из углубляющейся ямы землю с раритетами и находками.
В самом дальнем месте у стенки, засунув руку по локоть, нащупала толстый свёрток. Так и сяк старалась зацепить его, ну никак не получалось! Не хотел он поддаться детским пальчикам. Выше упоминала про упорство. Позвать взрослых это значит поставить жирный крест на исследовательской деятельности. Уж они-то обязательно навесят огромный замок и так надёжно спрячут ключ, что поиски заведомо приведут к плачевному результату.
Кое-как удалось вытащить чёртов свиток. Упакован в плотную серую бумагу, перевязан верёвкой. Справилась с узлами. Сняла бумагу. Вот те на сюрприз! Снова бумага, верёвка. И с этой задачей управилась. О, как же были наивны те, кто пытался таким вот способом защитить некие секреты.
Старая серебряная парча неуловимо пахла церковными свечами, глухими молитвами, тихим эхо, порхающим в высоких сводах. В неё укутан фотографический альбом. На выгоревшей матерчатой обложке надпись, объясняющая, что он изготовлен в фотографической мастерской Карла Фридриховича Дерр.
Вот, это уже что-то. Так размышляла я, рассматривая известные слова, написанные типографским шрифтом с вензелями, закруглёнными линиями, кистями ягод и фантастических цветов.
Осторожно перелистнув тонкий лист кальки, я увидела старое фото и лицо. Оно удивительно кого-то напоминало. Вынув снимок из рамки, побежала к взрослым.
- Кто эта тётенька?
Вопрос отрезвил и остудил:
- С чьего разрешения открыла шкаф?
***
Пришла пора, когда господь дал знать, что призовёт вскорости к себе свою рабу, прапрабабушка Таня передала серебряный крест моей прабабке Серафиме.
Начала теперь Серафима лечить больных. Слава не умолкала. От семьи к семье. От хутора к хутору шла добрая молва о целительнице. Тянулись длинные живые цепи с утра и до позднего вечера. Зачастую за полночь горела свеча в доме Серафимы.
Где-то далеко гремели события, переворачивающие мир с ног на голову, творилось зло. А на неизвестный всему свету хутор шагали, иногда теряя силы, за помощью.
Слагались легенды о Серафиме также, как и о её матери. Что было правдой, что вымыслом, кому теперь узнать. Зачастую не отделить одно от другого.
Прабабку Серафиму помню смутно. В детстве заботы иные, отличаются они от взрослых.
***
Как неисповедимы пути Господни для человека, так и путь серебряного креста оказался путан и извилист. Он на протяжении долгого времени находясь в руках одного человека перенимал все его качества. Крест начинал жить жизнью человека, его радостями и бедами, весельем и печалями. Крест становился неотъемлемой частью судьбы. Судьбы, подчас петлистой, как пыльная дорога между холмами в диком поле или тропинка лесная, проложенная зверьём. Торились пути креста судьбами людскими, тяжёлыми и трудными, как и времена, которые выпадали для испытания верности и преданности делу.
Слушая в детстве рассказы о своих родственниках, испытывала жгучий интерес ко всему происходящему в семье, разросшейся и пустившей корни на земле, земле благодатной и обильной. Только не всегда удавалось узнать настоящую правду. Всё камуфлировалось или декорировалось обходными словами, скрывалось за расплывчатыми объяснениями.
Один пример меня сильно тревожил. Речь пойдёт о прабабушке Тане, застала её война с фашистами дома. Не хотела она эвакуироваться, уходить с насиженного места, понимала, стоит покинуть на время родной порог и неизвестно, найдёшь ли в суматохе грозовых лет обратную дорогу. Половина хутора ушла вместе с отступающими частями красной армии, вторая осталась, жив в постоянной тревоге о будущем.
Надвигались фашисты быстро. Змеиные колонны танков, машин, пехоты заполонили местность. Встало одно небольшое подразделение на постой на хуторе. Нашлись моментально предатели, обиженные советской властью. С хлебом да солью встретили новую власть. Под бравурные фашистские марши срывали атрибутику советской власти и на месте красных стягов приколачивали древки с фашистским крестом-пауком.
