комаров, мстящих вслед за нарушенное затхлое спокойствие. И Вика лениво подумала, что вот так же и в жизни: после драки всякие мелкие трусливые гадёныши, прятавшиеся поодаль, стараются напоследок подло укусить, и отбиваться от них нет сил. Отлежавшись, отдышавшись, попили нагревшейся водички, поднялись, помогая друг другу захомутаться поклажей, огляделись, радуясь простору вокруг и внизу, куда им спускаться, редким искривившимся деревцам, потерявшим большую часть ветвей и листвы под холодными ветрами, дождями, снегами и туманами, мёртвым сухостоинам, удерживаемым ещё живущими корнями, пожелтевшему в безвременьи нерасцвётшему чахлому кустарнику и сплошному ковру жёлто-зелёных мхов, прятавших лбистые каменные глыбы, обтёсанные всё теми же ветрами и дождями. А осознав, что здесь, оказывается, кроме подъёмов есть, всё же, и спуски, вообще ожили, забыв о недавних проклятиях и радуясь тому, что осилили ещё одну преграду и выбрались на очередной круг. Хотя радоваться-то особенно было нечему, поскольку спускаться по курумнику, прикрытому такой обманчивой коркой мхов, ещё труднее, чем подниматься. Уставшие ноги то и дело соскальзывали со спрятанных камней, сдирая мох и норовя опасно разъехаться и уложить альпинистов, но они терпеливо продвигались всё вниз и вниз по северному бедному склону, а Соня, оглядываясь, почему-то бормотала вслух, очевидно, потерявшись от натуги:
- Сюда они не дошли, не копали, - неведомо, о чём и о ком. – Почему?
И этому испытанию долго ли, коротко, но пришёл конец: похеренный мхами курумник уступил место ровному придолинному склону, заросшему нормальными деревьями и кустами, высокой жирной травой и массой радующих глаз и душу цветов, приветливо кивающих утяжелёнными красными, оранжевыми, жёлтыми, белыми и синими разрезанными маковками и колокольчиками. Особенно понравились саранки, их здесь оказалось столько, что куда там всей Голландии с её пресловутыми тюльпанами. А ромашки? Каких только нет: белые, голубые, оранжевые, синие, и все с солнечным сердечком. Махровые и огромные, что недозрелые подсолнухи, начнёшь срывать лепестки и потеряешь счёт, так и не узнав – любит или нет. Так и хотелось брякнуться на них и бездумно смотреть, не наглядясь, в голубое-голубое небо, чистое как совесть младенца, и никуда не двигаться, не переть ни вверх, ни вниз с тяжёлым рюкзаком, с усилием передвигая ноги. И совсем стало просторно на душе и на сердце, когда выбрались к безмятежно журчаще-звенящему по камням прозрачному ручью, обросшему по берегам ивняком, лещиной, шиповником и травами, травами. Не сговариваясь, скинули ношу и, упав на живот, жадно присосались к холодной живительной влаге, а когда, вернув стойкое нормальное самочувствие, взглянули друг на друга любя, то в глазах светилась радость преодоления и гордость от того, что они есть. Вике даже подумалось, что может и хорошо, что она очутилась на краешке, когда некому поплакаться, некуда отступать, ныть попусту, а надо переть и переть, преодолевая иждивенческую блажь, без надежды отбояриться, спихнуть на кого-нибудь недоделанное дело, да ещё и ждать, что кто-то добренький пожалеет только за то, что ты есть.
- И куда дальше? – спросила с опаской, но больше с болезненным безразличием. – Через ручей и снова…
Соня засмеялась, поняв, что добровольная помощница на пределе.
- Нет, будем поворачивать оглобли, - достала из рюкзака прозрачную планшетку с картой. – Вот, смотри: мы здесь, это – сопка со стлаником, будь она неладна, это – наш ручей, а вот – базовый посёлок геологов, не так уж далеко, - успокоила дохлятину.
- Всего-то? – натужно скривила запёкшиеся губы в жалкой полуулыбке заметно подсевшая от усталости Вика, с надеждой вглядываясь в несколько сантиметров, отделяющих от удобной раскладушки со спальным мешком и вкуснейших макаронов с тушёнкой. – А мне показалось – дальше некуда! Булыги будем ещё собирать?
