концу января 1942 г. мы снова оказались на передовой. Шли бои местного значения.
Наша батарея находилась в обороне у села Андреевка Курской области. В расположении немцев, напротив нас, за каким-то сараем укрывался немецкий танк и часто обстреливал нашу пехоту. Командир предложил нам поохотиться за ним.
Ночью на нейтральной полосе, среди заснеженных подсолнухов, батарейцы подготовили огневую позицию. На руках закатили туда пушку. Маскировку усилил выпавший ночью снег. Мы с Федей Крамаренко не стали держать при себе подносчиков, остались у орудия вдвоём. Одеты мы были в полушубки, валенки и ватные брюки, сверху натянули маскхалаты. Несмотря на это, двадцатиградусный мороз крепко пробрал нас уже в первые же часы. Ждали появления танка больше суток. И дождались. Он выполз из укрытия и открыл стрельбу. Хотя нас он и не видел, но несколько шальных пуль попали в наш бронированный щиток, отскочив от него горохом. Не шевелясь, я стоял в ровике и больше всего опасался, что противник обнаружит нас и накроет снарядом. Когда танк перенёс в сторону пулемётный огонь, я уткнулся в резиновый наглазник прицела и стал лихорадочно крутить подъёмный и поворотный маховички. Ствол пушки пополз в направлении танка. Вот он оказался в перекрестии прицела. От волнения и напряжения задрожали руки. Очень боялся промахнуться. В настоящий танк я целился впервые. Крамаренко вывел меня из оцепенения: «Стреляй!» Затаив дыхание, нажимаю на спуск, отвожу голову в сторону. Из казённика с лязгом выпала гильза. Ещё стреляем. Крамаренко кричит: «Попал! Попал!»
Когда рассеялся дым, я и сам увидел, что гусеница танка солдатской обмоткой распласталась на снегу, а танк крутнулся на месте и стал. Пришлось произвести ещё два выстрела, пока машина не загорелась. Из неё выскочили танкисты и тут же попали под огонь наших солдат, следивших за поединком.
После этого мы сразу же бросились в ровики, зная, что фашисты нас безнаказанными не оставят. Вскоре они начали долбить нашу огневую точку снарядами и минами. Было страшно. И только когда уже снова стемнело, друзья-батарейцы смогли увести нас с пушкой обратно в нашу деревню.
Нас с Федей поздравили с удачей. Товарищи радовались, что из сорокапятки можно, оказывается, уничтожать вражеские танки. Помню, Крамаренко тогда сказал: «Это мы фрицам отомстили за тех сожжённых красноармейцев». А командир орудия Тертышный ответил: «Мало этого. Гадов фашистов всех надо передушить!…»
На следующий день враг обстрелял нашу деревню из дальнобойной 210 мм пушки. Сильно вздрагивала земля, до самого неба прорывались сине-чёрные шапки разрывов. Противник выпустил тогда по нам 83 снаряда. Многие не взорвались. Для интереса сапёры развинтили некоторые из них. Попадались такие, в которых были опилки и труха какая-то. А в одном мы обнаружили записку на корявом русском языке: «Дорогие русские, чем можем, тем и поможем, держитесь»…
Немцы очень часто обстреливали нашу деревню. Под один из таких артобстрелов попал и мой друг Володя Бобков. Он был убит осколком в той же деревне Андреевке.
Зима 1941-1942 гг. была очень холодной и снежной. Морозы держались редко меньше «минус» 20, а иногда доходило и до 40 градусов. И в такую погоду часто в ту зиму наше подразделение выходило на марш. Продвигались ночами.
На одном из таких маршей нас застал буран. По полю неслась колючая позёмка, ветер с воем хлестал лицо. Буран рвал полы наших потёртых шинелей, слепил, душил, валил с ног. Впереди ничего не было видно. Казалось, что мы сбились с дороги. Бойцы падали, поднимались и снова шли, плелись. Лошади кое-как тащились, проваливаясь по брюхо в снег. Кто-то держался за пушку, шёл и спал на ходу. Стоило колонне остановиться, как батарейцы падали прямо там, где стояли. Некоторые засыпали, и их укрывал снег. Нас поднимали, и в путь. Потом, разобравшись, кого не досчитываемся, посылали бойцов искать отставших. Находили солдат, занесённых снегом, будили, догоняли колону. Тогда мы не знали, куда идём, куда нас ведут, где линия фронта. А «линия фронта» часто понятие условное. Иногда солдаты говорили: «Тут мы, а на тех бугорках немцы».
