кастрюльки-котелка, в которой варили ушицу, поднимается парок от кипящего чая. Над головой «жаворонка» роились крупные комары, но она их, крепко задумавшись, не отгоняла. Ой-ка, придётся, однако же, и Вике вставать, ой как неохота! Опять париться в зелёно-солнечном мареве на каменных тропах, которые все непременно лезут вверх и вверх, и надо терпеть – сама напросилась в поисках своей тропы. В деревянной норе сладко пахло хвойным настоем и ещё чем-то, но затхлым, едким. Сообразила, что аромат исходит от одежды, развешанной на гвоздях на стене.
- Вика! – окликнула Соня засоню, не поворачивая головы и как-то почувствовав, что подельница вернулась из сонного забытья. – Дуй на помывку – чай тебя уже ждёт.
И сразу захотелось и смочить пересохшее горло, и ублажить голодный желудок. Одевалась в робу и кроссы, заскорузлые от пота, с отвращением. С неприязнью взглянула на яркое лучистое солнце, выдравшееся из слоистых туч и поросших бобриком сопок и обещавшее жаркий день. Опять предстоит утомительный терпёж без просвета в светлое будущее. И что она, дурёха, ищет здесь, когда начало её тропы у неё же в душе, только бы как-то надо зацепиться, понять – какая. Камня-указателя «налево-направо-прямо» нет, и здесь его не сыщешь, как ни уродуйся. Э-хе-хе! Блуданула в такую даль, а похоже – зря! Напрасно разматывала на всю катушку нить Викеадны, и остро захотелось смотать обратно.
Слегка смочила лицо холоднющей водой ручья, протёрла глаза, вздрогнула всей сжавшейся от утреннего холода шкурой и поскорей к костру, к успокаивающему чаю. Присела на засиженный, заглаженный многими задницами чурбак, подставила тамаде кружку. Та бережно сняла с таганка котелок, отдула не промокшие чаинки к краю, налила Вике дымящегося зеленоватого пойла.
- Что это? – спросила та, сморщившись от необычной окраски чая. – Зелёный?
- Листья смородины, - пояснила тамада происхождение цвета. – Для взвода, да и приятно, - успокоила подопечную. – Вот, подкрась ещё сгущёнкой, - подала баночку с проткнутыми вверху ножом двумя дырками. – С сухарями – как раз. Во всяком случае, не утяжелеешь.
Попробовала – и впрямь ничего, терпимо, с размоченными сухарями – тем более. С тоской подумала о чашке хорошего кофе. Поскрипела сухариками, разламывая, чтобы способнее окунуть в кружку, и, роняя крошки, заметила, как по стволу кедра, высящегося недалече, с негодованием забегали небольшие пичужки, очень похожие на синиц, но с короткими хвостиками. Бегали шустро, но как-то необычно, словно им без разницы было, куда бежать – вверх или вниз головой, не срываясь и шелестя корой. И вдруг одна сорвалась, подлетела к угасающему костру, уселась на поваленное рядом дерево, подпрыгала поближе к сухарям и совсем неожиданно вспрыгнула Вике на руку, остро оцарапав цепкими коготками запястье, склюнула с ладони мелкие крошки, подолбала сухарь, весело и требовательно поглядывая чёрными бусинками на обалдевшую, расплывшуюся в идиотской улыбке, кормилицу.
- Кто это? – почти шёпотом спросила Вика Соню.
- Поползень, - тоже тихо ответила та, не шевелясь. – Надо же – такая малявка, а чует добрую душу.
Не вытерпев пернатого нахальства, обирающего его гостей, прибежал и бурундучок, сел в пяти шагах, выпрашивая и себе гостевое угощение. Ловко подхватив лапками брошенную твёрдую корочку, сунул в рот и исчез в траве.
- Понёс плюшкин прятать заначку, - улыбнулась и Соня. – Никогда прежде не видела, чтобы бурундуки пользовались сухарями. Это он не от жадности, а за компанию, стервёнок.
Жаль было уходить от них, потеплело на душе, и даже подумалось, что ради такого общения с природой стоило мотаться на этот край света. Во всяком случае, память о них останется на всю жизнь, и при каждом воспоминании о доверчивой кормёжке злой комок оттает хотя бы на чуток.
