в чём дело, они оживились, возбуждённо заговорили. Я почти уже не слушал их, я думал о том, что здесь есть те, кто не доживёт до завтрашнего вечера, а есть те, кто переживёт их совсем ненадолго. Чем закончится эта битва? Победой или отступлением. Я верил, что победой, действительно верил.
Тут я должен сказать о том, о чём я впервые подумал на Курской дуге. Думать о том, что ты можешь погибнуть и думать о своей смерти – это не совсем одно и то же. Я не смогу, наверное, пояснить более точно, но скажу, что первое порождает осторожность, а второе страх. Не могу сказать, что мне не было никогда страшно; было, и ещё как было. Было и так, что до сих пор не пойму, как живой остался. При этом скажу попросту, не представлял я себя убитым, не верил я в это. Может, так думали и многие из тех, кто погиб. Не знаю, не скажу, не обсуждал я этого ни с кем.
До начала нашей артподготовки оставалось не более 25 минут. Мы выползли, как кроты, из своих нор-ровиков и землянок. Нас приняла бархатная, мягкая, тихая ночь. Пахло сеном. Никто его, конечно, не косил. Это батарейцы нарвали травы для удобства и маскировки, но запах-то был именно таким, каким он был до войны, до́ма, на только что покошенном поле.
Не было ни единого выстрела. Казалось, что мы все тут не бойцы, а просто крестьяне, собирающиеся ещё засветло на покос.
Я стоял рядом с Михайловым. Он часто поглядывал на часы. Заметно нервничал. Тишина и ожидание становились всё тягостнее. Хотелось уже поскорее услышать, как влепит по врагу наша артиллерия. А потом… Потом посмотрим.
Командующий решил нанести по врагу упреждающий удар. По связи передали условный сигнал: «Солнце». В 2 часа 20 минут 5-го июля на немцев, совершенно неожиданно, обрушился град снарядов и мин. На моих часах было 23 минуты третьего. Тёмное небо пронизали оранжевые полосы залпов «катюш». И дальше понеслись над головами уже сотни снарядов и мин. Вздрагивала земля, залпы сливались в сплошной рокот, напоминающий сильно затянувшийся раскат грома. Всё потонуло в многоголосом, сотрясающем землю громыхании.
Над нами постоянно проносились снаряды, а в стане врага вздыхали взрывы. Полчаса мы обстреливали позиции противника.
Казалось, что немцы растерялись. Они метались между фонтанов земли. Видимо, они подумали, что мы пошли в наступление. В воздухе показались наши штурмовики.
Потом вдруг наступила тишина. То, что она не предвещает ничего хорошего, понимал каждый из нас. Мы ждали молниеносного ответа, как это бывало всегда у немцев, но они молчали. Прошёл час. Рассвело. Мы ждали.
В полпятого утра 5-го июля около ста батарей врага начали часовую артподготовку. Наша артиллерия повторила 10-минутный обстрел. От гари и копоти горящей техники, пылающих цистерн и дотлевающих в ближайших деревнях подворий казалось, что ранний летний рассвет быстро сменился вечерними сумерками. Диск солнца просматривался как через закопченное стекло. Время как бы произвольно сдвинулось. За дымом не было видно даже лоскута синего неба.
Комбат приказал до атаки танков врага огонь нашей батареи не открывать. Он посоветовал подпустить их как можно ближе и бить уже наверняка. Подкалиберные снаряды надо было беречь для «тигров» и «пантер» и попусту стараться не тратить. Это были снаряды, которые прожигали броню и взрывались внутри танка.
В заключении Тагиров сказал: «Держись. Верю, что не подведёшь». Я ответил, что постараемся.
У орудий остались только часовые-наблюдатели. Остальные попрятались в укрытиях: блиндажах, землянках или просто на дне траншей. Гул разрывов снарядов и мин сотрясал воздух, взвизгивая, разлетались осколки, сыпались комья земли. От взрывов снарядов шли мощные воздушные волны. Они до боли отдавались в ушах. Я старался держать рот приоткрытым, тогда удар по барабанным перепонкам получался с двух сторон, и это делало его не таким болезненным. По крайней мере, нас так учили. Особенно страшными были взрывы от реактивной метательной установки «М-40». Это был шестиствольный миномёт, который наши солдаты называли «Ванюшей» или «Скрипухой».
