киношного белого ниньзю или ожившую мумию - лицо его прикрывали плотно наложенные бинты. Только в оставленной щёлочке блестели горящие глаза.
Ниндзя встал спиной к костру и низко поклонился старцам. Те в свою очередь приветствовали его лёгкими кивками. Два стоящих по краям патриарха, соблюдая достоинство, с неповторимой грацией по очереди протянули ниндзя какие-то предметы.
Симаков не без труда рассмотрел, что это были кусок белой материи, размером раза в три больше обычного носового платка и, блеснувший в свете костра, золотой серп!
Ниндзя уложил серп на платок, поцеловал и протянул третьему старцу, стоящему в середине. Тот поднял свой посох и коснулся им серпа. Толпа, в гробовом молчании следившая за ними как по команде разразилась криками радости. Два других патриарха повторили жест старшего предводителя и тоже скрестили свои посохи на серпе.
Толпа что-то запела, послышался смех. Целую минуту серп и три посоха представляли одно целое. Наконец старики одновременно убрали их и белый ниндзя с поклоном сделал шаг назад и в сторону, чтобы не угодить в огонь круглого костра за спиной. Здесь он бережно завернул серп в материю и сунул свёрток себе за пазуху. Потом развернулся и подошёл к дубу с явным намерением взобраться на дерево.
Симаков в какой-то момент даже залюбовался его плавной, скользящей и чуть покачивающейся походкой. Внезапно в облике ниньзи проскользнуло что-то очень знакомое. Незнакомец своими повадками смутно напомнил ему кого-то из числа хороших знакомых, но вот только кого?
“Кто бы это мог быть? - загорелся разгадать загадку Симаков и принялся при-стально изучать белую фигуру, выискивая в ней ещё какие-либо знакомые черты.
Между тем белый ниньзя остановился за три шага от дуба и сев на землю, быстро разулся. В траве осталась его обувка - потрёпанные полукеды российского производства, увидев которые, Симаков остолбенел. Он не хотел верить своим глазам, потому что отлично знал, кому они принадлежат…
Ниньзя тем временем продолжал топтаться под деревом то и дело поглядывая то на небо, то на старцев, которые наставили свои посохи на облака словно винтовки-трёхлинейки.
Клавдия тронула мужа за рукав:
- Чего он ждёт, Мишь, чего не лезет?
- Ждёт, когда прояснится и появится луна!
Он хотел было указать ей на полукеды и спросить, не знакомы ли они ей, но передумал, а вдруг и сам ошибается!
Внезапно по кронам деревьев прошелестел ветерок. Не прошло и минуты, как облака на небосклоне разошлись и в просветы выглянула сияющая луна. По поля не прокатились радостные возгласы и старцы опустили посохи.
Не мешкая больше ни минуты, ниньзя с места, как кошка, запрыгнул на ствол, покрытый корявой корой. Секунда, и его руки и ноги так и замелькали среди переплетения нижних ветвей… Вот он долез до середины ствола, мелькнул в неверном свете смазанным пятном и вновь скрылся в густой листве, что бы через пару минут появиться уже на самой верхушке лесного гиганта. Его появление там вызвало бурю оваций наблюдавших за ним зрителей. Клавдия и стоящие рядом “приглашённые” тоже не удержались от восторженных восклицаний.
Ниньзя не обращал на толпу внизу ни малейшего внимания. Он преспокойно уселся в развилке и принялся внимательно осматривать ветку за веткой, что-то выискивая среди листьев.
Вскоре он, судя по всему, нашёл то, что искал!
Симаков, несмотря на царившую вверху темень, отлично видел, как ниньзя для удобства пересел на соседнюю ветку и извлёк из-за пазухи свёрток. Не спеша развернул его и, зажав в руке золотой серп, принялся сосредоточенно срезать со ствола свернувшиеся в клубок стебли какого-то растения с ярко-зелёными листьями и белыми плодами, величиной с детскую головку ребёнка. Лезвие серпа при этом тускло поблёскивало и отбрасывало редкие робкие лучики…
- Знаете, что он срезал? - спросила Лыкова, всё это время хранившая гробовое молчание.
