Прицелился в четвёртый раз, но позицию засекли. Наводчик уже рискует. Время, выиграть время, быстрее, быстрее, пока не выстрелил танк. Да, видно, немецкий стрелок тоже так думал. Мне показалось, что нажали они на спуск почти одновременно. И, как в кино, оба выстрела легли точно. Пятнистый «тигр» вспыхнул, а у орудия Кононова жахнул фугас. Когда дым и пыль рассеялись, мы увидели валяющееся на боку орудие и его бездыханный расчёт. Тут же лежал и его молодой наводчик в окровавленной, посечённой осколками гимнастерке. Его и остальных оттащили на плащ-палатке в сторону, где лежали убитые, чтобы в промежутках между атаками похоронить.
Горели танки врага, строчили и строчили пулемёты, оглушительно ухали пушки. Сколько танков подбил мой взвод, точно не скажу, потому что через наши позиции стреляло много пушек. Непосредственно перед нами горело шесть машин.
Немцы, несмотря на большие потери, не отступали. Лезли и лезли напролом.
В орудийных расчётах появились убитые и раненые, но ни один боец не дрогнул. Раненые оставались в стороне, у двух орудий выбыли наводчики, их тут же заменили другие номера расчётов. Отдельные танки врага были уничтожены всего в 70-ти метрах от наших огневых позиций.
Во второй половине дня батарею бомбило 40 самолётов. На нас было сброшено более сотни бомб. В строю осталось 9 человек. У прицелов стояли командиры орудий и командиры взводов. Казалось, что это уже всё, конец. Но тут на помощь пришли наши штурмовики Ил-2. Немцы называли их «чёрная смерть». Они сбили два вражеских самолёта, и те, волоча за собой хвосты бушующего пламени и дыма, грохнулись на землю. Захлёбываясь, тараторили зенитки. И вот ещё самолёт падает. Я вначале не понял, чей он. Потом смотрю – краснозвёздный. Накренился, выпустил пышный хвост дыма, пошёл вниз и взорвался. Своих было очень жалко.
Танки старались преодолеть минное поле и прорвать нашу оборону, подавить артиллерию прямой наводкой или смять гусеницами.
Я с самого начала атаки находился возле орудия сержанта Михайлова. Его наводчик Тихонов не отрывался от панорамы, вращал маховики подъёмного и поворотного механизмов. Заряжающего по фамилии не помню, а снаряды подавал Дорохов. Михайлов кричал: «По головному… огонь!.. Огонь!!!» Снаряды попадали. «Тигру» хоть бы хны. В лоб не пробить – броня передней части 10 сантиметров. Попали в гусеницу. Стал. Слава Богу. Стреляло сразу несколько орудий. Пойди разбери, кто из них попал.
А на батарее одному артиллеристу осколком снесло череп. Я едва успел упасть. Хотя в этом уже не было особого смысла, кроме того, что его кровь вперемежку с мозгами забрызгала мне спину, а не лицо. Другой батареец лежал в луже крови. Я подумал, что у бедного парня нигде нельзя было найти ни кусочка чистой кожи. Он весь был покрыт, как коркой, смесью грязи и копоти, смешавшейся с кровью. На щитках, панораме, на станинах орудия, везде человеческая кровь. Лужи крови.
В это время моего связного ранило в руку выше локтя. Он заорал, хватаясь за рану. Потом попытался перетянуть себе руку каким-то шнуром, наверное, из тех, на которых были привязаны банки. Тут заряжающий Михайлова поднял голову, выплевывая кровь, качнулся назад и упал на раскрытый снарядный ящик. И только тогда я заметил, что рядом с ящиками лежит подносчик Дорохов. Совсем ещё мальчик. Он лежал на спине, и мне хорошо было видно его юношеское лицо, уже ставшее мертвенно-белым.