По ровикам и траншеям гудели осколки. Рядом со мной ухнуло, и посыпалась на спину земля. Над головами, не переставая, сверкали молнии разрывов фугасов. Казалось, что небо раскалывается и жутко трещит и грохочет на изломе своих половин. Под нами вздрагивала и дрожала земля. Мы лежали кто где ни живые ни мёртвые, засыпанные землей. Лежали и боялись пошевелиться.
Не успела закончиться немецкая артподготовка, как тучами пошли вражеские самолёты. Нам казалось, что все они идут именно на наши позиции. Вот-вот на головы полетят чёрные бомбы. Но самолёты прошли мимо, снизились за бугром и начали пикировать на невидимые нам цели.
Секунда за секундой в ожидании смерти. Вот так можно было бы описать то, что мы тогда чувствовали.
В укрытиях пронзительно ржали кони, вставая на дыбы, срываясь с привязей, бывало, выскакивали на поле и там, уже почти обречённые, ошалело метались из стороны в сторону. Так продолжалось один час, а нам казалось, что вечность. На батарее появились раненые и убитые. Меня затрясло, когда я увидел изуродованного батарейца Коптева, который не мог даже крикнуть, чтоб его дострелили, а только жалобно просил: «Братцы, добейте». Вскоре он умер.
Весь день летали и бомбили немецкие самолёты. Немного спустя, пошла их вторая волна. Опять мы в ужасе попадали на дно окопов, сжавшись клубком. У-у-ух, и на этот раз пронесло, опасность прошла стороной.
Дружно тявкали наши зенитки. В небе появились облачка разрывов снарядов. Падали и горели «юнкерсы». Наконец, появились и наши самолёты. В воздухе завязалась битва.
Был очень солнечный день, самый настоящий летний. Но от дыма и пыли всё было в полумраке. Загорелись посевы. Густое серо-бурое облако заволокло наши огневые позиции.
Почти сразу же после окончания артподготовки немцы пошли в атаку. Впереди медленно, как на параде, выдерживая интервал, двигались тупорылые «тигры», тут же и «пантеры». Позади их ползли неуклюжие штурмовые орудия типа «фердинанд» и средние танки, а уже за ними шли бронетранспортёры с пехотой, а также пехота в пешем строю. Похоже, что фашисты пошли в бой, изрядно выпив: грудь нараспашку, рукава закатаны, что-то горланили. Они беспорядочно стреляли из автоматов, кажется, совершенно не жалея боеприпасов. Враги наступали по всему фронту 13-ой армии. Они рассчитывали на прорыв и общую победу в сражении.
Из-за леса нарастал гул моторов.
- Танки и пехота фрицев выходят, - сказал наводчик Тихонов. – Много танков, а пехоты почти не видно, видать, они её ждут…
И вот они глыбастые, серые «пантеры» и «тигры» медленно-медленно выползают из-за пригорка. Ненадолго приостанавливаются, ворочают по сторонам длинными стволами пушек с большими надульниками, делают по два-три бесприцельных выстрела и опять продолжают ползти. Из леса показалось сразу шесть машин. Потом они выходили как по очереди, по одному и группами. После тридцати мы перестали считать. Помню взгляд Тихонова, его глаза, многое уже тогда повидавшие. Была в них какая-то смесь: то ли испуга с недоумением, то ли сомнения с удивлением. Можно ли отбиться от такого количества танков?
Многие ли понимают, что означает выражение «леденящий страх»? Думаю, что вряд ли. К счастью, для большинства, это отвлечённая метафора. Об этом я могу судить по себе, так как после войны я ни разу не испытывал такого страха, от которого всё тело как бы покалывает иголочками, будто оно занемело ненадолго, а теперь кровь снова несёт каждой клеточке спасительный кислород. Вот так многословно, но всё равно только приблизительно можно описать то, что чувствуешь, когда на тебя прёт рычащая лавина более чем тридцати танков. Да, друзья мои, «леденящий страх» - это точно сказано. Иногда, в самых избитых фразах и сравнениях открываешь совершенно неизвестный дотоле смысл. Также и в этом случае. Впрочем, прочувствовать это лично я вам не желаю.
