и расспрашивай гостей. – Из другой палатки выбрались ещё два любопытных заросших мужика неопределённого возраста в застиранных майках с потемневшими от загара лицами, чтобы поглазеть на редких залётных курочек. – Привет, Лапа! – по-свойски обратилась учёная к одному из бичей, залучившись приятельским взглядом. – Как оно?
- Терпимо! – похвастался тот неуверенно. – Давим ещё землю! – поднял облезлый хвост. – Полный ништяк! – закруглил состояние своего бытия.
- Оклёмываешься?
Лапа развёл загоревшие по локоть руки, словно охватывая весь лагерь, весь таёжный мир.
- Профилакторий! – сплюнул на сторону. – Отрабатываю зимние грешки, - засмеялся, показав поредевшие жёлто-бурые зубы. – Хочешь, устроим по-блатному, без путёвки? Не хватит тебе скакать-то по сопкам?
И Соня рассмеялась в ответ, услышав призыв и сочувствие родственной души.
- Путёвка у меня уже есть, но другая.
- И то! – Лапа подошёл поближе, внимательно оглядел Вику, сразу определив, что девка на износе. – Ты, вот что: собери-ка свои камни в ящик – я тебе дам – лошади придут, отправлю, чтобы вам не корячиться. А взамен нагрузим ленками, пеструхой, накормишь своих толстозадых. Да и самим не помешает: в любую щель скоро пролезешь, и помощницу твою ветром качает – укреплять надо. А то оставайся, в самом деле, рябцами напитаем, свежей рыбкой, глядишь – и оленуху завалим. Расскажешь нам, как там, в мире, где друг другу глотки грызут. Путин-то жив ещё? Поёт?
Соня опять рассмеялась по-доброму.
- Спасибо! Не могу, как-нибудь в следующий раз.
- Ну, как знаешь, - разочарованно отступил Лапа. – Тогда отдыхай пока, а то совсем скукожилась, не буду липнуть.
Устроили их в третьей, складской палатке, навалив в углу гору лапника и застелив сверху брезентом. И накормили до сытой отрыжки, по-таёжному, и напоили густым чаем, сдобренным кисленькими пахучими веточками лимонника, вернувшего им все растраченные силы и веру в голубое будущее. Работяги сразу же ушли на рыбалку, Алексей, прихватив старую-престарую одностволку с выщербленным затёртым прикладом, подался на ближний промысел рябцов, а троица, замлев от сытного ужина и интеллектуального сплота, расположилась у костра, щурясь от его света, и никак не могла настроиться на подходящий дружеский трёп.
А Вике и не нужны были никакие разговоры. Она, таясь, приглядывалась к Тарасову, настоящему геологу и заматерелому таёжнику, ловила каждое его движение, блеск прищуренных глаз, кривящихся от жара губ, едва видных под густыми усами, каждую смену выражения загорелого лица с белёсыми прочерками тонких морщин от носа и выше переносицы, ловила вопреки себе и злясь на себя, а он, не подозревая о собственном притяжении, спокойно и задумчиво поглядывал на огонь, вороша веткой уголья и вздымая ворохи искр, уносящихся мягким пеплом во тьму. Особенно унизительно и мерзко для Вики было то, что тот, в кого она непроизвольно метала тайные стрелы исподтишка, сидел как обгорелый пень и не обращал на соседку ни граммулечки внимания, будто и не было рядом с ним двух довольно симпатичных и открытых для ухаживания женщин. А для младшей, разочарованной, и Сони как бы не было рядом в затихшей ночи, а были только двое, но вот второй, похоже, тоже отсутствовал, и оттого было немного горько и много обидно и… как ни странно, почему-то сладостно. Здесь он казался совсем не таким, как в ночь знакомства у калитки и потом в кратких столкновениях в конторе, не ершистым, а попроще, подоступнее. Так и хотелось дотронуться до него, сказать что-нибудь приятное, но вот что сказать, она не знала, да и не хотелось ничего говорить, а хотелось вот так сидеть без слов, сохраняя приятную истому, сидеть и молчать, наблюдая за ним и представляя, как они… страшно и радостно подумать! Неужели она…
- Копалась в наших канавах? – не поворачивая головы и щурясь от пламени костра, подал, наконец, голос второй, показывая и голосом и видом, что не очень-то интересуется, где они копались. Спросил не о том, что хотелось бы услышать, и не у той, которой хотелось бы услышать обращение.