Много односельчан пострадали от наветов холуёв, лебезивших перед немецкими офицерами и солдатами. Указывали на дома коммунистов, пели соловьями, расписывая о своих задумках, как ждали желанного момента свержения советской власти, чтобы отомстить и так далее. С готовностью приводили в исполнение наказание и в некоторых случаях вводили само немецкое командование в ужас своей жестокостью и беспощадностью.
Отличился бывший кладовщик колхоза Матвей Опанасчук, новая власть его назначила старостой нескольких хуторов. Чтобы оправдать доверие начальства, решил Матвей выслужиться. Так как он знал, что прабабка Таня знахарствует, то решил отчитаться, что так мол и так, есть такая ворожея, если её немного припугнуть, то она с лёгкостью согласится лечить господ офицеров и солдат. Так он размышлял в своём коротком умишке, когда пришёл на порог хаты прабабки Тани.
- Привет, колдунья! – бодренько поздоровался Матвей с Таней.
- Не говори, зачем пришёл, так вижу.
Немного сбитый серьёзным тоном знахарки, Матвей растерянно замолчал. Улыбка приклеенной висела на его лице, но смотрелась отнюдь не радостной.
- Ты, Татьяна, сначала выслушай, - начал неуверенно Матвей, не любил он, когда его перебивают, но знахарки побаивался с давних пор, слышал на что она способна одним своим взглядом, брошенным на худого человека, наделать. – Предложение у меня к тебе дельное.
Татьяна жестом руки остановила его речь.
- Дельное, говоришь.
- С другим бы не пришёл.
- Коли так, излагай.
- Я коротко, ты не беспокойся.
- Да мне спешить некуда, - ответила Татьяна и села за длинный стол, на котором разложила пучки трав, собираясь готовить из них лечебные сборы. – Не стой в дверях, беду накличешь. Проходи, садись.
Матвей, гримасничая, захихикал:
- Скажешь тоже: беду накличешь. Уже пришла беда – впору отворять ворота.
Сказал вроде твёрдо, но сам же и почувствовал робость в голосе, будто унижаться пришёл к женщине. Сам идя к столу, думал, откуда эта стеснительность друг взялась. Хотел же прийти, стукнуть по столу кулаком, показать, кто сейчас хозяин. Оказалось, храбрости не хватило. Улетучилась куда-то вместе со смелостью. Как исчезла во время ареста, когда судили его за растрату. Испарилась смелость и во время суда, голосок предательски дрожал, объяснял неуверенно слабостью духа, просил пощадить, дескать, оправдает доверие народа. Не исполнили наказание. На Матвеево счастье в страну вторглись фашистские орды, и он сбежал из Юзовки вместе с другими арестованными из-под стражи, когда авиабомба разрушила попаданием часть здания тюрьмы. Помнил он, помнил каждую минуту, трусливая душонка, когда выбирался по битому кирпичу из подвала, как дрожали ноги и руки, как внутренности тряслись от неожиданной радости освобождения. Отказавшись от предложения других заключённых, отпетых преступников и душегубов идти разбойничать и резать легавых, Матвей вернулся на хутор к жене. Та уже и не чаяла увидеть его живым, статья, по которой его взяли, подразумевала расстрел.
- Предложение моё таково, Татьяна, - чуть совладав с собой, начал Матвей, - лечить людей.
- Это ты кого же людьми называешь?
Матвей опешил.
- Как… кого… Власть новую, господ…
Татьяна его перебила:
- Власть новую, новых господ… А односельчане в твоём понимании уже не люди…
- Не придирайся к словам, Татьяна! – Матвей отважился и стукнул ладонью по столу и тотчас пожалел, рука будто металлом налилась. – Прости, Танюша, погорячился, - сказал и отошёл металл из руки, вернулась лёгкость. – Односельчане, как понимаешь, нынче второй сорт. День-другой погоди, здесь такое начнётся… Нова власть она миндальничать не будет. Всех возьмёт за шкирку, кто советам прислуживал, кто выдавал богатеев. У нас с тобой есть прекрасная возможность сохранить лицо. И, как его, эту самую… статусность!
