обрушения попали квартиры шестого и седьмого подъезда, стены которых выходили во двор. В остальных подъездах пострадало остекление, да разрушились кое-где входные двери. Оттуда, чуть не сбивая сбивая друг друга с ног, выскакивали перепуганные люди. Их взорам предстала ужасающая картина: горы железобетонных обломков в облаке ещё не осевшей пыли. Вадим Круглов заметив в толпе Серёжку, отвёл его в сторону и прошептал: - Запомни сам и передай пацанам: ВАС ВО ДВОРЕ НЕ БЫЛО. ВЗРЫВ УСЛЫШАЛИ НА РЕЧКЕ И ТОЛЬКО ЧТО ПРИБЕЖАЛИ.
Ольга Вячеславовна, оглушённая взрывом, очнулась в полной темноте,зажатая обломками железобетона. Пошевелиться она не могла, нижней половины тела не чувствовала.Пыталась кричать, но голос пропал. Страха не было, почти равнодушно она подумала :"Ну, всё!". Глаза закрылись сами собой. И тут она увидела перед собой умершего в прошлом году мужа. Он протягивал ей руки, ласково улыбаясь:
- Не бойся, Оленька! Теперь мы снова будем вместе.
Через мгновение, обшявшись, они поднимались над местом трагедии всё выше и выше. Тьма вокруг них сменилась всё усиливающимся сиянием. Удивительное спокойствие овладело женщиной. Она радовалась предстоящим переменам.
Завалы начали разбирать ещё ночью, и хотя надежд, что удастся кого-то спасти, практически не было, в живых оказалась шестилетняя девочка с пятого этажа. Число погибших приближалось к тридцати. Нашли и Ольгу Вячеславовну. Рухнувшее перекрытие размозжило ей ноги и она умерла от потери крови. К груди она прижимала какую-то тетрадь в клеёнчатом переплёте.
Через день к Кругловым пришёл человек с удостоверением Управления по чрезвычайным ситуациям, принеся с собой ту самую тетрадь. Безо всяких предисловий он сообщил Елене с Вадимом, что дневник Смирновой полностью изобличает вину их сына в случившемся. Поскольку он несовершеннолетний, отвечать вместе с ним придётся и родителям.
- Разрушение дома с такими жертвами – это вам не шуточки, - заявил пришелец и, насладившись страхом Кругловых, добавил: - Но я могу отдать вам эту тетрадь, если договоримся.
- А если не договоримся? – Вадим ещё пытался хорохориться.
- Если не договоримся, я передам её в прокуратуру.
- А где гарантия, что у Вас нет копии?
- Только моё честное слово! – прохиндей явно издевался.
На следующий день Вадим передал ему в условленном месте пухлый пакет с деньгами в обмен на тетрадь. Следствием поджигатели не были установлены. Перед судом предстал дворник, недобросовестная работа которого создала пожароопасную ситуацию. Тучи над ним сгущались, но всё обошлось – он попал под амнистию в связи с приближающимся юбилеем республики. Дочь Ольги Вячеславовны, недовольная результатами расследования, пыталась достучаться в самые верха, но
8.Пой, скрипка, плачь, скрипка! https://fabulae.ru/autors_b.php?id=10821
Юра Рашкин
Говорили о нём многое и многие.
Говорили, что пил беспробудно, и не женился, так как страдал нетрадиционной ориентацией. Слухи ходили разные, чаще всего противоречивые. В городе, где неделю назад появился один троллейбусный маршрут, и никогда не было ни одного трамвайного, слухи расходились, как круги по воде. Грязной воде.
На его концерты ходили толпами и слушали его игру с упоением. Он играл вдохновенно и мощно, хоть на вид был щупловатым и низкорослым. Его косматая шевелюра – обязательный атрибут всех крупных музыкантов – металась в бешеном ритме исполняемой им божественной музыки и придавала его фигуре вид зловещей таинственности. На сцене он чувствовал себя раскованно, движения его были подчёркнуто размашисты, и это заметно драматизировало его выступления и служило дополнительным визуалом к общей драматургии концерта. На подмостках он выкладывался сполна – такова была суть его натуры. После выступления он долго сидел в гримуборной, словно по капле восполняя, отданные без остатка, накопленные за время длительных репетиций силы.
