ожесточенно конкурировать за «место под солнцем», прикрываясь убеждениями и идеалами зачастую фантомного плана. Вражда усиливается с дифференциацией материального уровня жизни и нередко переходит в реальное противостояние. Все то, что раньше казалось безумием, становится для враждующих сторон нормой жизни. Общности людей, раздираемых внутривидовой враждой, неустойчивы, в высшей степени внушаемы и легко управляемы со стороны внешних сил. Пути развития таких общностей неисповедимы.
Некоторый оптимизм внушает только то, что при достижении некоторого порога, внутривидовая вражда резко прекращается, люди сплачивается и столь же резко обрушивается на того, кто подогревал эту вражду. Враги снова становятся друзьями и искренне недоумевают: как такое могло случиться — видимо бес попутал. Жизнь продолжается! А зачем нужна была вся эта катавасия? Вражда внутри вида, как и миллионы лет назад, имеет целью повышение приспособляемости оставшихся в живых особей к условиям жизни и формирование новых более продвинутых видов.
СТРАТЕГИИ
Стратегии — это заранее определенные линии поведения субъектов моего мира, воплощение которых направлено на достижение поставленных целей.
Поскольку бытие в моем мире — это либо конфликт, либо подготовка к конфликту, либо устранение последствий конфликта, то стратегии могут быть только обоюдными, а конкретно: силовыми, пассивными, игровыми, ситуативными и рефлексивными.
Силовые стратегии предполагают действия напролом без оглядки на опасности. Они эффективны, когда оперирующая сторона имеет подавляющее преимущество перед противником, который настолько слаб, что не способен одержать победу ни при каких обстоятельствах.
Пассивные стратегии предписывают избегать собственной линии поведения и полагаться в этом вопросе на «старшего товарища», «партнера» или «союзника». Реализация этих стратегий — не отказ от собственных интересов, а такой собственный интерес.
В случае применения игровых стратегий наилучшими считаются линии поведения, гарантирующие сторонам конфликта минимально возможный проигрыш в условиях, когда противник создает максимально возможные трудности. Такие стратегии называются осторожными — стремись к лучшему, но исходи из худшего. Стратегии этого типа применяются тогда, когда установлен весь перечень возможных вариантов поведения противника, никаких неожиданных ходов с его стороны не предвидится (или они невозможны) и требуется не столько победа над ним, сколько сведение к минимуму риска собственного поражения.
При реализации ситуативных стратегий выбор линии поведения, сообразуется с текущей обстановкой. Стратегии этого типа применяется в том случае, когда стороны не уверены в достоверности информации о текущей обстановке, добываемой разведкой, но готовы рисковать, полагая, что уже в ходе конфликта им удастся уточнить информацию и скорректировать свои действия. Апологет стратегий этого типа Наполеон Бонапарт говорил: «Надо ввязаться в бой, а потом видно будет».
В случае рефлексивных стратегий стороны не только и не столько действуют, столько пытаются навязать друг другу выгодные им линии поведения. При этом задача сводится к тому, чтобы передать противостоящей стороне информацию, мотивирующую ее выбрать линию поведения, нужную стороне, осуществляющей рефлексию. Решается эта задача различными способами, основными являются:
- скрытие и искажение истинной информации о своем состоянии;
- демонстрация противнику ложных намерений;
- навязывание противнику своей точки зрения на оценку ситуации;
- создание у противника ложных представлений о своем состоянии;
- навязывание противнику целей и алгоритмов его действий;
- искажение или подмена моральных, этических, духовных и иных норм, которыми противник руководствуется в своей деятельности.
Рефлексивные стратегии играют огромную роль в таких областях человеческой деятельности, как дипломатия, политика, военное дело, экономика. Их несомненное достоинство заключается в возможности гибкого сочетания как силового, так и информационного давления на противника, когда победа достигается не только силой, но и умом.
БАЗОВЫЙ КРИТЕРИЙ
Базовый критерий моего мира — нравственность.
Когда мы замышляем что-либо — глобальное или локальное, общественное или личное, производственное или семейное — во главе угла всегда стоят вопросы: «Какую позицию следует считать правильной? Как отличить хорошее от плохого, полезное от вредного?» Обдумывая ситуацию и пытаясь ответить на эти вопросы, можно исходить из идеологических, политических, экономических, технологических, религиозных, национальных и других критериев. Однако при глубоком анализе практических проблемных ситуаций мы неминуемо придем к выводу, что все решения, в конечном счете, определяются индивидуальным и коллективным пониманием нравственности.
В моем мире нравственность — это не морально-этическая, идеологическая или какая-либо иная норма, а системная многокритериальная категория, входящая в состав процесса принятия решений, какими бы по своей значимости и масштабу ни были эти решения. Другими словами, в моем мире нравственность рассматривается не как трогательный призыв к порядочности, а как критериальный атрибут принятия решений, в котором моральные, религиозные, правовые и другие нормы — суть ограничения. Их надо принимать во внимание при поиске рациональных путей разрешения возникших проблем, но сами решения вырабатывать на основе: а) многоаспектного и многоуровневого постижения существа возникающих проблем и учета всего спектра возможных способов их разрешения с учетом других проблем; б) комплексного анализа процессов, обусловивших возникновение проблем, и всесторонней оценки последствий того или иного способа их разрешения; в) изыскания не оптимальных, а компромиссных способов разрешения проблем, полагая априори, что любая системная проблема конфликтна по своей природе.
