копилка, - подаришь – не найдёшь, - вогнала в краску одного из продвинутых, никогда не даривших сестре ничего ценного, отдавая инициативу старшим.
- Замнём краткое отступление и перейдём к теме. Да… любовь… - задумался, выискивая в черепушке подходящее определение то ли приятному, то ли губительному чувству. – Не каждому дано пережить… далеко не каждому…
- Ну, как же? – возразила зачинщица любимой женской темы. – Только и слышишь: «Я его так любила, так…», а рассказать, как, никто не может.
Виктор презрительно хмыкнул.
- То – не любовь, - пояснил всезнайка, - то стадная боязнь отстать от всех, желанье, чтобы было, как у всех, не дай бог прослыть отверженной. Потому и разводы почти сразу и не менее, чем у половины, когда оба разочаровались в ожиданиях: она – комфортного обеспеченного прозябания, хаты, как у людей, тачки-иномарки и, конечно, бриллиантов, свидетельствующих о её благополучии, а он – вкусного горячего вечернего ужина, умеренных ласк и избыточных похвал за успешность в делах, которая, чаще всего, эфемерна. И никто сильно не переживает, если делить нечего, главное – было, как у людей. А любовь? Была и сплыла, как затмение, оказалось, что каждый обманывал другого и обманывался сам, хороший. И уже не любовь, а развод становится мерилом крутости характера. Небось, подружки твои уже испытали и то, и другое, - обратился к сестрёнке, вертевшей серебряное колечко, подаренное матерью ещё к двадцатилетию.
- Некоторые дважды, - и сокрушённо, но скорее, с притворством, пожаловалась: - Одна я, как старая дева.
- Ничего, - успокоил братишка, - ещё успеешь развестись.
- Почему это – сразу и развестись? – возник недовольно сосед.
- Потому что я её брат и знаю сестрёнку лучше, чем некоторые посторонние.
- Дурак! – поблагодарила сестрёнка.
Виктор незлобиво рассмеялся.
- Хотелось бы, да вот родители не то тесто замесили.
Мать подняла голову, посмотрела в сторону.
- Похоже, вы все четверо не из того теста, - произнесла удручённо и почему-то с улыбкой. – Закваска не та – вините отца, - как и любая женщина, поспешила свалить вину на мужа.
- А что я? – вскинулся бракодел. – Я вкалывал как вол. Что мог, то и сделал, уж как получилось, - и рассмеялся в полной уверенности, что получилось не так уж и плохо, во всяком случае, не хуже, чем у других.
- Да уж, какие есть, такие и есть, - поддержал родителей старший. – Улица виновата, - определил точнее, и все согласно промолчали.
Виктор потёр лоб, почесал кумпол, возвращаясь к прерванной теме.
- Ну что, дорогие дремотики, на этом можно и закончить нашу трепотень. Жажду услышать ваши жидкие аплодисменты и увидеть ваши уходящие жирные зады
Неудовлетворённая Василиса энергично задвигалась, поправляя распушившиеся волосы и разглядывая пурпурные ногти, словно готовясь к схватке.
- Так всё же: куда ты засунул любовь, теоретик ты наш с цветами? – поглядела на Виктора испепеляющим взглядом.
А он удовлетворённо улыбнулся.
-5-
- Приятно узнать, что хотя бы некоторые чувствительные слушатели воспринимают тебя не только с уважением выманенной оплаты, но и с неподдельным вниманием. Сенк ю! – миролюбиво склонил голову в сторону интересанта. – Куда, спрашиваешь? Туда, где ей и надлежит быть по известным лженауке психологии симптомам. Вспомним и перелопатим ещё раз, чем мы замусорены. Она приходит тихо, неожиданно, не спросясь, и уходит, не предупреждая, оставляя, однако, глубокую душевную рану на всю жизнь. Так? – и, не ожидая ожиданного подтверждения: - Больно, но вспоминать приятно. Если же шрама не осталось, то, считай, и любви не было. Усекла? – повернул голову к младшей. Та независимо фыркнула. – Многие браки начинаются, вроде бы, любовью, как ответственно говорит Виктория, но оканчиваются почему-то ненавистью. Почему? Причина одна: была обманка, такая вот штуковина эта самая любовь. А всё потому, что командует не разум, а природа. Любовь – внезапное вторжение природы в разум, временное заблуждение психики. Часто говорят те, кто лишены этого чувства, что любовь зла, всегда несчастная, безответная, корыстная и т.п., а переболевшие, счастливо улыбаясь, помалкивают, глубоко тая в себе болезненный шрам. Она окрыляет, освобождает от всего низменного, но обязательно должна сопровождаться тихой и неназойливой, уютной заботой о партнёре.
