Лучше по-тихому попытаться освободиться от оков.
Рядом громыхнул стальной засов; его отодвинули по-хозяйски властно. Взревела тяжелая несмазанная дверь. Игорь повернул голову и увидел – вошли трое; двое с факелами, один – без. Трепещущий огонь отбросил рыжие пятна на склизкие стены каменной темницы. Игорю показалось важным взглянуть в коридор, почудилось, что он услышал там других людей; но не успел рассмотреть, как дверь закрыли.
И вот – кромешная, космическая темнота, в которой нереально горят два крошечных метеора – два просмоленных факела. Их держат люди, облаченные в сталь; латы бликуют оранжевым отсветом. Кто они – освободители или тюремная стража?
О третьем вошедшем невозможно сделать предположений. Темный балахон и накинутый капюшон скрыли внешность и одеяния, по которым можно было бы угадать род деятельности этого человека. И если солдаты остались у двери, то этот незнакомец подошел к столу, и словно близорукий, склонился над узником. Он посмотрел в настороженные глаза заключенного; Игорь почувствовал пытливый взгляд, но разглядеть смог только подбородок и недовольно сжатый рот. Остальное спрятано под теню капюшона.
Тик… … … … Так… … … … Тик… … … … Так…
Незнакомец разогнулся, прислушался.
– Кто догадался запустить маятник? – спросил он резким тоном.
– Ну я догадался, – с вызовом ответил солдат, приложил большой палец к ноздре и продул соседнюю. Сгусток шлепнулся на пол. – Для острастки.
– За самодеятельность полагается кол в зад. Зажгите свет и проваливайте.
Солдаты стали расходиться вдоль противоположных стен, приставляя огонь к негорячим факелам. Обстановка начала меняться: появился запах гори, треск пламени, воздух стал нагреваться. Когда латники сошлись у дальней стены – замкнулся квадрат огня. Рьяно пылающие языки заполнили каземат бардовым светом преисподней, но даже это не рассеяло мистическую тень капюшона на лице незнакомца.
Под высоким потолком что-то сверкает; пропадает в темноте, мелькает вновь. Там, из тени вырывается огромная секира маятника – это он тикает, машисто раскачиваясь. Орудие пыток запачкано мазками спекшейся крови и пятнами ржавчины, но дуга лезвия блистает тщательно заточенной сталью; синие искры вспыхивают на ней, пока маятник проносится над жертвой в одну сторону, замедляется, замирает, а потом срывается обратно. И так без остановки.
Тик… … Вжиххх!.. … Так… … Вжиххх!.. … Тик… … Вжиххх!.. … Так… … Вжихх!.. …
Рассудок Игоря спасает лишь отрицание реальности происходящего.
– Отрицание не спасет тебя теперь, – жестко обронил незнакомец, ухмыльнулся и добавил: – Оно и раньше-то давала осечку.
– Знаешь, мне уже снилось нечто такое, от чего нынешнее сновидение даже кошмаром не назовешь.
– О-о! Вижу, наша беседа принесет мне уйму удовольствия. Сказать почему? Я просто обожаю видеть момент, когда переламывается дух, именуемый внутренним стержнем. Почему такое сравнение, не понимаю? Звали столбом или еще как, колонной к примеру. Стержень… У некоторых он – как сломанный грифель внутри карандаша. Пытаешься его заточить, а он все время откалывается.
Игорь уставился в потолок с безучастным взглядом:
– Я так понимаю маятник – антураж. Настоящая пытка, – твоим языком, – уже началась.
– Знаешь, а мне по душе нахальство. Я его откровенно люблю. Его столь много в вашем мире, что помыслам о кротости с ним не совладать. Жаль только, что нахальство у вас такое робкое, забитое. Вы соревнуетесь в поношении начальства, правительства, и даже друзей, но лишь единицы придают свои старания огласке перед лицом виновника недовольства. Вы придумываете благостные мотивы причинам покорности: не убий и тому подобная ересь, – но радует то, что, не смотря на фантазию и находчивость, главной причиной остается животный страх. Вы – ничтожны. Даже бесы перед сатаной не так выслуживаются, как люди перед вышестоящим.