Соня рассмеялась, ни капельки не посочувствовав носильщице.
- Нет, - успокоила в этом. – Давай-ка, я возьму их у тебя, а в твой напихаем барахло.
- Не хочу, - упрямо замотала перегретой головой вредная помощница. – Ты – начальник, я – работяга, мне и ишачить, - и взглянула на начальницу заинтересованно, осмысленно. – Слушай, - спросила, по-рабочему оттягивая подъём и карлову иноходь, - а тебе не претит вот так, как бич, таскаться с тяжёлым рюком по тайге и сопкам вместо того, чтобы в чистоте и холе шерстить студентов, вздумавших сдуру лезть в геологию? Ты же – учёный, считай – доктор наук, а корячишься как рядовой сотрудник. Не обидно?
Соня улеглась поудобнее на спину, подложив натруженные зачерствевшие ладони под голову.
- Представь себе – ни капельки! Только здесь я чувствую себя предельно свободной и счастливой, настоящим гомо сапиенсом наравне со всеми, кто бы ни был рядом. А там я, хоть и скорый доктор наук – всего лишь шестёрка, небрежно тасуемая кем ни попадя. Поживи, поброди в тайге – поймёшь.
«Не хочу», - упрямилась городская деваха, - «уже наелась – хочу к маме».
- Смотрю я на тебя и удивляюсь, - произнесла раздумчиво, не глядя на таёжную учёную, - вроде бы не такая уж и… могучая, - не смогла подобрать более точное определение, - такая же городская, даже больше моего, а так ловко приспособилась к таёжной жизни – всё-то знаешь, всё-то умеешь, хвоста не поджимаешь, словно здесь твой дом.
Соня улыбнулась, сорвала травинку, пожевала, ощущая приятную горчинку.
- Так оно и есть. Я ведь здешняя.
- Ну? – удивилась Вика, приподняв отяжелевшие веки, и в глазах её, повёрнутых к здешней, отразились возвращавшиеся с моря в горы лохматые кучкастые облака. – А как же тогда…
- Есть на побережьи небольшой посёлок Терней, приютившийся в устье реки с красивым названием – Серебрянка. Не оттого, что в ней водится серебро, а оттого, что блестит на солнце как серебряная. Живут в посёлке, маются, в основном, лесовики, снабжающие кедром, сосной и всяким пиломатериалом япошек, да рабочий хмурый люд, вкалывающий на рыбозаводике по переработке лосося на консервы, ну и всякий другой народишко, хватает и пришлого за длинным рублём, который укоротили по мании щедрого Хруща. Тоскотища – неимоверная. Все развлечения – рыбалка, охота, тайга, повальное пьянство с драками да два телеканала с заманушными телесериалами. Как-то, благодаря испортившейся погоде, частенько снабжавшей нас холодными плотными туманами, мгновенно набегавшими с моря, в местном аэропортишке застрял вертолёт с геологами, возвращавшимися из экспедиции на север, и была среди них такая же чокнутая дурёха, как я теперь. Она тут же, на столе, разметала кучу камней и с любовью и видимым наслаждением перебирала их, выискивая что-то. А я там в это время как раз подкалымливала менеджером-полотёром, ну и по-пацанячьи заинтересовалась, конечно, что она там высматривает. Никак – золото, аль серебро. Таёжники баяли, что водится оно у нас. Может, подскажет, где брала? Подсела к уголку стола, глазею лупоглазо, ни фига не петря, а у ней камни-то всё неражие, не похожие на золото, как оно мне по телеку представляется. Геологиня, заметив моё девчачье любопытство, перебирая и перекладывая каменную добычу, стала называть камни и блёстки, торчащие в них, всякими трудно запоминающимися именами и что-то рассказывать про них, отскакивающее от меня как от каменной стенки. Спрашивает: - «Интересно?» А я - не знаю, но что-то и в черепушке, и в душе шевельнулось, притягивает. Короче говоря, стала я ей помогать, прислушиваться, недопонимая. Так и подцепила заразу, что заставила саму заняться собиранием коллекции образцов, названия которых я порой и не знала, тщательно записывая их со слов наших охотников, рыболовов и таёжебродов, а, окончив школу, с маху, не соображая, куда лезу, махнула в стольный град и ненароком поступила в геологоразведочный институт, хотя девок туда брали со скрипом. Попала, наверное, по велению и протекции самого главного геолога в жизни, на минералогию и петрографию, потом распределилась в ваш город, в ваш институт и т.д., и т.п. Так что – я здесь своя.