- Не удержалась, - созналась Соня, и в её голосе не слышалось ноток заинтересованности в предлагаемой тематике разговора, а было только показное равнодушие.
Тарасов хлопнул в сердцах веткой по костру, вздыбив уснувшее было и тоже равнодушное пламя.
- Ну и как?
Даже Вика, отстранённая от обоих и от времени, в котором все трое таились, почувствовала, как Фёдор сжался, напрягся в ожидании оценки. Но её не последовало. Самовольная ревизорша протянула руки ладонями к костру, согревая, глаза её заискрились непонятным весельем. Любит женщина, когда мужик против неё слабину даёт – и тянет тогда зажиму.
- Зачем столько накопали, всю сопку изуродовали, варвары – канава на канаве почти впритык, да все – глубокие. И половины достаточно было бы.
Тарасов отстранился от костра, уклоняясь от выбросившегося изнутри пламенно-пепельного сполоха.
- Конец года – нужен был план по горным выработкам, - объяснил сухо и безразлично меркантильную причину безжалостного уродования природы.
Соня понятливо усмехнулась, с горечью покачав головой.
- Ну и копали бы на другой стороне ручья, да не сплошь, а штрихом. Где гарантия, что вскрытые рудные зоны не имеют продолжения там? А вы почему-то поспешили застолбить что есть.
Тарасов снова пошевелил затухающий костёр, но подбрасывать огненного корма не стал.
- Опять-таки: конец года, - пояснил и эту причину. – Для годового отчёта нужен был завершённый объект, - и опять нервно стеганул по тлеющим угольям. – На той стороне много не накопаешь – крупнообломочная осыпь, разбирать надоест, а глубже – щебень. Связались бы и провалили план по выработкам, и объекта не было бы. Усекла, наука?
Соня поморщилась то ли от научной недотёпистости, то ли от производственной меркантильности.
- Зато была бы возможность оценить рудопроявление в полной мере. Не исключено, что оно потянет на месторождение. Пусть не крупное, но вполне добываемое. А ты его усёк.
Тарасов усмехнулся, распушив усищи, пощипал подогретую бородку.
- А толку-то? Будет – не будет, бабушка-хозяйка серебряной горы ещё надвое гадала, а не было бы плана – не было бы годовой премии и заработка у бичей. Ну, наклюнулось бы месторожденьице, и что? – Он почесал шею, как будто от свалившейся ненароком нагрузки. – Главному нашему, возможно, навесили бы орденишко самой последней степени, и мне, но не вероятно, отвалили бы медальку и четвертушку оклада, которой не хватило бы и на обмывку. Стоит ли ради этого мылиться?
Соня подбросила в костёр нарубленных веток, вернув ему жизнь и свет томящимся в сумраке душам нахохлившейся троицы.
- Мог бы использовать для диссертации, - капнула мёдом на травленую двойственностью желаний душу удачливого таёжника-поисковика, каждый из которых, что бы ни говорил, как бы ни отнекивался, а всё же мечтает выбиться в науку, видя, как бесценный фактический материал, добываемый ими, уплывает в чужие руки и мозги.
Тарасов рывком повернулся к соблазнительнице, чуть ли не с надрывом попросил, кривя губы в жалкой улыбке и туманя повлажневшие глаза спелёнатым светом надежды:
- На прицеп не возьмёшь? – и даже по-приятельски положил руку на её опущенное слабое плечо, словно связующий трос. – Ты когда защищаешься сама?
- По приезде, думаю, - равнодушно сообщило тягло, не делая попыток сбросить тяжёлую руку слабака. – У тебя же есть толкач?
Тарасов убрал связь, снова повернувшись к костру, и сумрачно уставился на разгорающееся пламя.
- Не уверен, что толкает туда, куда надо, - захмыкал носом.
- Так вывернись! – разумно посоветовал слабый тягач. – Тянись сам.
