хорошо воспитанного парня, нередко выводила из себя. После такой "душевной встряски", на него сразу накатывала тихая печаль, а в душе становилось гладко и чисто как вода в озерах Таркая.
- Вот это да! - только и воскликнул Вилиус Кубилюс, который казалось даже немного протрезвел от такой возбужденной речи друга. - Линас, кажется я поспешил окрестить нашего Донатаса Скромником, ибо в нем всё чаще просыпается оратор, который искренне недоволен жестокостью этого бренного мира!
- Это точно, Вилиус, - улыбаясь, согласился с ним Линас Монкевичус, и серьезно смотря на скромника, проговорил. - Донатас, если бы ты также пламенно разговаривал с девчонками, как сейчас говорил нам об истории, то за тобою бы их наверно гонялось гораздо больше чем у меня!
- Точно, Линас! - в свою очередь поддержал слова красавчика "самородок". - Только конечно в том случае, если он не будет говорить им о всяких личностях тиранивших те или иные миллионы людей!
Они легко посмеялись между собою и чокнулись бутылками. Скромник же, вообще сник в стеснении от их "подколов", сам не понимая, что это на него сегодня нашло. Возможно лишь пиво придало ему такую смелость.
- Ну вы уж не приписывайте меня совсем к каким-то мямлям, - всё же, через сильное смущение, тихо проговорил он, так и не решаясь поднять на них взор. - Я всё же сделал пару комплиментов нескольким женщинам...
- Да что ты говоришь, Донатас?! - продолжал подтрунивать над ним Вилиус Кубилюс. - Пока ты наберешь смелости на трезвую голову сказать одной даме комплимент, наш Линас в этот момент уже успеет соблазнить всех девчонок из "Лиепайтес"!*
Он вместе с красавчиком засмеялся ещё громче, и, чокнувшись ещё раз с ним бутылками, стал вливать в свою глотку очередные потоки пива.
- О, "Лиепайтес"! - воскликнул Донатас Вилкаускас, сразу поднимая свою голову с просиявшим лицом. - Мне очень нравится пение девчонок! Но если бы их хор спел бы вместе с "Грегориан", то поверьте, ребята, это было бы равносильно бы пусть и мимолетному, но настоящему раю на земле!
Теперь все трое юношей расхохотались от души, эта реплика скромника явно перебила остроту "самородка".
- Нет, действительно! – проговорил, не унимаясь Вилкаускас, снова начав возбуждаться, но уже от позитивных эмоций. - Я только представлю Ричарда Коллера в окружении наших поющих девчонок, так просто дух захватывает от одной этой мысли!
- А твой Ричардас не потеряется в этом "цветнике"?! - смеясь, уже схватившись за живот, спросил его Линас Монкевичус. - Да и что хорошего в "Лиепайтес"?! Девичьи фольклорные ансамбли и то получше! Например, "Драугисте" моей сестренки! А то они поют не только на литовском, но и на других языках что-то "кудахчут". Я даже запомнил композицию, кажется "Libertango", где они, подрагивая плечами, "кудахчут" как курицы, которые вот-вот снесут яйца. Причем каждая снесет!
- Они снесут их для Коллера! - воскликнул Кубилюс.
Парни схватились даже за животы, содрогаясь в приступе смеха, и снова было чудом, что хряк, забытый ими, не проснулся от этого!
- Линас, ты просто мало чего понимаешь в хоровом пении! - сквозь смех и даже слезы, высказался верный любитель хорового пения Донатас Вилкаускас. - В том же фольклорном пении, например через сутартине*, есть не мало "кудахтанья", причем на разный лад одновременно! Даже у "Грегориан" есть одна песня, которая под конец исполняется в стиле сутартине - "Clocks"*! Но разве это не красиво звучит?!
- Не знаю, возможно ты прав, Донатас, - стараясь погасить в себе смех, пожал плечами красавчик. – Я точно знаю лишь то, что девчонки из "Лиепайтес" действительно красивые!
