Тишина… Составленный мною акт о происшествии, остался не востребован. Кому мы нужны?!..
Жизнь работника на стройке бесценна. То есть, ничего не стоила. (Речь не идёт о немцах или швейцарцах). При найме на работу, всех новеньких предупреждали, что охрана труда личное дело каждого. Инструктаж и обучение правилам безопасной работы сводились к грубым советам: «Не лезь, куда не просят! Никто твоих похорон оплачивать не собирается!» Вспоминая восемь месяцев, проведенных мною на стройке, я благодарю провидение, не допустившее смертельных травм среди доверенных мне сотрудников. При той экономии на жизни и здоровье людей, несчастья казались неизбежными. Судите сами: на большой высоте работали иногда по два десятка человек, а страховочный пояс монтажника имелся в количестве: один штука! В каске щеголял только начальник. Полгода, рядовому сотруднику голову прикрыть было нечем, пока упавший сверху камень чуть не прибил случайного парня.
Всегда опасной считалась работа с краном. Вспоминаю нервное напряжение, с каким поднимали мы тротуарную плитку на крышу здания. Башенный кран тащил гружёные поддоны над самыми головами снующих рабочих; над столовой и бытовкой; на пятидесятиметровую высоту! Гнилая древесина поддонов трещала и часто надламывалась, грозя превратить бетонные стопки в кассетные авиабомбы. Предупредить прохожих я мог лишь отчаянной трелью милицейского свистка и улюлюканьем расставленных сигнальщиков. Оградить опасную зону не имел права; никто не позволил бы приостановить работу других подразделений. Даже рации на кране не было. Охрана близкого «Белого Дома» запретила радиообмен. С крановщиком держали связь языком «там-там», стуча железом по мачте крана.
От таких порядков, я делал круглые глаза, но скоро привык. Так работали все.
Сутки напролёт, кран регулярно поднимал на верхние этажи пятитонную бадью со щебнем, либо с жидким бетоном. Сколько раз, попавший в замок бадьи камешек, не позволял плотно закрыться её створкам. Тогда, с небес, стаей летела каменная шрапнель, насквозь пробивая защитный деревянный настил. Но, слава богу, не головы. Зато, в уцелевших мозгах работников надолго поселилась стойкая привычка: проходя под стеной любого здания, таращиться с опаской в небо…
Лично мне приходилось брать в расчёт и опасности иного рода. На выходе из ворот, меня несколько раз останавливали двое парней и настойчиво набивались на работу. «Гладкие», здоровые, с нагло-развязными манерами, они не понравились сразу. А когда сообщили о своём шосткинском происхождении, интерес к ним увял окончательно. Что «Шостка – сила», я уже знал. Хотелось разбавить её разумом…
Но «сила» оказалась напористой. Как-то, утром, слышу галдёж и крики в раздевалке. Захожу, и встречаю «мордастую» двойню, «качающую права» среди наших рабочих. Оказывается, дебоширов трудоустроил у себя наш новый подрядчик – фирма «Manesmann». «Молодцы» недолго изображали приятные манеры, среди аккуратных немецких и польских загривков; скоро заскучали; потянуло к землякам. Вломились в нашу раздевалку, заняли чужие шкафчики и объявили, что будут здесь жить… На моё предложение удалиться, самый краснощёкий из отпетой парочки, по фамилии Лебедев, объявил, что «видел меня в гробу». Пришлось вызвать охрану, которая явно испытывала робость к распалившемуся кретину. Охранники ходили за ним и уговаривали затихнуть. От такой нежности, Лебедев впал в «раж» и прыгал у меня под носом, размахивая кулаками и осыпая угрозами. Вконец, назначил время и место куда я, как мужчина, должен был прийти за своей смертью. Подошедший на шум Гаузер, наорал на охранников и напомнил, что это их бизнес. Тем, кое-как, пришлось вывести буянов за ворота. Хулиганов рассчитали в тот же день.
Я всё же сходил за смертью, но она к назначенному часу не явилась. Тем не менее, с недельку, на службу я топал, упрятав кусок арматуры в рукаве…
10.
Однако муки наши не пропали даром. Работа наладилась. Гаузер даже позволил себе расслабиться. Решил на две недели съездить в Норвегию. Воистину – какие возможности появились! Какой прогресс! Мог ли я раньше мечтать (сидя в «эсэссере»), что мой знакомый запросто сможет слетать в Норвегию, покататься на лыжах?!... А он собрался и полетел… Вот только я – с чем был, с тем и остался, тихо радуясь, что теперь мы с бригадой одни. Наконец-то можно было организовать работу по-своему. Австрийцы не оставили меня без призора, и я гордился, что главным моим опекуном стал Сам бауляйтер Функель… (Не подумайте, что я иронизирую)…
Функель, один из немногих «наших» австрийцев, вызывавший искреннюю симпатию. Возрастом – под шестьдесят; с пышными усами и ужасным диалектом, из которого угадывались лишь отдельные немецкие слова. «Босс» носил стильную шляпу с широкими полями, брюки в обтяжку, и выглядел как спортсмен. Отличался приветливым нравом, часто шутил, но в голосе ощущалась твёрдость характера. Поговаривали: вагончик, служивший ему офисом, бандиты прострелили навылет. Пугали, наверное… Функель – лишь побухтел в свои густые усы, оставаясь в добром расположении духа…
Бауляйтер командовал всем строительным бизнесом фирмы в Москве. То есть, всем «аэмэровским» сущим, включая Гаузера. Последнему, он, наверное, обещал присмотреть за хозяйством, что подразумевало внимание и к моей скромной персоне. Сильно озабоченный делами управления высших сфер бизнеса, Функель совершенно не понимал что творится «внизу». Его энергичная попытка заняться мною вплотную озадачила и рассмешила.