– Ты говоришь «в вашем мире». У тебя какой-то другой?
– Чистилище.
– Грязновато тут для чистилища.
– Не теряешь чувство юмора – молодец, хвалю. В месте, куда ты попал, муки скрашивает только юмор, пусть и непроглядно черный. Но возрадуйся, ибо я тот, кто направляет свет прожектора за кулисы и дарует ответы на все вопросы. Однако, к величайшему сожалению, нам не предоставлена вечность. Пока что…
Механизм в потолке заскрежетал; на живот посыпалось металлическое крошево. Маятник замер в крайней точке, трепыхнулся, и продолжил раскачиваться; но теперь каждый взмах стал на сантиметр опускать секиру.
Тик… … … Так… … … Тик… … … Так…
Незнакомец отстранился. Опустился на деревянный стул; громоздкий, с грубо вытесанной спинкой и неудобными подлокотниками.
– Если спросить меня, какая манера разговора, – монолог или диалог, – мне ближе, то я бесспорно отвечу, что предпочитаю второй вариант. Играть в телепата я не намерен. Желаю, чтобы ты сам слышал то, что говоришь. Итак. Я во времени не ограничен. А твое пребывание в так называемом “грязном чистилище” весьма непродолжительно. Так что давай сразу расставим все по местам: твоя нужда в беседе несравнимо выше моей. Ты для меня, как для короля нищий попрошайка. Я таких зову вопрошайками. Ловко придумано, не так ли? Так что будь любезен проявить вовлеченность, а не лежать в полудреме, будто на приеме психиатра. Хотя некая аналогия присутствует… Какие тебя терзают проблемы? Желаешь поговорить об этом? Хе-хе-кхе…
Запах гари изнутри кусает ноздри, липкий пот выступает на коже тонкой пленкой. Все слишком реально…
– Что со мной произошло?
– Ты умер, – буднично констатировал незнакомец.
– Где я?
– Здесь.
– Что будет, когда маятник опустится?
– Он постепенно разрежет твой живот.
– Я же умер.
– Это не важно.
– Что будет потом?
– “Потом” не существует.
– Я не понимаю…
– Значимость имеет только “сейчас”.
– Что это значит?
– Эх… Это значит, что альтернативное многообразие “потом” – бессчетно. В силу специфики мира, из-за мириад составляющих его элементов, ты не увидишь четкое “потом”. Будущее всегда будет вопреки ожиданиям.
– Почему?
– Потому что, продвигаясь вперед, меняешься ты и мир вокруг. Это неизбежно даже для тех, кто стоит на месте. В результате, “потом” претерпевает постоянное изменение. Из этого следует, что “потом” – всего-навсего иллюзия. Как цифры или слова… или время на часах. Абстракция. Будущее – лишь некая кодировка восприятия.
– Если “потом” не существует – откуда тебе знать, что маятник меня разрежет?
– Ниоткуда. Я тебя обманул. А ты мне поверил.
Рот под тенью скривился в усмешке.
– Теперь я задам вопрос: ты мазохист?
– Что?..
– Ты ведь любишь казнить самого себя?
– Бред…
– Вот как? Значит, ты не понял.
– Что я должен понять?
– Должен… Знаешь, человеческий мозг устроен так, что он способен постичь не то, что должен, а то, что хочет. Зубрежка в данном случае не поможет. А чтобы ты захотел понять – нужно дождаться “Доктора Боль”. Это ведь твоя манера поиска духовного спасения, не так ли?
– Да о чем ты?
– О казнях, о них самых. И о той, что ныне. Ты же только так представляешь себе искупление – через заслуженные муки. И чем сильнее муки, тем большим кажется грядущее воздаяние. А чувство вины у тебя такого размера, что ты подписал собственный приговор на жестокую смерть.
– Я не хочу, чтобы мне вскрывали кишки! Останови это!
– Ишь ты, резкий!.. Заявки подавать поздновато. С претензиями о мироздании обращайся в небесную канцелярию. Кстати… тебе никогда не казалось странным, что многие обижаются на Бога, а не на Дьявола? Я знаю людей, которые приходят в церковь, – сердитые-пресердитые! – срывают с груди крестик и демонстративно уходят. Причем эту духовную истерику могут повторить неоднократно…
– Почему ты говоришь, что я сам подписал свой приговор?
