опять досталось за доверие и подмогу. – Как ни странно, но бичей в таёжной глухомани больше всего интересуют мировые события, а что творится у себя в стране, они узнают за свободную зиму столько, что на всё лето на переварку хватает. Газетам и радио здесь не верят. – Расскажешь – не соврёшь, как там белорусские сябры, недовольные нашей нефтью, газом и льготными кредитами, которые не сразу списываем? Как мучается единый с нами народ, рвущийся на Запад, в вечно незалежной Украине? Что новенького на сирийском полигоне? И что ещё придумал Трамп во вред всем и на пользу своему народу? Нам бы так! Пусть и не по-божески, зато по-людски. Сергеич оповещает, конечно, но у него как-то не так: слов много, все правильные, а от башки отскакивают, не усваиваешь. У тебя по-нашенскому, - польстил на всякий случай, усёкши обещание насчёт патронов. – Так что – ждём! – и, завершив местную дипломатию, приказал напарнику на правах старшего: - Витюля, топай на ручей, разделай рыбу и оставь мне в мешке. – Опять повернулся к начальникам. – А что? Алексея нет, что ль, ещё? – посмотрел требовательно на главного.
Заботливая троица, враз забыв о внутренних трениях, заполошно поднялась с бревна, оглядываясь по сторонам, словно надеясь увидеть охотника, спрятанного внезапно наступившей таёжной тьмой, усиленной тесно стоящими кедровыми гигантами, застившими и лунный, и звёздный свет. И, будто откликаясь на опасения о запоздавшем, раздался недальний выстрел.
- Во! – понял сигнал бывалый Лапа. – Сбился с тропы. Сергеич, давай, стрельни из своего пугача для ориентира.
После выстрела Тарасова из потёртого, потерявшего вороную окраску нагана времён Первой Отечественной, из которого и в ведро с пяти метров не попасть, все притихли в ожидании ответного сигнала, но его не последовало.
- Что ж мы стоим? – заволновалась чувствительная таёжная дебютантка. – Человек заблудился! Темно! Надо искать! Как он там один ночью? – представила себя на его месте.
- А ничего! – спокойно утешил начальник. – Если правильно усёк направление по моему выстрелу, то выйдет на ручей, а по нему – и сюда. А нет, так заночует где-нибудь, переймёт ночь, а утром прибредёт и получит выволочку.
Вика с негодованием посмотрела на него, оглянулась на остальных, ища поддержки, не увидела и замерла, закусив нижнюю губу и прислушиваясь, надеясь услышать шаги заблудшего молодого геолога.
– Какие-то вы все чёрствые, - пробормотала, отсоединившись ото всех, - равнодушные.
А он появился внезапно, словно нарисовавшись из тьмы. Подошёл к костру, сбросил рюкзак, присел к огню, вытянув руки и согреваясь.
- Малость приплутал, - объяснил виновато. – Решил спрямить тропу, да потерялся, попав в заросли винограда и кишмиша.
- Надо было б, чтобы заночевал! – жёстко пожелал заботливый руководитель, а Вика пронзила его испепеляющим взглядом, и, если бы он был ведром, уж точно бы не промахнулась.
- Десяток принёс, - в явном смущении от незадачливой охоты, пробубнил, снова оправдываясь, Алексей, всё ближе и ближе подвигаясь к огню. – Увлёкся мал-мала.
- Бывает, - постарался сгладить невольный проступок парня Лапа, тем более, что тот старался не для себя. – Иной раз не углядишь, как темно станет, торопишься, торопишься вернуться, да разве за закатом успеешь. Ты, - обратился к Алексею, - давай-ка, попей чайку, пожуй чего, и делу конец. Дальше жить будем. А я разделаю пока птичек, вытряхну из шкуры с перьями – знатная будет шамовка по утрянке для наших гостей перед уходом.
На том неприятный инцидент к общему согласию и завершился. В тайге оно – как? Ни в коем случае нельзя ссориться и вздыбливаться по-серьёзному. Поругались, полаялись вполголоса да с юмором, выяснили, в чём чья вина, усекли на будущее, и живи в мире дальше. Иначе – труха-дело, надо разбегаться.