Для воплощения нравственности как системной многокритериальной категории необходимо учитывать, что любое решение содержит в себе фундаментальное противоречие, выражающееся в том, что порожденное им действие всегда будет позитивным для одних и негативным для других. Получается порочный замкнутый круг: стремление к «хорошему» непременно порождает «плохое», и, наоборот, «плохое» неизменно сопровождается «хорошим». Выйти из этого круга возможно только в том случае, если в понимание нравственности включить, как минимум, следующие критерии.
Во-первых, нравственным может быть то, что, будучи воплощенным в жизнь, отвечает принципу — «не навреди».
Во-вторых, не может быть нравственным то, что задумано и совершено на основе какой-либо идеологии, какой бы привлекательной эта идеология не казалась, ибо: любая социальная доктрина, которую придумал человек, изначально порочна.
В-третьих, безнравственна бинарная оценка действительности, разделяющая все на «белое» и «черное», людей — на «чужих» и «своих», а их поступки — на «плохие» и «хорошие».
В-четвертых, безнравственна линейная логика мышления, поскольку заведомо ведет в тупик, в какой бы сфере человеческой деятельности она не применялась.
В-пятых, не может быть нравственным то, что основывается на огульном заимствовании чужого опыта и сведении сложного к простому.
В-шестых, для воплощения нравственного следует уяснить, что экстремальный вопрос: «Что делать?», — свидетельствует лишь о нищете мысли, неумении анализировать динамику проблемы и неспособности предвидеть возможные варианты развития событий. Нравственной антитезой ему должен стать вопрос: «Что не следует делать?», — сама постановка которого не загоняет человека в тупик неразрешимых проблем, а наоборот, открывает дорогу к пониманию существа дела, предвидению и предупреждению жизненных коллизий.
В-седьмых, в моем мире безнравственно то, что принято или содеяно на основе мнения большинства. Нравственной противоположностью большинству должен выступать системный многоаспектный подход к принятию решений.
* * *
В моем мире трогательные и мутные разговоры моралистов о нравственности как «добровольном самодеятельном согласовании чувств, стремлений и действий членов общества с чувствами, стремлениями и действиями сограждан, их интересами достоинством, с интересом и достоинством всего общества в целом» считаются беспредметными и лишенными конструктивизма.
В моем мире нравственность приобретает свой предмет и обретает конструктивные очертания за счет того, что жестко привязывается к категории «принятие решения», вписываясь тем самым в структуру контура управления. При этом вовсе необязательно знать, что есть нравственно, важно понимать, что все, что бессистемно, то безнравственно. Строить государство, город, поселок, дом бессистемно — безнравственно. Учить школьников и студентов бессистемно — безнравственно. Лечить людей бессистемно — безнравственно. Управлять бессистемно страной, регионом, городом, поселком, вузом, школой, своей собственной семьей — безнравственно. В моем мире Бог прощает ошибки, совершенные на пути к системному, и неизменно наказывает за однобокое, узколобое и одностороннее.
ГЛАВНЫЙ ИНСТРУМЕНТАРИЙ
В моем мире главный инструментарий — наука, математика и философия.
Наука идентифицируется по трем признакам: индифферентности к идеологии, наличию базовой аксиоматики и принципиальной опровержимости. Названые признаки выделены не формально, а исключительно из прагматических соображений:
- если наука выписывает зигзаги по указке из обкома, пляшет под дудку партийного идеолога и вихляется вместе с линией партии, то это «служанка» идеологии;
- если у науки нет базовой аксиоматики, то это пустопорожняя беллетристика, построенная на песке;
- если науку в целом или ее положения нельзя опровергнуть, то это канон, в который можно только уверовать.
В указанных выше признаках отсутствует традиционное положение о связи науки с практикой, которое обычно выглядит так: наука только тогда становится наукой, когда она отвечает требованиям практики. Это — не признак, а лозунг. В свое время он был выдвинут на потребу дня партийными функционерами, пытавшимися управлять наукой. Следуя этому лозунгу, мы неминуемо придем к печально известной лысенковщине, которая превратила науку в служанку идеологии. В моем мире справедливо утверждение: чем дальше наука от практики, тем лучше им обоим, но прожить друг без друга они не могут; без практики наука — бесплодна, а практика без науки — слепа.
В моем мире нет слова «антинаучный» и не существует знаний первого и второго сорта. Все знания, откуда бы они ни исходили, представляют собой одинаковую ценность и различаются лишь тем, в какой мере их воплощение будет способствовать разрешению конкретных проблем, улучшению качества жизни людей, прогрессу общества.
В моем мире у науки два главных врага — наукометрия и чиновник от науки. Стремление измерить ученость в процентах явление для обывателей загадочное, для ученых — оскорбительное, а для чиновников — полезное для имитации своей деятельности.