Симаковы ответили, что не знают.
- Это магическое растение - Омела! - зашептала целительница, - Омела - не дерево и не кустарник! Растёт оно не на земле и не на воде, а… сами видите где! Омела, срезанная в шестой день луны, лечит эпилепсию и язву, способствует зачатию и оберегает от злых духов!
Иной раз исцеляет даже простое прикосновение к Омеле… Но, главное то, что им можно исцелять не только тело человека, но и его душу!
Сейчас начинается вторая часть празднества и лекари друидов возьмутся за исцеление всех страждущих. Я думаю, что Омелу срезали и для вас, что бы поспособствовать зачатию вашего ребёнка. Готовься Клавдия, скоро к вам подойдут…
Симаков слушал целительницу невнимательно. Его сейчас куда больше занимал другой вопрос. Он во все глаза продолжал наблюдать за белым ниндзя, который вместе с серпом бережно завернул в кусок льна и Омелу. Спустя минуту - другую он спустился на землю и торжественным шагом приблизился к поджидавшим его старцам, неся на вытянутых руках загадочное растение и серп.
Патриархи с заметным волнением склонились над Омелой и довольно долго рассматривали его со всех сторон.
«Точно так же гадалки всматриваются в хрустальный шар или кофейную гущу», - подумалось Симакову, и он был не далёк от истины.
- Гадают, насколько Боги будут к ним благосклонны в ближайшее время, - пояснила Лыкова.
Пошептавшись между собой, патриархи пришли к общему для всех мне-нию. Главный из старцев, стоящий в окружении собратьев, обернулся к народу и громко произнёс несколько фраз на незнакомом языке, из которых Симаков не разобрал ни слова. Толпа в ответ разразилась бурным ликованием. Наверное, их Боги пообещали не оставлять друидов своей милостью.
Патриархи вновь склонились над растением, которое ниньзя всё ещё продолжал терпеливо держать на вытянутых руках. Старший патриарх отставил в сторону посох, который тут же подхватила какая-то вынырнувшая из темноты девушка, распростёр над Омелой ладони с растопыренными пальцами и заговорил нараспев чистым певучим голосом. И опять Симаков не разобрал ни слова!
- Что это за язык? - обернулся он к Лыковой
- Это - древний, давно забытый пра - язык, бывший некогда общим для всех народов планеты! - ответила целительница, - Некоторые путают его с ЭЙУИ - Универсальным языком Великого Космоса, который, кстати, произошёл как раз от земного праязыка праславян!
Два других старца тем временем начали вторить старшему, отбивая такт ударами посохов о землю. Заговор длился недолго. Как только патриархи закончили его читать, ниньзя протянул старшему золотой серп и с поклоном унёс Омелу за костёр. Теперь к патриархам подвели белых телят. Старший друид взмахнул серпом, сверкнуло золотое лезвие и - телята один за другим пали с перерезанными глотками!
Когда Симаков резал домашнюю скотину, Клавдия всегда убегала в хату и плотно затворяла двери. Став же невольной свидетельницей жертвоприношения, она тихонечко ойкнула и задрожала осиновым листом. Симаков знал про эту слабость жены, поэтому поспешил обнять её за плечи, успокоить и подбодрить…
Кровь принесённых в жертву телят била шипящей струёй из пузырящихся на горле ран. Друиды-жрецы, что рангом помельче, умело собрали её в подставленные золотые ковшики, коих было числом три. Набрав посудины до краёв, они передали их трём специальным женщинам, которые поджидали в сторонке.
Женщины в свою очередь, подхватив ковшики, разошлись по сторонам и понесли их каждая к своему заранее выбранному костру, где часть крови выплеснули в огонь. Пламя в ответ затрещало и это было, по-видимому, добрым знаком, так как остальные друиды разразились довольными восклицаниями.