Когда, поворочавшись, умяли под собой пахучий лапник и уютно спрятались в обжитые спальники с головой, высунув только носы, Вика, не удержавшись, задала, наконец, вертевшийся в голове весь вечер вопрос:
- Давно вы с ним знакомы… ну, с ним, с Тарасовым? – Она уже приметила, по-женски почуяла, что у пары есть какие-то скрытые обстоятельства, заставляющие их вести себя как старые и неудобно знакомые люди, обнажаясь при каждой встрече шипами неприязни, направленными навстречу друг другу.
Соня выдержала паузу прежде, чем ответить, вероятно, соображая, насколько можно открыться, в общем-то, не очень близкой и по возрасту, и по интеллекту временной товарке.
- А ты почему интересуешься? Зацепило?
- Вот ещё! – возмутилась Вика. – Он же – женатый!
Соня чуть слышно рассмеялась.
- Водится за ним такой грех. Но нам, дурному бабью, - опять сделала паузу, - особенно молодому, он нипочём: не соображая, в любовном затмении прём в омут, надеясь на удачу, с надеждой на будущее. Смотри, не втюрься, не советую – он партнёр ненадёжный.
- Откуда ты знаешь? – обиделась за ненадёжного, но влекущего партнёра одна из молодых тюрь.
Соня снова замолкла в тягучей паузе.
- Вместе мы учились в институте.
- Надо же! – почему-то разочарованно удивилась Вика и даже позавидовала Париной. – Небось, хорошо учился – вон какой сосредоточенный и умный, в начальники выбился.
Соня зашевелилась, освободила голову, чтобы удобнее было.
- Как раз – нет! – отвергла догадку зацепившейся и усмехнулась с привередцей. – Учиться ему некогда было – всё время уходило на спорт и общественные развлекаловки. Ни в том, ни в другом ему равных не было, до того поднаторел, что ни одно институтское мероприятие без него не обходилось. Везде как затычка! Где уж тут учиться! – Соня ещё поворочалась, шурша игольчатой подстилкой и вспоминая славные студенческие годы. – Да и не любил он усложнять житуху свою науками, тем более, что преподаватели за общественную активность во благо института регулярно и щедро прощали «хвосты», перетягивая лоботряса с курса на курс. – Соня опять хохотнула, но в голосе слышался уже сарказм и горечь. – Да и девчата все были от него без памяти, висли, отталкивая друг друга.
- И ты – тоже? – ядовито спросила та, что не желала слышать очерниловки на зацепившего её принца. «Темнит баба, - подумала язвительно, - «сама тогда ещё втюрилась, а он отверг, вот и злится, всё ищет оправдания себе, а ему мщения». Соня промолчала, но Вике и без того было ясно, что когда-то Сонино сердце тоже принадлежало первому в таборе, но что-то у них не сложилось, не склеилось и запомнилось обидой на всю жизнь. – Как же он, если плохо учился и еле кончил институт, стал ведущим главным геологом передовой и самой большой геологической партии? Не наговариваешь ли попусту?
Растревоженная нелёгкими воспоминаниями и небезосновательными подозрениями напарницы Соня выпростала руки, подложила их под голову, глядя в тёмную пустоту, словно стараясь разглядеть там то давнее, счастливое и несчастное время, всё, что было и чего не было.
- На исходе пятого курса его прибрала к рукам Эльвира, отшила всех прилипал и повела туда, куда ей хотелось. А он и не сопротивлялся, поскольку в большом здоровом теле таился слабый дух, готовый подчиниться всякому, кто обеспечит спокойное существование. Говоришь, стал большим начальником не зазря? Это её успех, её заботами и хлопотами он быстро поднялся по иерархической лестнице. Хорошо, что хорошо понимает это и не рыпается. – Соня звучно хлопнула себя по лбу, прикончив надоедливого комара. – Напрасно ты обо мне мелко мыслишь. В начальники-то он выбился, а вот геологом не стал. Не потому я отказала ему в помощи, что во мне бабья месть заговорила, а потому, что в геологии он – чужак, ему в ней нет места.
