На стенах храма почему - то не было и икон.
Вдруг над царскими вратами появился государь Великомученик Николай Второй. Он с любовию воззрел на всех стоявших людей, и все встали пред ним на колени. Широким архиерейским благословением, двумя руками, Государь благословил людей, разрешая их от грехов. Так был запечатлен их подвиг за Русь Святую православную, и за своего, умученного, подобно Христу, царя.
ВЕДЬМЫ
Ветер усиливался, шел дождь. Окруженное огромными соснами поле как-то странно ощетинилось. Луна казалась движущимся безформенным пятном. Она была видна сквозь толщу дождевой воды и словно со дна гигантского аквариума пробивалась холодно и неуютно.
Поле заливалось обильно. Словно тянучими соплями и слизью – странным дождем. Из-под земли полезли проволочные цветы. Они раскрывали свои бумажные могильные цветки с шелестом и тихим потрескиванием. То там, то сям стали появляться из земли какие-то лакированные деревянные углы. По мере выползания они становились гробами. В земле торчали их куски, но и те продолжали, дрожа стенками, высвобождаться от объятий земли, и, отторгаемые ею, становились на попа, потом с грохотом падали и к ним тихо подползали гробовые крышки.
Все поле теперь было усеяно искусственными цветами и гробами. От монастыря побежали люди. Их было столько, что все вокруг почернело. Они торопились на поле, как осы слетаются в свое гнездилище. Каждый занимал свое место у гроба, потом ложился в него. Заезжала сверху крышка и наглухо замуровывала содержимое. Из-под земли змеей выползала цепь с крупными звеньями и обвивала гроб поперек. Он начинал дергаться, пытаясь сорваться с места, приподнимался и повисал на цепи над землей.
Ветер перешел в ураганный. Ветви деревьев уже не скрипели. Они выли и скрежетали, как мачты и снасти призрачного корабля, в кромешной тьме несущегося по штормовым волнам. Их стволы - мачты приклонились до земли внутрь поляны. С ветвей, как матросы из ада, с диким ревом и хохотом срывались тетки на помеле. Выписывая фигуры высшего пилотажа, они носились на бреющем полете над колдовской поляной. Со злобным шипением они, прямо на лету, вырывали друг у друга клоками седые и спутанные космы. Падая на заклятую землю, лохмы превращались в шипящих змей, которые тоже начинали потасовку, сворачиваясь кольцами и ляская зубами. Тётки стремились загнать подружек в гробы, но сами, непонятным для себя образом летели ко гробам, падая в них, как камни, и тут же гробы наполнялись жидким и пенным, как прибой в Сочи, зловонным дерьмом. Крышки прыгали сверху, захлопывались со стуком, в три ряда обвивались цепи, и гробы повисали над землей.
Под корнями деревьев проходила одна ужасающих размеров цепь, к которой цеплялись все остальные. Она через лес ползла до языческого кладбища, в ограде которого метались уроды. А там – уходила глубоко вниз, до центра земли. Самым страшным из привязанных к цепи был гроб с телом отпетого «по царскому чину» президента Эльцманина.
Глава 6. ТРИУМФ ВАРРАВВЫ.
...Но был ещё один участник тех далёких, и одновременно близких событий.
Тот, кого предпочли отпустить с судилища, помиловав вместо Христа.
Это был Варавва.
Он был осужден на смерть законно, поскольку являлся убийцей и антихристом. Убийца сумел уклониться от законного суда на земле. Но не от небесного.
Отныне он был обречён скитаться по земле из рода в род, являя собой образ "вечного жида", и не находя упокоения ни в одной цивилизации.
В наше время ему удалось приподняться до архиерейского чина...
И утро туманное наконец наступило. Никанор спешил отворить храм. Сегодня наместник получал наконец долгожданное повышение в Первопрестольной, а ему предстояло подготовить и провести службу.