Изнурительные марши изматывали людей и лошадей.
Помню, однажды, той же зимой идём и идём, вдруг останавливают. «Дорога! Вот дорога!». Нашли дорогу. Идём дальше. Пахнуло дымом, залаяли собаки. Радостно и боязно, а вдруг там немцы. Вперёд посылают разведку. Командиры, прячась под плащ-палаткой, светят фонариком на карту, в итоге, так ничего и не выяснив, они просто ждут разведчиков. Возвратившись, наши сообщают, что в деревне немцы. Какая досада! Стараемся уйти от деревни стороной. Куда девался сон? Люди спешат, спотыкаются, торопятся дальше. Лошади испуганно бьются в постромках. Батарейцы подталкивают пушки, помогая лошадям. Кое-как ушли от этой деревни, а близко уже другая. Снова ушла разведка. Вернулись, сказали, что в деревне немцев нет. Радуемся.
Зашли в деревню. Она осталась не сожжённой, выглядела весёлой и гостеприимной. Из труб тянулись сизые дымки, топили кизяком. Мы пришли, когда уже почти рассвело. Нас разместили по квартирам. Селяне угощали нас варёной и парной картошкой с ржаным хлебом. Обморожения намазывали гусиным жиром. Я в том марше обморозил большие пальцы обеих ног. Мы отогрелись и наелись, были очень благодарны жителям той деревни.
Ближе к ночи мы снова вышли в открытое поле. Нас вела заснеженная, еле заметная дорога, а чуть в сторону – непролазные сугробы. Близко фронт, погромыхивают орудия. Тащимся из последних сил. Едва-едва переставляем ноги. Надо идти, только бы не свалиться. И так шли – в полумгле и полусне. Холодный ветер взбивал снежную пыльцу, хлёстко бросал в лицо.
И вот признаки деревни. Когда подошли ближе, то увидели, что она сгорела полностью. Снежная пустыня со свежими пятнами пепелищ. Даже печи были разбиты. И мы шли по этой опустевшей земле. Нигде не было видно ни одного признака жилья. Всё было сожжено и брошено. Шли мы и шли, не особенно задумываясь о том, что может нас ждать впереди.
Мы изредка останавливались, постукивали валенками, чтобы согреться, размахивали руками, подпрыгивали.
Помню, подошли мы к другой деревне. Как всегда выслали разведку. Вдруг слышим, застрочил пулемёт. Прибежали разведчики. Один с заиндевевшим чубом, выбившимся из-под шапки, с распахнутой шинелью, жарко хватал воздух ртом. Он крикнул: «Братцы, где тут врач?» и резко сел. Потом сказал: «Я умираю», - свалился на бок и начал есть снег, а вскоре захрипел и затих.
И таких маршей в ту зиму было много. А весна была дождливой и непролазно грязной.
Мы не раздевались неделями, бывало, что и месяцами. Спали, где придётся, нередко прямо на голой земле. Мылись от случая к случаю. Хорошо, если набредали на какую-нибудь общественную баню. Но это было редкостью на фронте, так как чаще всего помещение оказывалось повреждённым и непригодным для своих прямых функций. В деревнях же, например, Курской области, бани на личных подворьях почти не встречались. Там, сказать откровенно, и туалетов-то не строили. Смотришь, дом, двор, за двором длиннющий огород, а в конце какие-нибудь камыши или посадка, вот тебе и туалет. Ну, эта проблема нас мало беспокоила. Как говорил князь Потёмкин: «Солдатский туалет должен быть таков, как встал и готов». В этом смысле мало что изменилось.