- С чего это? – возмутилась перенёсшая затмение мать. – А он – на диване!
Теоретик даже не сразу и нашёлся, как ответить, чтобы не навредить родительской практике и обелить отца.
- Ничего не значит, - вяло произнёс, защищая вялого родителя. – Чувство-то в тебе должно быть, а не в нём, - принизил, всё же, батю и смутился на миг, противореча себе. – Вот если забота тяготит, - начал выбираться на торную дорожку, - вызывает отвращение, то… сливай воду. Отсюда и следует безальтернативный и неопровержимый вывод: любовь – не порок, а временная болезнь, душевное затмение. Причём такое, что счастлив не тот, кто избежал её, а тот, кто переболел ею. Мужику любовь заменяет интересная работа, а женщине – дети и любовник.
- Как-то по-иезуитски, - поморщилась младшая сестрёнка, не поддающаяся приятному заболеванию. – Ты сам болен, - уязвила, спрятав мстительный взгляд.
- Каюсь, - сознался терапевт любви. – Пока… - и протянул задумчиво, - не знаю, надолго ли, - тряхнул больной головой, отгоняя приступ. Давайте, наконец, перевернём эту страницу. Любовь – слишком личное чувство, чтобы болтать о ней всенародно. Это у бесчувственных деятелей и подельников всяких искусств она превращается в орудие прибыльного производства, и тем опошлилась, извратилась до человекознания, спрятав исконные природные качества. Там, у этих всеведов, о ней много и беспардонно судачат, не испытав, как правило, на себе. Потому и у нас, поглотителей теле-кино-книго-ёдова, она на языке и на слуху и часто без причины. Лучше бы и им, и нам помолчать, подождать, пока иммунная система твоя не напряжётся, а синдром любви не созреет. И тогда, храни тебя бог, первый же встречный козёл, встрявший в первый взгляд, станет любим, и придётся жить с ним приблеваючи, но в достатке. А вдруг повезёт, и напорешься на принца, что ни в зуб ногой, ни молотком по гвоздю, и тогда намаешься с красавцем, пка не отпустит любовь-злодейка. Ну вот на этом и финитим, уразумев, что она болезнь, а значит, не порок. Она вообще от всех чувств, природных и искусственных, отдельно. – Инфицированный оперся обеими руками о стол, собираясь встать.
- Подожди, - осадил Василий, - ты забыл и, похоже намеренно прояснить свою пзицию о самом насущном для всех народов и во все времена – о справедливости. – Всмотрелся внимательно в говоруна. – Или тебе нечего сказать?
Виктор тяжело, по-старчески, осел, лицо перекосила гримаса неудовольствия. Он явно устал, утомился, ему осточертело попусту молотить языком, не встречая активного противодействия.
- Ты прав – нечего! – произнёс глухо с небольшим нажимом на последнем слове. – Её не было и нет: надутый популистами-либералами пузырь, да и тот с большими дырками. Где-то витает в воздухе как чёрная дыра в космосе – не увидишь и не пощупаешь.
Василий подёргал себя за мочку уха, подгоняя поток крови.
- Однако, все русские мыслители без исключения подчёркивали, что главной особенностью русского менталитета является неизбывная мечта о справедливости и вера, что она достижима. Ты – против?
