- Ну, ладно, ладно, - прерывает меня «ничто». – Про Бога, давай, не будем. Действительно, если не существует Бога, то не существует и «ничто». Это любому ду.., э-э, философу ясно. Зато какой сюрприз ожидает человека, которому в великий момент смерти вместо Бога придется лицезреть «ничто». Ну, то есть меня. Думаю, к этому тоже надо готовиться и привыкать.
- Да, не зря говорят, что Дьявол - страшный насмешник и извращенец, - пытаюсь уязвить я своего квазиинквизитора. – Кстати, в смысле извращений экзистенциализм, по-моему, превзошел все мыслимые формы.
- Уверяю тебя, не все, - хихикает «ничто». – Есть еще порох в пороховницах. И это, знаешь ли, прекрасно. Ты же сам говоришь про необходимость понуждения к творчеству и про вирусы для разума. Зато какие на этом поприще возможны мутации сознания! Ты же понимаешь, что без мутаций, хаотизации, процессов разрушения нет развития ни в природе, ни в творчестве человека. По этой причине шедевры, произрастающие на почве идей экзистенциализма, бесценны. «Крик» Мунка, «Черный квадрат» Малевича, драма «Лысая певица» Ионеско, стихи Аполлинера, Бодлера ломают рамки стереотипов восприятия, раздвигают формат сознания, открывают для творчества новые горизонты. Литература абсурда, поэзия абсурда, театр абсурда, философия абсурда – вполне упрочившиеся термины, доказавшие право на свое существование. Притом, человеку необходимо иногда переживать всякие страсти-мордасти, тяжкие думы и стрессы. И это, между прочим, здорово оттеняет красоты и блага жизни, от которых человек может также уставать, как от круглосуточного света. Человеку просто необходим сон разума, хотя бы и ценой лицезрения кошмаров и чудовищ. Да и вообще, что ты вцепился в этот экзистенциализм? Ну, описывают авторы разные феномены восприятия, странные рефлексии, теоретизируют по поводу их источников. Читатель видит в этом отражение жизненной правды, потому что ему близки, знакомы эти негативные переживания. И особенно они присущи современному человеку. Причиной тому, скорее всего, тепличный комфорт его быта с идеалом кнопки. Эту стерилизацию реалий ему диктует цивилизация, роботизация, экран телевизоры, чистый унитаз. Всякое отклонение от идеальных представлений для такого человека болезненно, причина раздражения, источник депрессий, гнездилище черных мыслей. Когда же он читает «Тошноту» Сартра, где отражение мира рассыпается на множество странных, уродливых осколков, то это для него даже целительно. Это расталкивает берега его суженного сознания. Он уже не раздражается по поводу упавшей вилки или грязных башмаков. Он склонен искать в этих отклонениях от нормы необычные формы существования. Так что, становясь на пути великого учения, ты совершаешь страшное преступление. И хоть ты рядишься в тогу спасителя человечества, она не твоего размерчика. На самом деле ты твоя философия пагубна, а ты заслуживает самого сурового приговора.
- Да ничего подобного, - заявляю я. – Я ведь не отрицаю, что для кого-то искусство абсурда может быть целительно. Ведь даже яд в определенных дозах полезен. Я просто противник извращения и поругания истин. Ведь в условиях тотальной свободы идеи «философии существования» могут играть роль тех самых вирусов смертельной болезни общества, которую описывает Камю в своем романе «Чума». И вот мне кажется, что креативная философия может служить вакциной против этой чумы. А уж прививаться или нет – дело каждого.
- Вот именно, - одобряет «ничто» мою последнюю фразу. – Вон даже от «Ковида» люди не бегут прививаться, а ты хочешь привить человека почти от всей Европейской философии. Кстати, тебе не кажется странным, что, не смотря на присутствие в русской литературе таких авторов, как Достоевский, Толстой, Тютчев, которые считаются предтечей экзистенциализма, это учение как-то не прижилось в России. Что виной тому? Закрепощения социализма?
Я не знаю, что ответить на этот вопрос. Впрочем, на память мне приходит сюжет из моей жизни.
27. Я сижу в кабине башенного крана. Все пространство там, внизу подо мной, погрязло в глубоком снегу. Снег ослепительно белый, притом настолько, что легко приобретает любые цветные оттенки: синего, зеленого, розового. Это оттого, что январское солнце сияет во все небо. Его лучи свободно проходят через стекло кабины и нагревают ее, помогая электрической печке. От этого в кране тепло и уютно. Но я знаю, что там, за пределами кабины поистине железный мороз. Такой, что рабочие внизу предпочитают сидеть в теплушке, а мне очень не хотелось бы спускаться с крана за водой для чая. Но вода у меня есть. Целая пятилитровая баклажка. И это здорово. Я наливаю в кружку драгоценную воду и помещаю в нее кипятильник. И кружка, и кипятильник вызывают во мне удивительное чувства устроенности, даже комфорта. Всего пара минут, и чай готов. Я с наслаждением вдыхаю его аромат. Добавляю сахар. Я пью этот драгоценный напиток. И мне приходит в голову, что правы те, кто полагает, что сиюминутное счастье более всего ощутимо в малом. Разумеется, к такому моему переживанию располагает грозный мороз за окном, заставляющий ценить уют тепла. Но ведь России эти обстоятельства сопутствуют на протяжении всей истории. Быть может, в этом и таится ответ на вопрос, почему Россия сохранила верность православию и неиссякаемый оптимизм, несмотря на все невзгоды своего существования. Эта вековая мудрость России, очевидно, не располагает ее разум к европейской философии, которая столь упорно стремится возвести «ничто» на божий престол.
