Раскрепостив остатки трезвых мыслей,
В блаженном ракурсе потухшего костра,
Я наслаждаюсь вкусом зимней вишни,
И формами девицы, что шустра,
В объятиях неловких мирозданья.
Она, в достаточности смелых ожиданий,
В горниле целомудрия и тленья,
В посылах воздыханий и разлук,
Открыла оголенность белых рук.
Раздался гневный юности фальцет,
Ландшафт раскрасил серый цвет.
И стан, до боли сердца, стройный,
Покрыл безжизненный узор.
Для ханжей радость — вновь позор,
Родился в образе телесном...
Но миг светлейший божества.
В момент рождения известен,
Победой славы рождества,
Где пастухов приход поместный,
Волхвов нежданный дары,
И Вифлиемовой звезды,
С небес отрадное свеченье,
Несли и благо, и спасенье.
Затем глагольный час забрезжил.
В минуты праздничной любви...
Затем удар, железный скрежет,
За ним пролитие крови.
Все возвращается на круги,
С чего спасенье началось.
В остатках дня небесов слуги,
Подсчет оставшихся волос,
Ведут, ворча себе под нос.
Затем грехов больных подспудье,
Встав на колени в вечеру
Земли касаясь мокрой грудью,
Проклятьев замыкая круг,
По милости заветов Бога,
Закрыло нечисти дорогу.
Затем от края облаков,
Остатки божеских даров,
Снесло,
в моих безумий ремесло,
В простор косноязычной речи.
Не став пророком и предтечей,
Старался горний идеал,
В альковы теплых одеял,
Тащить без страха и упрека,
Плевки в лицо — предел урока... |