У него были нежные красивые руки, и берёг он их пуще глаза: никому никогда не подавал для приветствия. Когда, по окончании выступления, он сидел в потёртом бутафорском кресле, руки его висели почти до пола, и пальцы их судорожно вздрагивали. А ещё на них голубели под тонкой, как пергамент кожей, припухлые сосуды и в них почти зримо пульсировала кровь. Говорил он в это время неохотно, просил, чтобы его как можно меньше беспокоили, а если такое случалось, не любил, когда долго благодарили за доставленное удовольствие и сорили комплиментами.
Жил он в старой части города, в самом его центре, в убитой богом и временем, дряхлой коммуналке без удобств. Удобства были общего пользования, использовались весьма интенсивно и жутко воняли. С соседями он не общался, кухней не пользовался. Соседей это настораживало и злило и, не имея сведений достоверных, они придумывали о нём всякие небылицы и обсуждали на кухне пикантные подробности никогда не происходивших на деле событий.
Квартира перешла ему от тёти, которая – единственная – осталась от большого их семейства, частью выбитого войной, частью вымершего от репрессий. Тётя была девственницей, любила племянника, как родного сына, и боготворила его. Умирала она тяжело и долго, и он на время оставил сцену. По смерти тёти его втянули в изнурительную тяжбу за право занятия им комнаты, на которую претендовали ещё три семьи тетиных соседей. Неизвестно, как решился бы спор, не будь директора филармонии.
Последний объяснил самой важной городской персоне, что в лице просителя-скрипача город имеет великого музыканта, который этот город прославит, когда наступит время переоценки ценностей и музыкальная культура займёт в нашей истории достойное своему историческому предназначению место. Самая важная городская персона была больше чем уверена, что такое время никогда не наступит. Сошлись на том, что персоне будет предоставлено персональное приглашение в директорскую ложу на все концерты, которые персона пожелает посетить одна, либо с… либо со своими домочадцами – пожизненно.
Скрипач давал два-три концерта в сезон в самой филармонии, несколько шефских концертов в рабочих коллективах. Потом он надолго выезжал на гастроли в составе формируемой наспех артистической бригады. Состав бригады часто менялся, и потому он ни с кем из артистов близко не сходился, держался особняком.
Его любимым занятием было посещение различных магазинов, в которых он, тем не менее, мог приобрести очень немногое на свою более чем скромную зарплату. Он подолгу рассматривал самые различные товары, и это доставляло ему удовольствие. Продавцов он не беспокоил, ничего не просил показать, хотя кое-что ему иногда очень хотелось потрогать руками.
Как-то он присмотрел в часовой мастерской хорошенькую приёмщицу. Она была весёлой и миловидной, громко смеялась и охотно отвечала на вопросы посетителей, иногда даже самые неожиданные. Вся пёстрая, как луговая бабочка, она вертелась и порхала, и он подолгу наблюдал за нею, стоя в сторонке и улыбаясь Она принимала его улыбку и с готовностью улыбалась в ответ. Невообразимый полудетский восторг наполнял его душу, и сердце готово было выпрыгнуть из груди.
Когда он пришёл на очередные смотрины, к нему вышел внушительных размеров работник мастерской, чувствительно взял вздыхателя повыше локтя и, буквально, выволок на улицу
-Придёшь ещё раз – переломаю ноги. Понял? – и грубо подтолкнул в спину.
Он понял. Что тут было не понять. Ушёл ошеломлённый и глубоко по-детски обиженный.
А потом, после одного из концертов, бабочка и часовщик вошли к нему в гримуборную, и луговая пеструшка процикадила:
-Так вот вы какой, оказывается… А это мой папа.