Думаю, раскол христианства на две основные ветви: православие и католицизм с его протестантизмом, отнюдь не случаен. Дело в том, что христианство – это религия творчества, в чем легко убедиться, протестировав это верование на наличие креативных принципов. Но в системе этих принципов есть «принцип новизны» и «принцип преемственности». Очевидно, в творческих актах личности один из них может превалировать. Притом оба эти принципа явно несоизмеримы. Поэтому мы можем показать их взаимозависимость с помощью диалектического треугольника. Под гипотенузой в нем мы подразумевается преемственность. Она играет главную роль в восприятии. Без восприятия не может быть созидания. Соответственно, вертикальным катетом мы обозначим созидательную деятельность, где доминирует «принцип новизны». Из нашей схемы видно, что новизна в крайней степени способна отрицать преемственность. Что собственно и происходит, когда западная культура, с ее преклонением перед рациональным мышлением, подразумевающим новизну созидания, стремится отрицать православие, сохраняющее традиции первородного христианства, где делается упор на преемственность, столь важную для творчества постижения красоты и гармонии.
Кстати, философия Экзистенциализма более всего агрессивна именно по отношению к православию.
28. – Да нет, - поразмыслив, противоречу я себе. – В больших городах России, где снег убирают, мороз обессилен, и сияния витрин стерилизуют идеалы человеков, твоя тлетворная философия находит своих почитателей. Правда, от депрессивных переживаний их потчуют отварами древних мировоззрений таких как стоицизм, цинизм, эпикурейство. Последнее учение особенно популярно в виде пилюль гидонизма. Но мало того, свободы от Бога открыли ворота для самых странных культов.
- Ну, вот, тебе еще и религии не по вкусу, - упрекает «ничто». – Человечество ищет бога. Чем же это, по-твоему, плохо. Кстати, это очень древнее занятие человека.
29. На это я ему, пожалуй, не отвечу лучше, чем Вольтер. А он в «Статьях из философского словаря пишет:
«Теология – это исследование, а не наука о боге и божественных предметах… устраивая свои публичные диспуты, теологи сотворили себя хозяевами тех самых народов, которыми хотели руководить. Произошло то, что злополучные эти споры посеяли рознь между христианами, в которую по необходимости вмешались корысть и политика».
Но могло ли произойти иначе, если теологи в своих поисках истины пользовались мышлением с его диалектикой? Пожалуй результат такого способа истин предрешен. В результате, как пишет Вольтер:
«Кончилось тем, что дух геометрии, распространившийся столь явно в Европе, сильно обесценил всю теологию. Истинные философы не могли себе отказать в том, чтобы выразить самое глубокое презрение к химерическим диспутам, в которых никогда не определялись посылки, и которые построены на словесах столь же непостижимых, как и их суть».
30. - Прежде чем изобретать и множить религии, - нахожу я, что ответить своему оппоненту, - Следовало бы вначале понять сущность человека и его разума. С позиций «креативной философии» более всего творческой сущности человека отвечает христианство, и особенно, православие. Не зря же русские люди известны своими творческими способностям. Но у меня есть доказательная убежденность в том, что наилучший результат для возвышения духа человека дал бы синтез православия с буддизмом.
- Знаешь, что, - решительным тоном заявляет «ничто». – Дай-ка я тебе зачитаю выдержку из книги Джека Лондона «Мятеж на «Эльсиноре». Вот, слушай:
31. «Мне вспоминаются слова Кессера: Глубочайший инстинкт человека – борьба с правдой, то есть, с реальным. С самого детства человек уклоняется от фактов. Жизнь его – вечное уклонение. Чудо, химера, «завтра», «на той неделе» - вот чем он живет. Он питается фикцией, мифами… Только ложь делает его свободным. Одним животным дано приоткрывать покрывало Изиды; люди не смеют. Животное в состоянии бодрствования не может убежать от действительности, потому что у него нет воображения. Человек, даже когда он бодрствует, бывает вынужден искать спасения в надежде, в вере, в басне, в искусстве, в Боге, в социализме, в бессмертии, в алкоголе, в любви. Он убегает от Медузы-Истины и взывает за помощью к Майе-Лжи».
[justify]32. – Так вот, мой дорогой, - возвышает голос «ничто», доводя его до торжественного