А вот что действительно приносило на войне самые тягостные бытовые испытания, так это отсутствие регулярных бань и возможности менять бельё. Бывало, что даже нижнее бельё мы не снимали месяц и больше. В результате этого вши становились массовым, практически, тотальным бедствием в войсках. Они заводились быстро, в обилии плодясь в нательных рубашках и гимнастёрках, предпочитая гнездиться в швах. Наиболее благоприятными для вшей были шерстяные вещи, среди которых особенно выделялись вязанные. В них кровопийцы чувствовали себя особенно вольготно. Солдаты, в промежутках между боями, зачастую, прямо в окопах, снимали гимнастёрки и ногтями давили паразитов.
Впервые я заметил, что у меня завелись вши, уже в 1941 году, когда мы только-только прибыли на передовую. Без паразитов я продержался буквально несколько дней. И так прошагал с ними почти до конца войны. Уже в Чехословакии, когда нам посчастливилось наткнуться на чей-то тайник, в числе многих полезных вещей мы обнаружили столько шёлкового нательного белья, что хватило на всю батарею. Так я избавился от вшей. А до тех пор, как только мы с ними не боролись. Например, у немцев были круглые металлические коробочки, как из-под гуталина, в которых были залиты стеариновые свечи. Очень удобная вещь, для того, чтобы в походных условиях читать, или писать письма и тому подобное. Мы же использовали эти свечи ещё и для борьбы со вшами. Я зажигал фитилёк и прожаривал все швы своей одежды. Паразиты шипели и трещали. Отвратительное занятие, но что поделаешь.
Когда бывали во вторых эшелонах, на отдыхе и переформировании, обмундирование бойцов и офицеров прожаривали полностью, но хватало этого не надолго. Короче говоря, битву со вшами в годы войны, несмотря на все наши каждодневные усилия, мы безнадёжно проиграли.
В апреле 1942 г. меня вызвали в штаб полка. Начальник штаба перекладывал какие-то бумаги на столе. Потом посмотрел на меня и спросил:
- Ну, что, Булеков, на артиллериста учился?
- Учился, - отвечаю.
- На курсы младших лейтенантов пойдешь?
- Пойду.
- Иди, бери вещи, и мигом назад.
Я тут же побежал собираться. По дороге, прикидывал, почему выбрали меня. Кроме того, что я когда-то был курсантом, наверное, вспомнили тот случай, когда мы с Крамаренко подбили танк.
Мне выдали сухой паёк, сопровождение для проезда по железной дороге, и – в путь. Так я поехал на курсы младших лейтенантов артиллеристов.
Из нашей батареи направили двоих, а на вокзале к на присоединились ещё четверо.
Курсы были организованы при управлении начальника артиллерии (УНАРТ) Брянского фронта. Тогда им был генерал В.И. Казаков. Позже он стал маршалом.
В дивизию мне пришлось ехать в том, в чём был: гимнастёрка рваная, побитая осколками шинель, выгоревшие брюки. Там нас не переодели, сказали, что обмундируют по месту прибытия.
Приехали мы в город Елец, в штаб Брянского фронта. Там нам предложили поучиться на политработников, но мы отказались. Тогда нас направили в расположение курсов артиллерии.
Немцы часто бомбили Елец, особенно железнодорожную станцию. Над ней стоял густой чёрный дым. Горели составы и бочки с горючим. Не стал исключением и первый же день нашего пребывания в этом городе. Елец был заметно повреждён в результате бомбардировок. Тут и там встречались свежие окопы. Вырыты они были, в том числе, и перед зданием, где располагались курсы.
В Ельце мы провели только одну ночь. Спали в подвале, на голых досках, подложив под голову свои вещмешки.
Наутро нас отвели обратно на станцию, для отправки в Тамбовскую область. Опять ехали в теплушках. Они были сравнительно удобными, так как справа и слева, на всю ширину вагона, распластались в два яруса дощатые стеллажи. На них можно было отдыхать, не боясь застудиться на веки вечные. Зачастую «удобства» в пути ограничивались разбросанной по полу соломой. Зимой в вагонах устанавливали печки «буржуйки».
В пути следования наш