Вернулись на вчерашние канавы и весь жаркий душный день ухайдакивались там, томясь в собственном соку: кто от пекла, а кто от учёного усердия. Эта вторая нашла лесенку, грубо сколоченную из толстых жердей, и вдохновенно опускалась в каждую рытвину, добывая со дна нужные ей образцы, выбрасывала их на поверхность, а Вика складывала их в мешочки, подписывала продиктованную из преисподней маркировку, забрасывала в рюкзак и таскала всюду за кротихой. Её одолевала духота, щедро сдобренная удушливыми запахами пересохшей травы, перегретых камней, увядших от жары цветов, осыпавшейся хвои, но особенно досаждали слетевшиеся на запашливую поживу оводы, старавшиеся втихомолку и в неприглядку усесться на потную спину, голые руки, а то и на шею, и приходилось всё время быть настороже, отгоняя кровопивцев веткой. А тут ещё прилетела какая-то страхомордая мохнатая зверюга, вчетверо больше слепня, и с гудением кружила вокруг, выбирая момент для атаки.
- Соня! – взмолилась жертва. – Тут какая-то гигантская пчела, что с ней делать?
Вылезшая из канавы спасительница тоже вооружилась веткой, и вдвоём им удалось избавиться от нахала.
- Шершень, - определила энтомологиня. – Смотри, опасайся, - предостерегла незнайку, - всадит в лоб, вмиг окочуришься без памяти. Враг для пчёл и ос, запросто может схавать и бабочку, и стрекозу, и кузнечика.
- Долго ещё? – заныла окочуренная от тьмы опасностей. – Я уже здесь завялилась до кондиции.
Соня засмеялась, утерев лоб ладонью и оставив на нём грязный след.
- Терпи, раз напросилась, - и в сторону, для себя: - Интересная вырисовывается картина, - и скрылась в очередной ямине, где было прохладно и безопасно.
Вику мало того, что одолевали оводы и всякое комарьё, так ещё и начала зудеть подлая мыслишка, что геологиню может засыпать в готовой могиле то и дело осыпавшаяся с краёв земля или пристукнет свалившимся сверху камнем, и что тогда? Что ей-то, Вике, тогда делать? Самой не выбраться ни в жисть. Жратвы – мизер, кругом, на земле и в воздухе – гады. «А-у» не поможет. Даже похолодела спина.
Слава богу, моральная пытка длилась недолго: осмотрели, освежевали ещё пару канав и подались, утяжелённые рюкзаками с добытыми каменюгами, на ручей внизу. Там, плюнув на комариный писк, разделись до трусиков и, втянув в себя побольше воздуха, чтобы не так сильно обожгло холодом шкуру, плюхнулись в небольшую канаву как в ванну, где удалось поместиться вдвоём, и часто задышали от приятного жгучего охлаждения, захотелось даже заорать на всю тайгу от счастья. А когда вылезли, покрытые красными пятнами с белыми пупырышками, да сняли трусики и разложили их просушиться на горячих камнях под жарким солнцем, Соня, бесстыдно разглядывая молодую подружку, проговорила завистливо:
- Ну и фигурка у тебя: ни убавить, ни прибавить, всего в меру и всё на месте, хоть сейчас, не обтёсывая и не полируя, на мраморный постамент в Летний сад или на вселенский модельный подиум. – Покачала головой, не отрывая глаз от обнажённой модели. – И как это тебя мужики до сих пор не разглядели и не захомутали? Или ты не поддаёшься, холодна, как эта вода в ручье? – И поинтересовалась совсем бесстыдно и грубо: - Опробовалась уже или до сих пор дева? – Пояснила понятнее: - Парень-то есть?
Вика вся пошла красными пятнами, но уже не холодными, а горячими, и тоже постаралась выразиться как можно небрежнее и грубее о самом интимном:
- Был один… член, - и больше не смогла выговорить ни словечка.
- Ну и как? – садистски допытывалась тётя, будто у самой зудело в некотором месте.
- Не впечатлило, - еле выговорила, покрывшись жарким потом, проба.
Соня понимающе ухмыльнулась.