К монастырю уже подъезжали машины, спешили автобусы. Без Варраввы народ будет служить первый раз на праздник. Не будет привычного мордобоя в алтаре и странной, похожей на козлиную, распальцовку, которой Варравва норовил запырять неугодивших ему чем- то монахов.
… - Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, Еже за вас ломимое во оставление грехов…
- Пийте Кровь Мою… Сия есть Кровь Моя Новаго Завета…
Женщина в платочке стояла у колонны и ужасалась. Кто тот злодей, кому надо было издеваться над Богом и лить Его Кровь, и ломать Его Плоть? Что это за дела такие жестокие?
Ведь Бог есть Любовь! Зачем им потребовалось убивать Его за нас? Ведь мы не просили их убивать за нас Бога!
Она задавала эти вопросы священникам, но они запутанно говорили о предопределении Божием, о том, что для того и пришел Христос в мир, чтобы Его распяли за грехи мира. И убеждали, что каждый должен нести свой крест, повиноваться властям и платить налоги, а если плохо кому-то ,- надо, значит, прибегать к помощи Божией. И Бог даст работу, детей, квартиру, здоровье.
Теперь, спустя столько лет, многое пережив, она думала:
- Вот, врачи мне сказали, что у меня не будет детей, и меня, молодую неиспорченную девственницу зачем- то взялись проверять, делали какую- то операцию, и весь живот перерезали огромным уродливым шрамом. Дали, как я думала, мужа… Оказалось, использовали с какой- то целью, а потом выбросили, как выжатый лимон. Как я переживала тогда! Какая душевная боль, что я каталась по полу, и грызла зубами ножки у стола. И ведь предупреждала меня будущая свекровь, что дед Фомкина Михаила увёл корову со двора своей семьи, обув её в опорочки. Детей было семеро по лавкам. Жена после этого повредилась умом, да так потом и не оправилась. Цыганский род, одно слово!
Вот у меня не было, а потом появилась квартира. Ее дал Господь. Но у меня ее отняли. Чудом не убили. Надругались. Потом поп, благословивший меня ехать продавать эту злополучную квартиру в Белой Церкви, почему- то получил мощи Петра Могилы, которые киллер, убийца и насильник Лиховецкий заставил меня вывезти с Украины нелегально, под платьем… Какие насилия пришлось пережить, сколько страданий! И всё для того, выходит, чтобы мощи отец Иессей Гомонков получил! А потом ещё крестил рождённого от насилий ребёнка, и заявил, что всякий, кто будет помогать этому ребёнку, - спасётся! – Тоже мне, великий старец выискался.
А ещё отец Михаил Редискин, благочинный стукинский, учил, что теперь, в последние времена, неблагочестивые роды спасаются за счёт благочестивых. Это получается, - все наши предки были дураками, что выходили замуж и женились на потомках благочестивых родов. А зачем, в самом деле? А то вдруг ещё дети благородные родятся, будут родителей слушаться, любить их. Не выгонят их на улицу, не отнимут у них квартиру. Будут учиться, работать… Женятся, продлят род благочестивый. Станут ещё, не приведи… патриотами, да разберутся с предателями да клятвопреступниками! Куда же тогда предателям деваться? Отец Михаил – мудрец. Как спасать неблагочестивые роды за счет благочестивых я узнала на своей шкуре, когда киллер, вымогая с меня квартиру и деньги, забивал меня насмерть, а предприниматель Сеня Сушков, занявший мое место в выгодном церковном бизнесе, лицемерно прикрылся благословением отца Михаила, запретившего ему спасти погибающую душу, чтобы только не выкупить меня у бандита за четыре тысячи долларов.
- Не думаю, - передал мне слова благочинного Сеня, ( потом он откажется перед следователем, что я умоляла его о помощи ), - не думаю, что ей это чем-то поможет… И не помог.
КОРОНАЦИЯ ВАРРАВВЫ.