Левая от нас часть бруствера была срезана разрывом. Противник нащупал нас. Мы несли большие потери, но пока держались, не отступали. Уже не было орудия Филимонова. Мы вели огонь одной пушкой. Да, мы стояли насмерть. Воины сражались не за страх, не жалея ни крови, ни жизни. Не станет снарядов и пушек – возьмёмся за гранаты и автоматы. В тот момент мы уже себя не помнили, всё уже стало безразлично, кроме ярости и какого-то дикого желания убивать врагов всё больше и больше. Иногда мне казалось, что жизнь потерять мне станет жалко не потому, что я умру, и меня больше не будет, а потому, что я не смогу больше убивать фашистов. А от мысли, что они могут пройти и пнуть меня убитого, я начинал двигаться быстрее и острее воспринимать окружающие меня детали.
Во время артиллерийской канонады все батарейные лошади оторвались и бегали по полю, не зная, куда деться. Некоторых уже и вовсе не было видно. Мы знали, что лошадей нам не поймать. А это значит, что пушки останутся здесь. Мысль о том, что придётся отступать, бросив орудия (впрочем, оно уже осталось одно), я старался от себя отгонять.
К вечеру нам удалось отбить четыре атаки. Однако немцы всё-таки вклинились в нашу оборону. Произошло это чуть в стороне от нас. Я чуть не заплакал от досады. Биться весь день, потерять полвзвода, и всё напрасно? В воздухе резко провыли снаряды. Я поднял голову и увидел наши самолёты.
«Илы» жгли танки. Их атака захлебнулась. Мы получили передышку, привели в порядок орудия, где это было возможно, похоронили погибших товарищей.
Михайлов сказал, когда закопали Дорохова:
- Воюем-то мы вместе, а умирать будем порознь, кому и когда придётся. У каждого будет своё.
- Не каркай, - ответил я.- Не надо живым себя хоронить. Время покажет…
И опять полезли танки. Цепь за цепью, они будто вырастали из-под земли. Пушкари всё били и били без конца. Нас давно уже заметили, и наша смерть или, в лучшем случае, смерть орудия было делом времени. Вот один из снарядов угодил почти в самый бруствер огневой, что-то ярко полыхнуло, запахло пороховой гарью. Откуда-то издали донесся крик: «Ай-яй-я-а-ай!»
Бойцов оставалось всё меньше и меньше. Солнце висело в небе как бледное пятно. Пушкари хрипели, задыхаясь в едком воздухе, наполненном пороховыми газами. Першило в горле и очень хотелось пить. Пить хотелось просто смертельно. Во рту горечь, на зубах противно скрипит песок, отплёвываться нечем. Мы были уже словно в агонии. Ничего не понимали, не видели, а только били, били и били. Сил уже почти не было.
Казалось, что этому танковому потоку нет конца. Во второй половине дня нашему полку пришлось отступить, оставив село Очки. Противник атаковал, и мы вполне могли попасть в окружение, если «клещи» сомкнутся в районе высоты 248,1.
Наш полк с остальными позициями соединяла очень узкая, насквозь простреливаемая полоска земли, вроде горловины. Видя, что 410-ый и 467-ой полки находятся в безвыходном положении, командир дивизии решил не снимать 519-ый полк с оборудованных позиций, а под прикрытием огня артиллерии отвести эти полки и соединить с 519-ым.
В этот момент к нам прибыл посыльный с приказом оставить наши огневые и выбираться из окружения, прорываться во второй эшелон обороны. Не успели мы отойти, как на нас посыпались наши же снаряды. «Катюшам» было приказано бить по оставленным нами позициям, на которые уже залезали «тигры».
У нас к этому моменту оставалось только одно целое орудие. Мы потащили его на руках через поле, прямо по ржи. Над нами то и дело пролетали немецкие самолёты. Один стал пикировать на нас, чуть не цепляясь за землю. Не стрелял, а, казалось, поливал нас свинцом, будто из ведра. Пушка стала для нас смертельной обузой. Тащить её дальше было бесполезно. Мы насыпали в ствол нашего последнего орудия землю, вложили последний снаряд и выстрелили. Ствол лопнул. Всё, мы налегке.
Я дал указание бойцам разделиться на группы по 2-3 человека и прорываться к своим, в плен не сдаваться. Пока мы тащили пушку, немцы обошли нас. Мы были уже не просто под угрозой окружения, а в самом настоящем кольце.