- Мозга тонка, - сокрушённо повинился прицеп, а Вике не поверилось, что такой красивый и большой человек может быть в чём-то слаб. Не хотелось верить. Вот если бы она была рядом, то сумела бы помочь. И чего Сонька-мымра издевается над человеком? Святое дело – помочь слабому, а она кобенится. А Соня взглянула на слабака украдкой, оценивая искренность признания, и, похоже, тоже не поверила.
- Тут я тебе – не в помощь. Боюсь, что потяну со слабиной - и не вытяну, а потяну с усилием – связка лопнет, да ещё и хлопнет с натуги. Так что, двигай сам. Забудь про рыбалку, охоту, премии, если хочешь отдаться науке всерьёз. – Взглянула ещё раз пытливо, прямо в убегающие глаза. – Или… зачем тебе, собственно говоря, степень?
Тарасов зашевелился, помотал головой, разминая шею, словно готовя к дополнительному хомуту, хмыкнул, расслабляясь и отгоняя слабину.
- Ну, как зачем? – задорно приподнял усы в улыбке. – И ежу в тумане ясно! – и объяснил многословно и не очень доходчиво: - Во-первых, престижно нынче, всем хочется остепениться, примкнуть к клану высоколобых, показать, что не щи лаптем хлебаешь. Да и четвертинка к окладу не помешает – надо бы как-то на УАЗик сообразить, семью, как у людей, спровадить куда-нибудь на Бали или в Анталию, да мало ли ещё зачем понадобится приставка к должности. Дочь растёт. – Вика слушала и не слышала, и снова не верила, что это говорит настоящий мужик. Притворяется, однако, не такой он, не может быть таким серым, будничным, не должен… - Ладно, замнём, - пробормотал обидчиво, и снова досталось ни в чём не повинному костру. – Я и не надеялся, что ты согласишься, в связи с тесными взаимоотношениями в прошлом, которые нас разъединяют. Насильно, говорят, мил не будешь. Обратимся к вашему шефу, он-то не откажет, - и съёрничал, давясь обидой: - вы – нам, мы – вам, договоримся по-деловому. Да так проще и надёжнее, - оправдал вынужденную ретираду. – Сделаем степень, куда она денется, - порадовал наигранным оптимизмом Вику. – Извилин на вашу науку хватит.
Соня, задумчиво глядя на сполохи огня, молчала.
И сразу предночная сумеречная тишина, нарушаемая лишь гулким шлёпаньем ручья о торчащие отполированные лбы булыг, стала густой, осязаемой, тянущей за душу. Не хотелось ни говорить, ни молчать в напряжённости не выговоренного, вообще ничего не хотелось.
Вернувшиеся, судя по утяжелённым мокрым рюкзакам, удачливые рыбаки развеяли гнусную тишь, принеся свежее дыхание с реки.
- Будет тебе, чем удивить своих, - обнадёжил довольный уловом и не пустыми обещаниями Лапа. Но Соня, почему-то вредничая, к его разочарованию, напрочь отказалась от дарёхи, сославшись на то, что дорога длинная, жаркая, и нежная рыба не выдержит, размякнет и даст запашок. Малость поцапались и поладили на том, что в следующий заход неуступчивую таёжную гостью снабдят по полной вяленым хариусом. – А там, глядишь, и горбуша с гольцом попрут, будет и икра, и балычок, - обнадёжил надёжный рыбак. – Лето-то в тайге быстро проходит. А если Сергеевич на патроны расщедрится, то, может, и косулю, а то и изюбря завалим…
- Ну, ты… не очень-то! – остерёг начальник. – А то самого завалят куда подалее, и где небо в клетку.
- Ладно, ладно, - приподнял, сдаваясь, заскорузлые ладони Лапа. – Молчу, - и, оправдываясь: - Я же – среди своих…
Соня рассмеялась, отходя сжатой душой.
- Я принесу тебе… для обороны, - и ещё веселее и освобождённее, - от рябчиков.
- И то! – обрадовался браконьер. – Другой какой ошалелый рогач так припрёт к кедру, что только мокрое пятно останется, - и тут же по-деловому: - Ты, главное, поболе сплёток об мире волоки: кто кого, и от кого нам