..шел Евхаристический канон. Из креста на престоле в алтаре московского храма прямо под ногами Спасителя открылась зияющая рана, из которой текла кровь. Целая скважина наполнена кровью - чуть не достает до краев. По краям скважины бегают бесы. Бесы - голые, пузастые – пьют кровь, наклонившись с берегов. Довольные! – утираются. Словно пьяные, идут в обнимку, лапы заплетаются.
На краю скважины – Варравва – голый, пузастый. Один из бесов надевает ему корону – золотую – на голову, набекрень, и дико хохочет.
На поверхность поднимаются чьи-то тела, куски тела. В крови плавают наверху мертвые дети и их куски. Кровь в алтаре начала пениться, из креста с кровью стали выталкиваться детские тела. Кто-то видит – и в ужасе!..
ЗМИЙ МЕДНЫЙ.
Через поле на Ушаховку надвигалось нечто страшное. Ужасающих размеров одноглазый змий судорожно, какими-то толчками полз на село. Жёлтый кошачий, подёрнутый плёнкой, единственный глаз его смотрел вперед, вверх и в стороны, видя всё. Смотрел тупо и свирепо.
Словно вздохнув, чудовище начало разевать свою слюнявую пасть. Дрожь нетерпения судорогой прошла от головы и далеко туда, куда подползал ещё хвост. Медленно обнажались зловещие клыки, каждый – величиной с хорошую сосну. Из пасти текло и разливалось по округе смрадное пенное озеро.
Змей положил нижнюю губу на землю и начал надеваться, натягиваясь, как чулок, на крайние дома, сараи, курятники. Он методично, дом за домом отправлял в свою поганую утробу души, которые безпечно продолжали пьянствовать, драться, блудить, воровать, лгать, колдовать, клеветать, завидовать. Он пожирал такое же мерзкое, как и он сам, содержимое убогих и разукрашенных нелепо домов. Всё было пожрано молниеносно быстро, словно зверь был изголодавшийся. Скорее, чудовище было ненасытным.
Шлёпая хвостом, далеко вперёд уползшее чудовище, равняло с лицом земли село. Только полтора-два домика в разных концах деревни остались невредимыми. Это домики тех, кто не воровал из усадьбы Ушакова Фёдора Фёдоровича, в которых не нашлось вещей, украденных из усадьбы после разграбления.
Эти домики стояли на равнине и пригорке внутри естественной чаши из корабельных сосен…
Что это? – Кара Божия или наваждение?
Бедный, бедный Фёдор Фёдорович! Не нашёл ты покоя в своём имении… И здесь приходили тебе подмётные письма: « Темниховцам такие не нужны. Убирайся вон или подохни скорее.» Исчезли твои бумаги, над которыми ты так тщательно работал. Разграбили усадьбу, не оставив камня на камне и превратив её в место для свалки мусора. Прудик твой перегородили и он стал мелкой лужей. На лучшем возвышенном месте установили высоковольтную линию с подстанцией. А большую часть территории забрала в безсрочное бездарное пользование и безвозмездно фаворитка высших монастырских кругов.
Так, червь зависти, жадности до чужого добра и имущества, подобно червю неусыпающему , откормился, возрос и много ещё бед натворил.
ТАЙНА.
Сквозь кроны сосен пробивались пучки света. Они раскрашивали радостью проснувшуюся траву, шляпки толстеньких грибочков, разсыпавшуюся по земле хвою. Казалось, что весь мир объят тихим покоем и надмирной какой-то тишиной.
Я думала, что с неба смотрит моя мама на меня, на всю эту красоту, и становилось спокойно от того, что есть еще кто-то, кто любит меня, такую грешную и неуютную. И было так хорошо и легко на душе, что хотелось петь, только тихо, про себя, чтобы никто не услышал и не спугнул.
- Ты прости, - услышала я приятный голос, - не бойся, - недалеко под деревом стоял монах в старинном одеянии. Это он обращался ко мне, словно стесняясь.
- Я не могу уйти отсюда вот уже сколько лет.