Дивизионные 76-мм пушки, стоявшие чуть дальше от передних траншей, чем мы, пытались вести огонь по «тиграм», но безрезультатно. Снаряды на таком расстоянии не пробивали броню и отскакивали рикошетом. Дистанция была слишком велика для этого. Зато противник в ответ шпарил по нам метко. Дело в том, что если неудачно бьёшь по танку в первый и во второй раз, то в большинстве случаев третьего раза уже не бывает. Тебя либо накроют огнём, либо раздавят гусеницами. Так что наводчик должен быть вёртким и точным в стрельбе.
Танки приближались. Из стволов выскакивали длинные языки пламени. И вот они стали подрываться на минах и останавливаться. «Тигры» страшные, но и их можно бить умеючи. Надо знать их уязвимые места и точно туда вгонять снаряд. Артиллеристы балагурили на эту тему: «Надо всадить снаряд со снайперовской меткостью». Впоследствии научились…
Пушки нашего взвода пока молчали.
Нарастал лязг гусениц. Я поглубже натянул каску и выглянул из траншеи. Тяжелых танков («тигров» и «пантер») было не более пятнадцати, за ним шли примерно столько же средних танков, а позади на транспортёрах и машинах следовала пехота. Тут я почувствовал резкий удар в каску, как будто кто-то отвесил подзатыльник. Пуля. Тут же ещё одна дзинькнула о щиток орудия. Я резко присел, прижавшись спиной к стенке окопа.
В бой вступили артиллеристы бронебойщики с ружьями ПТР, гранатами и бутылками с зажигательной смесью. С воздуха били «зверей» наши самолёты.
Обходя подбитые танки, на смену им лезли другие. Дым, пыль, чад, гарь, рёв машин. Казалось, ничто не сможет остановить этот поток. Да, день 5-го июля 1943 г. я запомнил на всю жизнь.
На минном поле вражеские машины подрывались, их оттягивали тягачом, таким образом освобождая коридор для следующих. Наша артиллерия гвоздила и гвоздила по ним. Слева от огневых, с приземистого танка спрыгнул немецкий офицер. Я запомнил, как блестел на солнце его целлулоидный планшет, и, по-моему, он тоже был изрядно пьян. На ломаном русском он выкрикивал: «Рус, сдавайся! Сталин капут!..» Командир орудия выпустил по нему очередь из автомата, он замолк…
Немцы наседали. Взрывы бомб и снарядов сливались в один сплошной гул. Я подумал о том, что выжить почти нет шансов, и почувствовал острую тоску.
Наступили минуты огромного внутреннего напряжения. Мы следили за тем, как танки всё ближе и ближе подходят к нашим укреплениям. Когда до наших позиций оставалось примерно метров 300-400, я подал команду: «Танки с фронта! Подготовиться! Первому по головному, второму по правому прицел постоянный, подкалиберным огонь!» Командиры орудий повторили команду. Один за другим вырвались из стволов языки пламени. Отлично! Вижу, как из бака головного танка выскочил язык пламени и повалил дым. Тот танк, что шёл правее, крутнуло, он развернулся навстречу своим же машинам и замер, накренившись. Повалил дегтярный дым. Мои батарейцы открыли счёт…
Гитлеровские танки, как по команде, озарились вспышками выстрелов. Снаряды ложились рядом с нашими пушками. Ещё, стреляем ещё. На вражеские выстрелы никто не обращает внимания, расчёты посылают снаряд за снарядом. Тихонов ловит в перекрестие уже третий танк. Выстрел. Есть! Третий!!! На 76-мм орудии совсем молодой, 17-летний, Кононов подбил два «тигра» и «пантеру». Герой!
