правильным. Но, это уже мои гипотезы.
Так, или иначе, и я помаленьку постигал его науку. Натерпевшись «обломов», сообразил, чего хочет и чего терпеть не может мой патрон.
Хотел он от меня «не так уж много». Утром, принять людей, раздать им инструменты, определить объёмы работ и расставить всех по рабочим местам. Следить за производственной и технологической дисциплиной. Контролировать качество работ и расход материалов. Оперативно управлять процессами. Организовать взаимодействие с другими подразделениями и фирмами. Вести учёт и отчётность. Вдобавок, я делал разметку конструкций, так как должность геодезиста Гаузер «зажилил» и нового «разметчика» не нанял.
А не мог «шефуня» терпеть инициатив… Никаких!... Все начинания должны исходить только от «бога». (Кто «бог» – понятно). Лишь увольнять рабочих мог я самовольно.
Мой обычный день состоял из беготни по текущим нуждам: то помочь разобраться с чертежами; то переставить бригаду на другое место; то шурупы закончились; то немцы зачем-то зовут... Секунды свободной не имел. Даже вечер не приносил послабления – приём инструментов на склад, возня с бумагами…
Ежедневную рутину разнообразили «авралы», по случаю прибытия транспорта с материалами. Разгрузка «фуры» – наипротивнейшее дело! Не для рабочих – для меня. Те были рады выбраться на свежий воздух, на небо взглянуть. А мне, в цейтноте, нужно «выбить» кран; в жуткой теснине выкроить места для промежуточного складирования, и безошибочно распределить очерёдность подъёма разнообразных грузов по этажам. При этом, расставить людей и организовать хоть подобие безопасного ведения работ. Вот где нервы горели!
Требовалось быть вездесущим, на ходу решая возникающие сложности. Помощи, не дождёшься. Скорее – наоборот. Практически все европейские прорабы имели «зуб» на Гаузера; соответственно, этот «зуб» кусал и меня – гаузеровского «адъютанта»…
Однажды «фура» встала под разгрузку в конце рабочего дня, когда все австрийские начальнички уже отдыхали. Мне позарез нужен был башенный кран, которым командовал «ЛЯЙевский» прораб Вилли. Узнав, что «командир» крана ещё не ушёл и сидит в «кают-компании» (месте сбора всех немцев), я, бегом, взмокший, ворвался в зал…
Там… витала блаженная расслабленность… Клубы сигаретного дыма; янтарное пиво на столах; развалившиеся в креслах вялые тела… Разом, все уставились на моё явление и молча, холодно, даже враждебно глазели. Я ощутил себя негром, попавшим в салун «для белых».
…Оплывший, на мягкой коже кресла, бородатый Вили, из-под полуприкрытых век, жевал меня недобрым взглядом. Вытащить во двор, «расплавленного» пивом немца, можно было только с креслом. Понял, что просить тут не у кого. Хмыкнув, я побежал себе дальше…
В тот вечер выручили братья-поляки, непосредственно обслуживавшие кран. Помогло знание языка. Услыхав от меня польскую речь, – полезли обниматься; ещё и сто грамм «выборовой» налили…
5.
Недели три осваивался, и шеф особо на меня не давил, только спрашивал каждый день: «Нравится Александру на стройке?» Врать я не собирался, и только пожимал плечами: «Что здесь может нравиться?». Кажется, такими ответами я сильно его разочаровывал. Полезнее было блеять от восторга. Но, у раба нет восторгов. Удовольствие получают от творческой работы. А все мои попытки ввести хоть какую-то систему (сколотить из сброда коллектив, сделать что-то по-своему), мгновенно ревниво пресекались. От меня требовалось лишь неукоснительно выполнять чужую волю.
Смешно, но саму суть этой воли часто понять было весьма непросто. Поражала австрийская манера ставить задачу. Предположим: нам нужно изготовить решётку на проём в вентиляционной шахте. Любой славянин, строя пояснения, идёт в рассуждениях от общего к частному. Примерно так: нужна решётка, с такими-то размерами, собранная из уголкового алюминия, из таких-то деталей, способ крепления такой-то… Задача предельно ясна…
Привожу пояснения Гаузера: «Берёшь уголки, соединяешь их так-то; а затем, (показывая руками), вдавливаешь в шахту». На моё недоумение: а что, собственно, должно получиться? Следует раздражённый повтор предыдущего; слово – в слово?!… И так, раза три-четыре, как обезьяне! Хорошо, если речь идёт о простой решётке. Уразумев наконец, чего от тебя хотят, сплюнешь, рассмеёшься, и в двух словах пояснишь всё рабочему. (Они у нас сообразительные, и всё понимают уже после слова «решётка».)
А если предмет обсуждения более сложен? Тогда, при бессистемном изложении, в конце сумбурных пояснений забываешь, что же было в начале?
Однажды, перед группой рабочих, шеф объяснял мне, как следует сопрягать элементы разноуровенных крыш. Пояснял в своей манере, с жестикуляцией в «натуре». Я уловил смысл, нашёл аналогичное сочленение на соседней крыше и спросил, указывая на сходный узел: «Так же… как там?..»
«Слушай сюда!» - зарычал австриец, даже не глянув, куда я показываю. И – пошёл на второй круг. Лихорадочно соображая, я пришёл к выводу, что иначе как на соседней крыше, вообще не получится!.. А этот… крутит свою шарманку в третий раз; но уже закатывая к небу глаза… У меня – самоощущение полного идиота! Хочется соврать, что всё понял, но совесть не позволяет!.. А «фашист» талдычит заученно в шестой раз!..