В первое утро нашей свободы, Функель призвал меня к себе и стал неистово дёргать. Дёргать – в буквальном смысле! Не тратя времени на сложные объяснения, хватал за локоть и энергично тащил, показывая – что и где мне нужно делать. Не успевал решить я первую задачку, как меня волокли в другой конец. Так продолжалось полдня, до обеда. Я, было, перепугался, что этот идиотизм надолго. Но, слава Богу, бауляйтер вскоре отстал. Приходил, поглядывал – потом вообще исчез. Думаю, понял бессмысленность такой плотной опеки – или просто устал.
Но – взамен, стала являться иная фигура. Фигура имела фамилию Шахермайер. Почему-то, по имени его никто не называл. В бригаде, Шахермайеру навесили кличку «шахрай», что на украинский переводится как «жулик». (Во времена ига, такое звание носили татарские сборщики налогов). Этот молодой человек, со среднетехническим образованием, выполнял у Гаузера функции бухгалтера и делопроизводителя. Внешность – карикатурная. Очки; надменно задранный кверху носик… Ну – вылитый мультяшный Братец Кролик. Высокомерие из него так и выпирало. Когда Кролик изъявлял намерение что-либо вещать, им можно было залюбоваться. Прямой, как палка; стоял боком к собеседнику, сложа белы ручки за спиной. В глаза не глядел; медленно покачивался, переваливаясь с носков – на пятки высоких сапог. Почти «фюрер». Только ладошкой не делал…
Отношения наши не заладились. До уровня Гаузера Кролик явно не дотягивал, но неизменно держал со мною тон надменного диктатора. В конце – концов, моё самолюбие не выдержало и, показав юнцу язык, я стал его игнорировать…
Итак, на моём мрачном небосклоне пробился короткий лучик света. Я мог работать, как хотел. Людей не гнал; лишь попросил не подводить меня. Парни оказались на высоте. После первой недели отпуска стало ясно, что мы можем прекрасно работать самостоятельно. А после второй, я вообще загордился и тянул нос кверху, не меньше Кролика. Дела делались спокойно и продуманно, с производительностью выше «гаузеровской». Но всё хорошее быстро проходит…
Наш строгий «отец» и судья приехал, посвежевший загорелый и весёленький. Несколько раз изобразил даже что-то похожее на улыбку.. Он придирчиво осмотрел всё, что мы сделали, и не сказал ничего. Зная про принципиальное отсутствие в лексиконе австрийца хвалебных слов, смело можно было пить шампанское. Теперь я убедился – работать с людьми умею. И не важно, что далее всё пошло по-старому. Ко мне пришла уверенность.
11.
Вернулся Гаузер не один, а с русской женой. Челюсть моя отвисла, когда пришлось присутствовать при их общении. Он почти не говорил на русском; супруга не знала немецкого. Обоих выручал «ломаный» английский. С учётом наличия трёхлетней дочери и второго ребёнка на подходе, предпочтение языку дипломатов сильно удивляло. Как можно делать детей на английском?!... Ха-ха… Впрочем, это их проблемы.
С удвоенной энергией, ухватился шеф за бразды правления и стал править, как лихой кучер. Сходу велел набрать двенадцать штукатуров и шпаклёвщиков. «Улица» умножила АМРовский вавилон молдаванами, гагаузами и «хохлами». С молдаванами, в наши ряды проникли лжешпаклёвщики. Но новеньких ждал экзамен по профессии. Увидев халтуру на стене, «хер» скривился: «За такую работу, не я им, а они мне платить должны!» И самозванцев удалили, с позором.
Не забыл Гаузер и про меня, позволив выписать мне помощника Володю – приятеля из Львова. Теперь было кому «поплакаться в жилетку».
Ещё одним нововведением стало учреждение должности заведующего складом. Ранее склад был на мне. Но однажды утром, Гаузер, развалясь на стуле, принялся изучать процесс утреннего «развода». Зрелище – не для слабонервных! Полсотни человек толкались и галдели в «мавзолейной» очереди, желая быстрее получить лучшие стремянки, фонари, кабеля, электроинструменты, ножи... Я, в это время, выполнял функции робота – раздатчика, обязанного мгновенно найти и достать нужные предметы, сделать запись в книгу учёта и определить: куда кого направлять. Видя, что я весь в «мыле», Гаузер, тут же приказал передать склад Пете – «Пожарнику».
Петро происходил из Сумской области благословенной Украины. Там он служил в пожарной команде, откуда и приобрёл кличку. Внешность простецкая, до умиления… Смахивал на «Печкина» из «Простоквашино». Он даже весной носил шапку-ушанку, старый тулуп и валенки, засунутые в галоши. Физиономия овальная – родственница валенкам, с отсутствием присутствия хоть какого-то выражения. Одной фразой – переодетый «прапорщик». До склада, Петро числился механиком – «вторым номером», при старшем механике поляке Анджее. Служил честно. Сачковать не позволял большой немецкий корабельный дизель-генератор. Суровая машина была абсолютно здорова и, игнорируя манипуляции своих опекунов, самозабвенно трудилась, периодически требуя лишь горючего. Машина гнала ток на моторы башенных