- Как так? – не поняла несуразицы Вика.
Соня хмыкнула, ещё пошевелилась.
- А вот так! Он – ремесленник в ней. Хороший организатор, в этом ему не откажешь, и только. Для него важнее всего и интереснее планы, объёмы, отчёты, экономика и производство, в этом он собаку съел, любит и понимает. И это замечательно. В творческой работе, а геология – сугубо творческая деятельность, испокон веков заведено, что руководят делом люди, ни черта в руководимом деле не соображающие, зато хорошие организаторы и производственники. Именно к ним относится и Фёдор, но никак не к геологам, - и с воодушевлением объяснила свою позицию: - Работа геолога-поисковика сродни работе художника-реставратора. Только у геолога старинные холсты или доски побольше и четвертичной грязи на них – тоже. И тоже, как никогда, требуются глубокие знания, интуиция и точность. И потому есть геологи-художники и геологи-ремесленники, геологи от бога и пришлые. Тарасов – пришлый.
- Пусть так, - упрямо защищала корифея несмышлёная девица, - но от него достаются людям сегодняшний хлеб и всё остальное, а от вас – одна красота, которую и на зуб не попробуешь. Кто же нужнее?
Соня чуток задумалась.
- Пожалуй, и те, и другие. Но по-разному, - и снова продолжила свою проповедь: - И восстанавливаемое геологом природное произведение искусства значительно объёмнее и сложнее, чем у реставраторов. Надо знать, где сделать первый удар и с какой силой и где продолжить, чтобы не очень увечить вместилище божьего дара. Да-да! – затолковала убеждённо и горячо. – Он не на небе, как думает большинство, обманутое церковниками, он здесь, на земле – в природе, в каждом живом дереве, в каждом цветке и травинке, в каждом живом существе, которому дал жизнь через себя. В небе пустота, а он здесь, и надо беречь и любить природу как себя. Тарасову истина эта неведома, он глух для неё, как и для любой любви, кроме как к себе собственному и обожаемому. И степень ему нужна не для знаний и занятий наукой, а для блеска и материального благополучия. Не надо мазать грязью хлеб, который собираешься съесть. – Опять завозилась, зашуршала, устраиваясь поудобнее. – Хватит о нём, пора и о себе подумать, - и затихла, засыпая.
А Вика долго ещё маялась в бессоннице, перебирая все «за» и «против» захватившего душу не геолога. «За»: красив, умён, решителен, притягателен и ещё многое чего, что и не выскажешь. «Против»: жестковат, женат, явно меньше, чем «за». Она, конечно, не претендует на него, избави бог, но всё же… глубоко вздохнула, счастливо улыбнулась и, тоже поворочавшись, уснула, так и не решив, в чью пользу счёт.
-11-
Обратная дорога почти не запомнилась. Разве что болтавшимся из стороны в сторону рюкзаком на широкой спине Тарасова, мелькающими грязными задниками его кирзачей, подгоняющим учащённым дыханием Сони да глубоко вмятыми в тропу следами лошадиных копыт. Приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о выбитые копытами корни деревьев, пересекающие тропу, неукротимо и жадно стремящиеся к ручью. Где уж тут до любования природой.
Сначала ходко двигались по распадку среди буйного разнолесья: берёз, клёнов, кедров, дубков, осин, то и дело уклоняясь от размашистых ветвей лещины, калины, шиповника, смородины и ещё чего-то, что не успела разглядеть, попутно отмахиваясь, да бесполезно, от комариной напасти, раздразненной едким запахом человеческого пота. Приходилось делать всё сразу: передвигать ноги, переставляя через корни, раздвигать ветки, уклоняясь от тех, что отпускал впереди идущий Тарасов, отмахиваться от гнуса и делать вид, что тебе всё нипочём. Нипочём-то нипочём, а всё равно стала