«Неужели и мне – по её следам?» - с замиранием сердца подумала Вика, вперившись долгим взглядом в бездонную голубизну неба, где, не шевеля распахнутыми крылами, парил орёл. И ей хотелось так же, как он, подниматься всё выше и выше, пока не превратишься в точку, а людишки – в беспокойный муравейник.
- А тебе как, не нравится здешняя природа? Неймётся? – глухо спросила Соня, облизав пересохшие губы. – Не в струе? Она тебя не приняла? Вышвыривает? – допытывалась, зная честный ответ. – Здесь разборка скорая и точная. – Помолчала, тоже наблюдая за свободным парением хозяина неба. – И к нему не попасть, не возьмёт, - словно прочитала отступные Викины мыслишки. – Села рывком. – Двинули, однако, пора определяться с шамовкой и ночёвкой. – Встала, отряхнулась, огляделась, светя ясными, полными торжества слияния с природой глазами, словно и не было трудной дороги. – Есть тропа, может, и выведет к какому-нибудь становищу, там и заночуем. А нет, так сами соорудим, не пропадём. Тайга-матушка и накормит, и прикроет, - сказала любовно.
Вика тоже приподнялась, отчуждённо вглядываясь в непроходимый лес, из которого они вышли, и не видимую за ним злополучную сопку со стлаником, отнявшую последние радужные устремления и силы.
- Кто это? – воскликнула сдавленно, показывая одними глазами на необычную зверюгу, определённо похожую на… - Собака? Страшенная! – Но у этой были маленькие рожки, торчащие бугорками на лобастой мохнатой голове, и большие добрые глаза, бестрепетно изучающие двуногих пришлых зверей.
- Кабарга – олень, - назвала горбатую собаку здешняя Соня. – До того любопытная, что совсем не боится человека, главного своего врага. – Хлопнула ладонями раз-другой, рогатулька неумело залаяла и исчезла, не пошевелив кустов. – Вставай, пошли. Сухаря хочешь?
Вика отрицательно помотала головой, ощутив в пересохшем рту сухой вкус колючего хлеба вместо мягкой сладкой городской сдобы с джемом. Сглотнула тягучую слюну, покорно поднялась и поплелась вслед за неукротимой и беспощадной ведущей к обещанной неведомой стоянке. Тропа, всё уплотняясь и расширяясь, вела вдоль звенящего ручья, а потом вклинилась в густые пересохшие травянистые заросли, зачавкала по болотистой низине и выбралась на взгорочную поляну, на которой стояли три палатки и прозрачно дымил костёр, разогревая варево в зачерневшем ведре, относя раздражающие запахи навстречу уставшим и изголодавшимся таёжным амазонкам.
- В самый раз, - приветствовал их, улыбаясь и подняв руку, Тарасов. – Накормим ушицей из ленков – сам наловил, - похвастал и – к парню, что вынырнул из палатки в одной майке и обтрёпанных джинсовых шортах, чтобы посмотреть, кто нацелился на уху: - Добавь, - и снова к женщинам: - Какими ветрами? Что, непоседа, уже побывала на нашем новом рудопроявлении? Вижу полные рюкзаки, всё, небось, выбрала? – засмеялся плоской шутке. – Как показалось?
Соня сбросила грохнувший о землю перетяжелённый рюкзак, выпрямилась, кое-как пригладив ладонями разлохмаченные волосы, и Вика вдруг увидела, как она-то устала, как осунулась лицом и плечами, стоя почти враскорячку.
- Дай отдышаться, покорми, устрой, как полагается в тайге, а уж потом