Женщины поклонились пламени и вновь сошлись под дубом. Здесь они стали кружить вокруг дерева и пританцовывая кропить его корни кровавыми каплями. Непонятный ритуал всё ещё продолжался, а к собравшимся возле камня “приглашённым” уже стали подходить молчаливые тени и за руку уводить их куда-то в полумрак поляны. Возле обломка осталась только чета Симаковых…
Михаил Степанович, не отрывая глаз от разбрызгивающих кровь женщин, старался следить и за окружающей обстановкой. Поэтому он без труда заметил, что одну пару повели прямиком к кострам, другую к дубу, а одинокую женщину - к основной массе пирующих друидов. Ему стало интересно, как их будут исцелять, но его отвлекла Клавдия:
- Смотри, Мишь, смотри! Бр-р-р! Гадость какая!
Симаков посмотрел, куда указывала жена, и увидел, что женщины с ковшиками уже вернулись от дуба к патриархам. Встав рядком, они протянули им свои посудины. Старцы степенно приняли ковшики и сделали из них по три глотка каждый. Затем, обернувшись, передали ковшики стоящим сзади жрецам, выстроившимся в иерархическую шеренгу по старшинству. За жрецами, колдунами и лекарями следовали уже простые друиды. Братины с кровью пошли гулять по толпе. Каждый друид, сделав один-единственный глоток, передавал ковшик дальше…
- Эка невидаль! - хмыкнул Симаков, - Старообрядец дед Антифей из Дубинино до сих пор пьёт кровь каждой зарезанной на селе скотины! Ему деревенские сами несут, кто в кружке, кто в миске… А ну, погодь-ка!
Муж Клавдии насторожился, потому, что белый ниньзя внезапно отделился от патриархов и быстрым шагом направился в их с Клавдией сторону, держа в руках завёрнутый в полотно плод Омелы. Симаков во все глаза смотрел на него и голова у него всё больше и больше шла кругом. Он окончательно угадал и эту походку и человека, скрывающегося под бинтами. Открытие было настолько неправдоподобным и ошеломляющим, что он на время лишился дара речи. Именно этого человека он меньше всего ожидал встретить в таком месте и в такое время!
- Митрич? Никак ты? - негромко окликнул он подходящего ниньзю и пристально вгляделся в щёлочку между бинтами. Клавдия, услышав мужа, вскрикнула и закрыла рот платком. Её взяла оторопь, она не знала что и сказать.
Ниндзя же на вопрос Симакова разразился сухим трескучим смешком:
- Хе-хе-хе! Угадал-таки, соседушка! Я это, я… Наслышан про ваше с Клавкой горе, Миха… Жалко мне вас стало, вот и решил пособить… А что хитростью зама
нил вас на наше празднество, так не обессудьте, по-другому бы вы и не пошли…
Для вашей же пользы старался. Дык, ладно! Таперича всем молчок: лечить начну!
- Что ж раньше-то не брался, дед, коли можешь? - нарушила запрет потрясённая Клавдия.
- Всякому овощу - свой срок, знаешь? - пояснил Митрич, - Раньше нельзя было, время ещё не приспело… Счас в самый раз будет! Ладно, разевайте рты пошире!
Он отщепнул от плода Омелы, удивительно напоминающего человеческий эмбрион, два небольших кусочка и по очереди сунул их в послушно подставленные губы супругов.
- Таперича жуйте лучше… Вот так! Потом глотайте… Хорошо! - он хлопнул в ладони и из темноты появились две женщины, каждая из которых держала круг-лый деревянный поднос, на котором возвышалась выточенная из липы чарка. Женщины приблизились к Симаковым и Клавдия в испуге отшатнулась. Ей почудилось, что в чарках - кровь телят… Но Михаил Степанович безошибочно унюхал неповторимый аромат сивухи и поспешил успокоить жену:
- Не журись! Самогон это, на травах настоянный…
Подавая своей половине пример, он одним махом опрокинул чарку в рот и причмокнул от