Виктор выпрямил уставшую спину, откинулся на спинку стула.
- Смотря, что понимать под этим. Многие, если не подавляющее большинство, понимают под справедливостью распределение благ в собственном понятии: чтобы всем по столько, сколько у богачей, по приличной квартире и иномарке, и чтобы можно было в отпуске побывать на туркском побережьи, и лезут по-телячьи в беспросветный тупик, из которого мы до сих пор выкарабкиваемся после социализма с человеческим лицом. Оказывается, не дай бог, есть и без человеческого. По мне, так разумнее толковать о справедливости с равными правами на труд, чтобы каждый имел работу в соответствии со способностями, знаниями, опытом и по душе. Но и тут таится загвоздка, да ещё какая: всем хочется, в первую очередь и вне её, поиметь работу прибыльную и полегче, а уж потом равную. Вот и подлёживаемся под начальство, умасливая хозяев благ и топя нещадно и безжалостно конкурентов всеми дозволенными и недозволенными способами, забыв о всеобщей справедливости. Разве не так? – Виктор обвёл всех нахмуренным взглядом. Все прятали глаза. – Кто способен поделиться выгодным бизнесом, уступить тёплое местечко? – Василиса повернулась даже спиной к вопросителю. – Ты можешь, я знаю, - остановил Виктор взгляд на старшем брате. – Но таких единицы, может, сотни, и всё равно – крохи. И они презираемы обществом, как неумехи, неудачники. Справедливость – понятие из области общественной морали, сочетания добра и зла, а значит, подвластно какому-то очень далёкому сверхсовершенному сообществу, пяток которого нам не видно. Всеобщая мечта о справедливости, о победе добра над злом требуют высоких моральных качеств в каждом, таких, к примеру, как честность, бескорыстие, чистая совесть, равенство во всём, любовь друг к другу и тому подобных звонких, но пустых душевных изъянов, обманно трактуемых закоснелыми либералами как достижения цивилизации и демократии. Блеф! Вася, сваргань ещё кофейку, а то пыл угас, не хватит, чтобы вас убедить в тщетности разлагающего добра. – Василиса забрала термосы, ушла на кухню. Виктор потёр крепкий, заносчиво выступающий подбородок. – Борьба во всём мире идёт не за справедливость, а за обладание ресурсами и материальными благами, и борьба нешуточная, особенно усилившаяся в последние десятилетия, когда в неё энергично включились проснувшиеся азиатские и африканские страны, которые и нюхом не нюхали, что такое справедливость и моральные права. Мыслители, говоришь? – иронично улыбнулся в сторону бесцельно вертевшего в ладонях чашку Василия. – Мало мыслить на бумаге и болтать в тесном кружке на кухне. Делать надо, как надо, и начинать с себя, родного и самого близкого прежде, чем мыслить о всеобщей справедливости. А кто из нас, положа руку на сердце, годен в учители, кто был всегда честен, бескорыстен, совестлив и соседолюбив? Ну-ка, кто? – Все скромно отвели глаза в сторону. – Молчите? А кто застрахован от того, что когда-то не придётся ради своей шкуры похерить мораль для выживания? Ещё древние поучали, что беда заставляет порой отречься от самого себя. Кто обещает всегда стоять на своём? – Никто не обещал. – Молчите? Ну и правильно. Потому что при распределении добра и зла всегда забывают о справедливом распределении прав и обязанностей. Моралисты с мокрыми от лживого воодушевления глазами толкуют, как токуют: совесть – символ справедливости, но не хотят вспоминать, что самые жестокие преступления в истории, включая войны и революции, совершались во имя совести. А некоторые, может, даже многие, кто их поймёт, гордятся своей совестью, потому что стараются забыть о прошлом.
Вернулась мать с термосами.
- Спасибо! – Виктор налил горяченького, всыпал две ложечки с горкой растворимого и аж три сахара. Размешал энергично, понюхал, плотоядно закатив глаза, выхлебал, обжигаясь, половину чашки. – Чувствую, как шарики закрутились-забегали