- Оно и понятно: это мужикам нужна только дырка, а нам, бабам, секс без любви – не в дугу. Ничего, - успокоила по-бабьи, - ещё нарвёшься на своего «амура-лямура», и чем позже, тем злее он будет, - в голосе её послышались тоскливые нотки.
- А у тебя есть… - Вика хотела сказать «хахаль», но постеснялась, - мужчина? – вызывая старшую на доверительный трёп.
Но та резко поднялась с тёплого камня, встряхнула трусики, надела, не отворачиваясь, приказала глухо:
- Одевайся, полезем в гору – все дурацкие мысли враз исчезнут.
Развинченные и расслабленные от холодного купания на жаре и от сладкого стыдного разговора они доплелись, спотыкаясь, до логова, где их опять встретил неистовым верещанием, защищая жилище, недорослый «тигр». Пришлось в темпе собираться и освобождать чужое жильё. Вика заново вскипятила оставшийся утренний чай вторяк, и они, ленясь сварганить что-нибудь посущественнее, прикончили банку сгущёнки с сухарями, отделив малую толику негостеприимному хозяину. А Соня ревизировала каменную добычу, выкинув кое-какие булыги, а кое-какие обкорнав, и всё равно рюки заметно потяжелели и неприятно давили на распаренные спины. И пошли они, солнцем палимые…
Переход на другую сторону ручья с широкой размытой долиной был по одиночному, сравнительно тонкому стволу поваленного кедра, и Вика чуть не сверзлась с трёхметровой высоты, взглянув сдуру на стремительно утекающий ручей, но кое-как устояла, балансируя на одной ноге, несмотря на происки тянущего вниз рюкзака. Помогли фитнесовская гибкость и вредность Ивановского характера. Перебрались и почти сразу – вверх по гребешку, и чудилось, что здесь все тропы ведут вверх, и что они с Соней целый день ползут на верхотуру. Вика пыхтела сзади, проклиная и себя, и Соню за то, что напросилась на тягомотную природную экскурсию, и не жалела молчаливых злых определений и себе, и ей, но лучше бы сохранила их, поскольку уже почти в самом конце тягуна они напоролись на непреодолимый экспонат в виде источающего сухой жар кедрового стланика.
- Ну, что, умный в гору не пойдёт? – с задором спросила ведущая, утирая пот с разжаренного, покрасневшего пятнами, лица. – Как рванём, по-дурацки напролом? – уже решила, что так и сделают. – Обходить-то неизвестно сколько: ни справа, ни слева конца-краю не видно, - и объяснила в оправдание принятого единогласно решения: - Обычно он растёт ожерельем вокруг вершины, захватывая и макушку частично, - и засомневалась: - Но всякое бывает… - и сама себя уговорила: - Может, и кончится скоро…
Вике же было всё равно уже: что напролом, что в обход, лишь бы двигаться, лишь бы не упасть и не замереть в усталости надолго и навсегда. Она повздыхала коротко, поёрзала тяжёлым рюкзаком с непонятными каменными знаниями, с сомнением вгляделась в кустистые дебри рахитичного таёжного исполина.
- Рванём, - согласилась неуверенно, надеясь полегче протолкаться за спиной ведущей. – Прорвёмся, - повторила неубедительно.
Легко не вышло. Туго, густо и хаотично сплетённые ветви не уступали дороги. Пришлось не только продираться, низко согнувшись, почти ползком, под ними, но и ползти, шагать на карачках поверху, пружиня и то и дело проваливаясь вниз, поднимая тучи потревоженных комаров, впивавшихся в отместку во все открытые части тела и залепляя глаза, несмотря на смазку отпугивающим гелем. Блуждающие в кустах не знали, потеряв счёт времени, сколько длилась эта пытка, забытая упоминанием в дантовых кругах ада на пути к очищению, но когда стланик вдруг кончился, так же внезапно, как и начался, то даже не поверили сразу, что всё же выбрались, прорвались, и без сил, обе в мыле, рухнули на траву, с трудом сбросив рюки. Вытянулись на спинах с разбросанными руками и ногами, тяжело дыша и не имея сил отпугнуть догоняющих