Без пилоток, закопченные, окровавленные, с бинтами на голове, перевязанными руками, изнурённые боем, отупевшие от изнеможения, потные и грязные мы пытались выйти из окружения. Пригнувшись, мы отходили в лощину, что была за полем, на котором мы подорвали орудие. Со мной пошёл командир орудия Николай Михайлов и ещё два батарейца.
Впереди нас во ржи оказались немцы. Они шли сгорбившись, пьяные, грудь голая, рукава закатаны выше локтя. Шли и брызгали перед собою автоматными очередями. Впереди в небе кружили самолёты с чёрными крестами. Казалось, что в этот момент боль и ненависть слились. Сволочи фашистские.
А правее нас действовали наши огнемётчики. Горели посевы, вокруг сплошной дым. Обойти этих немцев мы не могли. Тогда мы пригнулись пониже, подкрались к ним и забросали гранатами… Воспользовавшись моментом, мы кинулись вперёд. Сержант Михайлов и батареец Колесников уложили несколько немецких солдат. Пробегая мимо них, я схватил автомат и из голенища сапог вытащил три рожка. При мне ещё были пистолет и бинокль. С пистолетом-то особенно не навоюешь, поэтому я и подхватил вражеский автомат.
Тяжело дыша, мы спустились в лощину. Нас мучила жажда. Так хотелось пить, что до сих пор, когда вспоминаю этот момент, кажется, что во рту сохнет. На пути попалась бомбовая воронка. Она была старая, потому и с водой. В луже даже успели вывестись головастики. Мы припали к этой застоялой воде и пили, пили, сколько можно было выпить.
Над головами надсадно гудели «юнкерсы». Они бомбили 519-й полк, их полуразрушенные окопы. Обернувшись назад, на оставленную нами огневую, я увидел там немецкие танки. Многие из них горели. Это работа наших Илов. Одни дымились и чадили, другие копошились, как огромные жуки. Потом я увидел, как наши позиции разом накрыл залп «Катюш». Это адское зрелище: вихри сплошного огня, дым – плотными волнами, горит трава, сама земля… Очень близко мы побывали от таких взрывов.
Надо было пробираться дальше. Пригибаясь, мы побежали через следующее за лощиной поле. Вдруг слышим: «Ложись!» Мы разом упали в пашню и осторожно обернулись. В борозде лежал старшина, лейтенант и несколько пехотинцев. Старшина указал на вражеский танк, который расстреливал отходящих. Пули с визгом и цоканьем совсем рядом впивались в землю, поднимая облачка пыли. Так что долго лежать не пришлось. Мы стали перебегать по грудам пахоты, от воронки к воронке. Могли умереть в любую секунду. Пули градом. Бежим, спотыкаемся, падаем, ползём. С хрипом и сопением (в горле опять всё ссохлось) приближаемся к пшеничному полю, окутанному дымом и бурой пылью. Там за полем уже наши. И тут танк выстрелил… Громыхнуло, кажется, почти под ногами, жахнуло аж до боли в лёгких. Попадали. Осмотрелись. Трудно поверить, но никого не убило и даже не ранило.
Тяжело, с хрипом дыша, добрались до пшеничного поля и упали на горячую землю. И только тут мы подумали, что и впрямь можно спастись. Поползли осторожно до высоты. Обидней всего было бы погибнуть от своих, особенно сейчас.
Вот так мы и вышли из окружения. Здесь проходили траншеи 519-го полка. Бойцы ожидали боя. Заслон казался прочным, хотя авиация противника сильно бомбила эти позиции. Были разрушены блиндажи и землянки.
Соседями там были зенитчики. Подойдя ближе, мы увидели их кухню. Сегодня им готовили борщ и кашу. Они были горячие. Пахло вкусно. Да вот только есть уже было некому. Котлы уцелели чудом, а вокруг воронки, грязь, кровь, трупы. Повар в фартуке тоже был сред них.
Между ровиками, от воронки к воронке перебегала медсестра-санинструктор. Мы знали её. Это была Зина. Казалось, что она не замечает разрывов бомб и свистков пуль. Она так себя вела, словно была застрахована от смерти. Только увидит, что упал боец, уже подползает к