Когда прояснилось, что всё же я прав, доказывать правоту было некому. Ликующий Гаузер удалялся обсудить с немцами безнадёжную тупость русского…
Конечно, свою роль в создании недоразумений играл мой неуверенный немецкий. Но сейчас, я убеждён, что австриец специально разыгрывал «дурочку» – своеобразный спектакль-развлечение, необходимый для подкормки его непомерно раздутого самомнения. А может, ему казалось, что униженным и «задолбаным» подчинённым легче управлять?.. Тут он явно ошибался. Подобные «штучки» рождали в душе тихую злобу, нерастворимой мутью оседавшую на дне сознания. Доверие и уважение к австрийцу постепенно таяло. Но приходилось терпеть и играть отведенную мне роль. Далеко не всегда это получалось. Хотя многим «приёмчикам», способным облегчить жизнь, можно было поучиться у ближайших коллег. Там было много «лицедеев». Про одного не могу не вспомнить.
Звали его Саша Крамаренко. Происхождения львовского; образование – инженер-строитель. Работал с Гаузером давно, и тот доверял ему полностью. С моим приходом Сашу «продали» фирме «ЛЯЙ», где тот курировал бригады бетонщиков, возводящих коробку здания. Но с АМР он не порывал. Вёл денежные дела Гаузера и, на первых порах, приглядывал за мной. Внешне, Крамаренко не производил внятного впечатления. Женоподобное тельце; вялые, сонные движения; носик – птичий клювик; очки с большим увеличением, делающие из глаз куриные яйца. Но…, какой актёр!..
К примеру: идёт обсуждение вопроса по проблеме отвода грунтовых вод из подтапливаемого подвала. Присутствующие высказывают свои предложения. Один Саша молчит, умиротворив белы ручки на столе, а голову – на ладошках. Кажется – кроткий котёнок, насосавшись молочка, спит, прикрыв веки. Гаузер нервничает, резко критикуя предлагаемые варианты. Наконец, он переводит взгляд на любимца и спрашивает на ломаном русско-украинском: «Саша – твой думка?..» В ответ.., густой домашней сметаной медленно разливается тишина… Саша не реагирует… Саша молчит… Они думают… Его клюв воткнулся в мягкие пальчики… Гаузер напряжённо безотрывно смотрит на хохлацкую макушку… Идёт четвёртая минута молчания (…без преувеличения )!.. Мухи отменили дальние перелёты, пошли на посадку; перестали сучить лапками… замерли в ожидании... Мне становится не по себе! Начинаю ёрзать, тревожно поглядывая на обоих: «Заклинило?!»… Чувствую себя пассажиром самолёта, с заглохшими в полёте моторами… Состояние тихой паники!.. Хочется дать по башке: «Ну, давай!.. Рожай!.. Заводись!..» И когда стало ясно, что из этого пике нам не выйти никогда, вдруг, выстрелом вскидывается веко! Сашин глаз, увеличенный линзой до размеров дыни, вылупляется на Гаузера. Глаз излучает такой УМ, такое хитрое лукавство, что всем присутствующим становится совершенно неважно, какое конкретное решение выдаст мягкий ротик. Понятно главное – такой глаз знает Истину!… Гаузер в полном восторге! Притом, что Сашино предложение наибанальнейшее, (прорыть по периметру дренажную канаву), оно принимается сходу.
Меня от этого «индийского кино» просто передёрнуло. Никак не предполагал, что такие «примитивы» могут работать.
Способностями лицедейства я не пользовался и, скорее всего, выглядел задёрганным и мрачным типом. На приставания начальника: «Александр! Почему ты невесёлый?» - отвечал: «У меня морда такая».
Ему после обязательного послеобеденного пива легко впасть в игривое настроение. А я постоянно находился в состоянии напряжения. Да и позже, то, что называется нормальной стабильной работой, ко мне так и не пришло. Вначале я считал причиной дерганины собственную некомпетентность и неосведомлённость. Но теперь, оглядываясь назад, ясно вижу – был бессовестно перегружен.
6.
Время летело. Я осваивался, приобретал опыт и многое стал понимать. На фоне ежедневной суеты обрисовались и главные проблемы. Первой, как мне тогда казалось, была проблема рабочих.
Упоминал ранее, что два десятка человек уже было под моей опекой. Но, Гаузер предупредил: скоро их станет шестьдесят! Эта новость меня беспокоила. Я не видел в команде костяка будущего коллектива. Люди были разобщены и ходили на работу как на каторгу. Запуганные, они чуждались даже друг друга. Приходили утром, холодно здоровались, и скреблись весь день по рабочим углам. Очень все разные, но одинаково угнетённые.
Одни, хлебнувшие горя, пахали, как затравленные. Например, бывший белорусский народный депутат «демократического созыва» Юра Бейзаров. Попал человек в переделку: прокатили на выборах; лишился работы – единственного источника доходов; серьёзно заболела маленькая дочурка. Девочке требовалась дорогая операция. Жена впала в истерику. Что называется, пришла беда – отворяй ворота. И дошёл Юра до состояния «богомола». Кто не знает, есть такое худющее, как палка, насекомое – глаза навыкате…
Другая категория работников, к счастью малочисленная, легко мыслящие субъекты. Для них немецкая дисциплина – непреодолимое препятствие. Их характерная черта – патологическая страсть к опозданиям. Хоть минуточку, но украдут. Стиль поведения –