- Каким же образом? Отвернуться от селян? Пойти на поклон врагу?
- Я же пошёл. Не умер. И ты тоже…
Татьяна скрипнула зубами.
- Ты меня с собой не ровняй, Матвей.
- Ты тоже особо не кочевряжься, Татьяна. Надо будет, заставим силой, коли по-доброму не захочешь.
- Силой?! – усмехнулась Татьяна, - не той ли, от которой у тебя вот только что рука налилась, что двинуть не мог? Уж не ею-ли? Что молчишь, Матвей? Знаешь ведь, сила у меня другая. Она мне от Господа бога дана и от Богородицы!
Матвей махнул рукой.
- Брось ты эту свою поповщину, от Господа, от Богородицы! Скажи, добровольно начнёшь лечить или по принуждению. Если по второму варианту, никаких тебе поблажек не видать.
- Арестуешь ли, что ли? – усмехнулась Татьяна и протянула руки, - на вот, арестуй! Вяжи руки, веди к начальству.
Чем всё закончилось, известно. Прабабка Татьяна лечила людей и помогала партизанам. Давала приют раненным и больным, укрывала в погребе, который расширила так, чтобы в нём свободно могло поместиться шесть-семь человек. Активно прабабка Таня помогала всем. А вот Матвей сгинул…
***
Лежа на смертном одре, передала прабабка Таня серебряный крест бабе Дусе. Долго с нею беседовала при чадящей свече вечерней порой. Дала в конце суровый наказ, чтобы не забывала о Богородице, не делала людям зла. На рассвете с первыми петухами почила в бозе прабабка Таня.
Оставшись наедине со своим нечаянно свалившимся на голову счастьем, Дуся не знала, как им распорядиться. Она была знакома с семейным преданием. Она слушала рассказы и разговоры, длившиеся долгими осенними или зимними вечерами, и по малодушию своему считала это не более чем сказки или, к примеру, мифы древней Эллады про несуществующих языческих богов.
Да и можно ли назвать счастьем то, к чему сама от природы не приспособлена? Дуся не знала.
После похорон и последующих траурных дней, оставшись одна, сидела она с крестом в руке и думала, что делать дальше. С чего начать? Ведь народ сидеть и ждать не будет. Не сегодня-завтра пойдут-потекут ручейки людские. Кто с немочью, кто с болью сердечной. Их всех нужно как-то … И на этом «как-то» останавливались мысли Дуси. Категорически не понимала она, что нужно делать. Старалась она вспомнить советы Татьяны, да не задержались они в голове, выдуло их сквозняком невнимательности.
Если душа человеческая слаба и сам человек поддаётся легко чужому влиянию, то он открыт для искуса. Чем и пользовался во все времена лукавый, совращая души сладкими посулами. И не всегда являлся он в своём безобразном облике. Зачем волновать и беспокоить и без этого ранимую душу страшными видениями. Для этих целей лукавый применяет близких или родственников, тоже не чурающихся нанести вред, а не пользу принести.
Так и с Евдокией Гладких поступил враг рода человеческого. Зашёл он издалека, чтобы вблизи поразить её в самое сердце. Прислал к ней подруг, Катьку Червоную и Аньку Подберезную, прославившихся среди селян своим коварством и гнусностью. С виду обе были девки видные, да в силу их сквалыжничества и сварливости, умением сводить меж собой людей и доводить до ссоры не спешили иметь кохання с ними парни. Какая может проскочить искорка любви, коли сквозь красоту гладкого лица просматриваются острые скулы ненависти.
Подступили к Дусе с подарочком Катька и Анька. Пришли поздно вечером. Выставили самогон и