Переводя дух, они отпили из своих бутылок очередные порции пива, которого у каждого уже осталось чуть меньше половины.
- Нет, друзья, вы зря постоянно подкалываете меня, что я несмел с девушками, - снова начал возражать Донатас Вилкаускас, для которого третья бутылка всегда была пределом в пивопитии. - Вилиус, ты же знаешь, что мне однажды понравилась одна художница из Вильнюса, из-за которой, я, сам неожиданно для себя написал свой первый в жизни рассказ.
- Да, что-то припоминаю, - проговорил "самородок", морща свой бледно-бронзовый лоб в напряжении. - Но мой дружище, у меня сейчас так задурманены мозги, что я с трудом вспомню и девичью фамилию своей бабушки!
- Её звали Лина Ченене*, - проговорил Вилкаускас, карие глаза которого снова накрыла легкая тень печали. - Я написал в её честь рассказ "Лина"...
- Ах, да! Точно! - воскликнул Вилиус Кубилюс, смачно хлопнув себя по лбу. - Я вспомнил эту историю. Помню и то, как ты мне читал "под страшной тайной" этот рассказ.
- Интересно, что же это за рассказ? - спросил друзей заинтригованный Линас Монкевичус.
- Это небольшая история о счастливой любви, - улыбаясь, ответил за друга Вилиус Кубилюс. - Которая произошла между неким парнем Донато (почему-то на итальянский манер написал наш автор имя героя!) и некой девушкой Линой. Причем самое интересное, что она происходит в каком-то сюрреалистическом мире!
- Это правда? - ещё больше удивился красавчик, уставившись на скромника.
- Да... – слегка улыбнувшись, тихо признался тот. - Вилиус прав, мир там сюрреалистический...
- Ты хочешь стать писателем? - продолжал расспрашивать его, изумленный Линас.
- Не знаю, - улыбаясь, проговорил Донатас, от смущения даже опустив свой взор. - Но я всё сильнее ощущаю в себе то, что мне действительно есть о чем поведать людям...
- А где сейчас та Лина Ченене? - спросил его уже "самородок", неустанно отхлебывавший пиво из своей бутылки. - Кажется она давно уехала куда-то из Литвы?
- Да... - с откровенной грустью проговорил Вилкаускас, поднося свою бутылку к губам. - Я не уверен, но она вроде бы уехала в Данию...
Он отхлебнул холодного "Швитуриса" и вновь уставился в окно, однако, перед его задумавшимся взором сейчас стали проноситься не просторные поля с далекими лесами, а очередные воспоминания из собственного прошлого, связанные с этой художницей. Эти воспоминания заструились в его душу пронзительно-холодными потоками ветров, подувших словно с Балтийского моря, которые хоть и имели щемяще-сладковатый привкус ностальгии, но казались более холодным из-за безнадежного осознания того, что, то, былое, которое ушло, ушло навсегда.