-Простите, бога ради, – прокашлялся папа, – я-то думал Вы просто… а Вы такой… – папа расставил руки так, словно держал в них самый крупный арбуз из когда-либо выращенных за всю историю человечества.
-Мы к вашим услугам, – сказала бабочка, робко прикасаясь к нему. – Вы приходили к нам в мастерскую, помните?
Он помнил… Ещё бы!
-Да. Я приносил в ремонт часы. Вот эти.
И он взял со столика старинные песочные часы. Он постоянно возил их с собою, как талисман. Ещё ему нравилось наблюдать, как медленно и неостановимо, неотвратимо истекает в них время тонкой, почти прерывистой песчаной струйкой.
Бабочка повертела часы в руках и сказала с явной растерянностью в мелодичном голосе:
-Так они же… Что же тут ремонтировать? – она взглянула на папу и нервно подёрнула остренькими плечиками.
-Мы люди простые, – с явной обидой в голосе резюмировал папа, – но это никак не даёт вам право считать нас дураками. А ещё интеллигентный человек…
-Пойдём отсюда, папа.
Глаза небесного создания округлились и стали заполняться слезами…
Однажды к скрипачу вошёл директор филармонии. Окинул взглядом убогое убранство гриммировочной и испросил разрешение присесть. Присев, он слегка поёрзал на стуле и начал розговор, к которому долго и тщательно готовился:
-Я, – скзал директор, – ку-ку-льтурный человек, очень даже обожаю скрипку. Это божественный инструмент.
Директор ущипнул скрипача за рукав смокинга:
-Вы – несравненный исполнитель, и слушать вашу музыку – ни с чем не сравнимое удовольствие. Однако, как бы вам это сказать, время серьёзной музыки несколько проходит, я бы так сказал. Новые, знаете ли, веяния. Иные, понимаете ли, вкусы. Люди хотят положительных эмоций. В ходу оптимизьм, весёлость. Жизнь, она брызжет радостью… У меня, если хотите, есть идеальная идея. Хочу поделиться.
Скрипач ждал этого разговора. Он слышал от многих, что давно уже «сидит на дотации», что зарплату ему зарабатывает вполне второсортный, но очень попсовый ансамбль, поющий «забойные» хиты и тем собирающий на свои концерты толпы тинейджеров, готовых выпрыгнуть из штанов от телячьего восторга, вызванного примитивными попевками своих новоявленных кумиров. Он же, кто адским трудом довёл своё мастерство до совершенства, в чьих руках обычная скрипка обрела живую душу страстную, способную вызвать в другой душе отклик, заставить сопереживать – он слыл теперь иждивенцем, живущим на заработанные другими деньги.
Директор предлагал выход:
-Что если сделать этакий… эксцентрический номерочек, знаете ли, что-то вроде звукоподражания, я бы так сказал. Одеть вас этаким современным денди: фрак в полосочку, брюки в клеточку , фалды по полу… и скрипочка таким легкомысленным звучочком – тинь… тинь… тилилинь. Что-то там такое, может даже чуть-чуть вульгарненькое, для смеха. Потрафить публике для поднятия настроения, я бы так сказал.
Скрипач взял скрипку. Вскинул смычок…
Потрясённый директор не поверил своим ушам: скрипка прокашлялась, смачно высморкалась, пукнула, захохотала, присвистнула, заржала, по-поросячьи взвизгнула.
-Отлично! – воскликнул директор. – Именно это я и хотел. Это будет потрясающий номер. Ну-ка, ещё разочок, – всё ещё не веря своим ушам, попросил он.
Скрипач всё повторил. Директор лукаво хихикнул и потёр ладони.
-Решено. Мы перепишем контракт. Я вам повышу ставку. Вдвое. Это будет потрясающий номер! Главное – вы уловили мою мысль. Вы – великий маестро, – сказал директор, уже закрывая за собой дверь.
В пустой квартирке