– Экий ты странный… Копаешься в человеческом теле, ищешь ответы о его устройстве, а сам не ведаешь, что в собственной башке творится. Знаешь, а ведь гнобить свою душу – преступление похуже, чем «не убий», «не укради». Хотя бы потому, как частенько становится первопричиной последующих злодеяний. Халатность в обращении с вверенной душой карается по всей строгости вселенского законодательства.
– Неужели в этом мое обвинение?
– Считаешь это несущественным?! … Твоя проблема. Нет времени повторять вышесказанное.
Игорь посмотрел на маятник – секира прошла больше половины пути. Отчетливо слышны взмахи, рассекающие воздух.
Тик… Жжухх… Так… Жжухх… Тик… Жжухх… Так… Жжухх…
– Скажи мне, что я должен… что я хочу понять? – выкрикнул Игорь.
– Я бы хотел услышать ответ от тебя, – развел руками незнакомец: – Но твой прогресс уже на лицо. Чувствуешь, как нелепо звучит: что я хочу понять? Звучит как: чем вареньем я угощусь за чаем?
– Хватит издеваться!
– Ты поиздевался всласть. Я тоже хочу.
– Как я издевался над тобой?
– Да так… Руку отхреначил. Жизнь за цель продал. А по ночам заставляешь смотреть, как ты сам себя казнишь различными извращенскими способами. Ведь стоит тебе припомнить одну деталь, как все встанет на места. Кто объявлял приговор в Колизее? Кто был господином, созерцающим смерть своих самураев? По глазам вижу, что вспомнил. Ну так не молчи.
– Это был я…
– Это был ты. В отдельные моменты сновидения, ты даже видел себя, – казнимого, – глазами своих судей. Но, увы, мои намеки для тебя оказались слишком завуалированы. Ты был занят выпусканием кишок самому себе. Вот скажи, зачем ты себе руку оттяпал?
– Так кому я руку оттяпал: тебе или себе?
– Не занудствуй. Важен сам факт. Зачем?
– Я был в шоке от травмы брата…
– Ты был в шоке от чувства вины за травму брата! Но “покаяние”, который ты совершил, не принесло искупления. Оно сделало тебя инвалидом. В один день, – и Андрейка, и Игорек, – стали повесами для своих родителей. С того момента, вина стала твоими веригами навсегда. Всю свою жизнь ты положил, чтобы обернуть вспять тот день; поставить брата на ноги. Ведь себе-то руку приладил! Правильно я говорю?
– С двумя руками я скорее помогу Андрею, чем с одной.
– Ага. Ты как бы отказываешься считать себя излечившимся, пока брат “болеет”. Отказываешься от прелестей жизни – ведь так будет не честно по отношению к Андрею. Ведь ты даже с Натали его не стал знакомить, чтобы не огорчать.
– Я хотел познакомить их. Так, чтобы Андрей пришел к нам в гости, а не приехал на коляске… смотреть как наладилась жизнь у человека, из-за которого его собственная личная жизнь уничтожена.
– Идиотизм, как религия. Ты рассуждаешь как депрессивный подросток – такой же упрямый в своем невежестве. Я так понимаю, надо еще немного подождать, когда маятник окажет свое целебное воздействие.
Тик… Жжухх!.. Так… Жжухх!..
– Да ты сам черт, если хочешь убедить меня забыть о горе брата!
– Тяжело с кретинами… Давай оставим религиозную шелуху. Я прекрасно знаю, как сильно ты стремишься к жизни праведника. Честное слово – если бы у меня были связи, я бы замолвил за тебя словечко апостолу Павлу. Но вопрос сейчас не в морали: надо или не надо спасать жизнь брата. Вопрос в другом: ради чего ты все это затеял?
– Что именно?
– Ультимус.
Электрический ток пробежал по телу Игоря.
– Да-да, не ослышался. Для чего тебе Ультимус? Для спасения брата, или же для искупления?
– Это не важно! Ультимус