Вилкаускас вспомнил тот необычно светлый сентябрьский день, когда, приехав в очередной раз к бабушке Оне в столицу, случайно увидел Лину Ченене в одном из скверов города, где она, перед собравшейся публикой, демонстрировала свою уникальную способность классически рисовать портреты одновременно обеими руками сразу на двух холстах! Тогда, как и все присутствующие, до глубины души поразившись этому, он ещё больше был потрясен красотой самой художницы - молодая, талантливая девушка с длинными, красиво спадающими темными волосами, с милым бледным лицом, веселыми светлыми глазами и обаятельной улыбкой пухлых губ, словно ослепительной кометой залетела в его сердце, ярким пламенем воспламеняя в нем невероятное чувство любви! Он вспомнил, как, замерев в восхищении, с придыханием следил за каждым движением её умелых рук, жадно слушал её приятный льющийся голос и трепетал от её бархатного смеха. Он смотрел на неё как на настоящую богиню спустившуюся с небес, которую казалось радостно встречает сама природа, приветствуя её легким шелестом изумрудной листвы на деревьях, и в озорной игре светотени радостно осыпая её "осколками" солнечного света. Всё в художнице виделось ему нереальным - даже её серый жакет и темно-розовый свитер с просторным воротом, который эффектно открывал изящную белую шею, казался ему невероятным! Он вспомнил, как взбудораженный прекрасной литовкой, в тот-же вечер на "одном дыхании" накатал рассказ "Лина" - рассказ о скромной истории любви в сюрреалистическом мире. Тогда, для него, ещё юного подростка, неожиданно вдохновленного любовью к взрослой девушке, этот рассказ стал настоящим таинством, личным откровением, которым он хотел поделиться лишь с самой вдохновительницей. Будучи в родной Клайпеде, он сразу же сгонял к побережью Балтийского моря, где, пусть и не без труда, но добыл несколько замечательных янтарных камушков, намериваясь вместе с рассказом преподнести их своей возлюбленной. Однако, став верно посещать в Вильнюсе художественные представления Лины Ченене, а затем, и лично выследив на какой улице она живет, он, из-за всё той же великой стеснительности, так и не решился к ней даже подойти!
Вилкаускас вспомнил один вечер, когда он, находясь возле дома художницы, увидел, как она вышла из него, направляясь куда-то по своим делам. Чувствуя, как в груди бешено забилось сердце, он уже было хотел пойти к ней на встречу, по-рыцарски припасть к её ногам и вручить ей в руки рассказ с янтарем со словами: "Лина, я люблю вас! И это вам!" Однако, полыхая в огне смущения, он вновь не смог решиться на поступок, тем более увидев, что к художнице присоединился какой-то мужчина.
В дальнейшем, даже зная то, что она замужем, и что все равно слишком молод для неё, он все равно, бродя по улицам Вильнюса, приходил к её дому, около которого, в надежде хоть на мгновенье увидеть её, шатался часами напролет, этим смахивая на верного пса, о существовании которого не догадывалась "хозяйка". После таких безнадежных шатаний, он, возвращаясь поздно вечером к бабушке Оне, с невероятной печалью ложился в холодную постель, но все равно продолжал мысленно бредить о Лине. В такие минуты полудремы, ему часто казалось непостижимым то, что сейчас, возможно в этот самый момент, лежа на просторной кровати, утопая в нежном море шелковых покрывал мягкого янтарного цвета, кто-то, нашептывая слова любви, целует пухлые губы Лины, смотрит в искрящуюся лазурь её добрых глаз, запускает свои руки в блестящие потоки её роскошных черных волос и проводит своей ладонью по её нежной фарфоровой шее... Кто-то, но не он...
Он так и не смог признаться необычной художнице в своей любви - всё-же осмелев на то, что прочитал Кубилюсу первый рассказ, (который после этого, посоветовал ему, что раз он стесняется лично показать произведение любимой женщине, то пусть отправит его ей через почту) он просто не успел этого сделать, ибо, прочитав в журнале статью о ней, он узнал, что она уехала в Копенгаген.
В последствии, продолжая часто думать о Лине, печаль от такой безнадежной любви в нем достигла таких высот, что он, с волнением вглядывался в любых встреченных на улице бледнолицых темноволосых девушек, облаченных в стильные жакеты и темные свитера, ибо они напоминали ему о ней. Гуляя по улицам столицы, он мечтал встретить её за любым поворотом. Только из-за неё Вильнюс всегда волновал его - красота города напоминала ему о её красоте. В его мыслях столица стала ассоциироваться только с Линой, и даже зная, что её уже давно тут нет, эта ассоциация продолжала волновать его сердце. О датском Копенгагене же, он мало что знал - будучи знатоком истории, он знал только то, что это королевский город на острове.
Постепенно, по мере проходящих лет первого десятилетия XXI века, его влюбленность к замужней Лине Ченене сошла на нет, превратившись в легкую грусть ностальгии. Однако, его старая тетрадь в светло-синей обложке, на которой черной пастой было
