захмелевшие и вовсю горланившие Геннадий и
Василий, не замечали ни постороннего голоса, доносившегося из обиталища их нового соседа, ни ошибок в игре Кручина. Им просто было весело.
Да и сам Григ постепенно перестал слишком беспокоиться по поводу того, что Чуваш сможет себя снова каким-либо образом проявить перед его соседями. Ведь, помимо хорошо разбирающегося в воровских понятиях Гены, рядом еще какой-никакой, а милиционер. Он-то вряд ли даст свершиться стычке.
В перерывах между песнями Геннадий и Василий рассказали о тех, кто еще, кроме них, проживает в квартире.
О семидесятитрехлетней бабе Кате Гена отозвался так:
-Крутая старуха. Она тут дольше всех обитает. И строит нас жестко. Дежурства распределяет: кому и когда коридор мыть. С ней не поспоришь.
Кручин удивился, как немощное, пожилое создание может управлять здоровыми, зрелыми мужиками. Правда, вслух удивление выражать не стал.
-Тут еще мужик живет – Женька. Вот с ним держи ухо востро, - предостерег Грига милиционер Василий. – Он стащить может что плохо лежит. Хотя за руку его не поймали. Но подозрение на нем лежит. Это тот жук!
-А еще в одной комнате – кто живет? – спросил Григорий.
-А никто, - сказал Геннадий. – У этой комнаты есть, конечно, хозяин, но он у жены обитает. А комнату вроде сдавать собирается…
В общем, новоселье Кручина состоялось без происшествий.
Утром Кручина разбудил Чуваш, потрясая новосела за плечо.
-Григ, похмелиться есть что-нибудь?
Григорий, будучи сам с тяжелой головой, раздраженно сказал гостю:
-Вали отсюда. Дома своей бурдой похмеляться будешь.
-Че ты злой такой, Григ?
-Язык надо за зубами держать. И понты не кидать почем зря.
-Какие понты?
-Да ты вчера записал себя в воры в законе. А зря. Тут человек живет по-серьезному сидевший. И тебя он быстро может за твой язык замочить… Помнишь, Костян на наших тусовках пел: «Цари не любят самозванцев»?
Конечно же, Чуваш помнил неоднократно исполняемую их общим другом песню о Лжедмитрии того самого полубарда-полурокера, любившего исторические сюжеты, чья фамилия ему, как и Кручину, тоже никак не припоминалась
Вечно румяное лицо Чуваша стало по цвету схожим со сметаной. Трагической смерти, какую принял Дмитрий Самозванец, ему ой как не хотелось…
-Ну все, я пошел! – произнес Чуваш и выбежал из комнаты Грига в коридор.
Там он споткнулся о какую-то старую коробку, стоявшую на полу. К счастью, падения удалось избежать, и гость благополучно покинул коммуналку.
4.АРФА ИКОСИАДЫ (рассказ-притча)
Бесчисленные победы одерживал полководец Аглофун. Командовал он огромнейшей армией. И эта армия почти не несла потерь.
Гибли только враги. Но погибшие воины у народов, противостоявших Аглофуну, считались героями, чьи души, очистившись от всякой скверны, переселялись под сени райских деревьев, дабы наслаждаться пением райских птиц.
Аглофун же без конца был вынужден слушать боевые трубы. А трубачи жаловались своему полководцу: «Солнце нагревает наши инструменты – мы обжигаем пальцы и губы». Аглофун смеялся и говорил: «Я не могу вырастить для вас райские деревья, пребывание под ними – удел наших убитых врагов».
Но вот Аглофун вместе со своей армией вошёл в страну Аргиопию. Трубачи начали было играть музыку атаки, вселяющую боевой дух в воинов Аглофуна. Но командующий остановил их: «Не надо вашей надрывной музыки! Я слышу звучание неземного инструмента. И мне хочется слушать его снова и снова».
А неподалёку на арфе играла – Икосиада, дочь царя Аргиопии. Нежные звуки летели через всю землю. Они даже достигали райского сада. В пение тамошних птиц красиво вплетался аккомпанемент, выходивший из-под тонких рук царской дочери. Воины, убитые Аглофуном, были ещё больше рады – совершенной, гармоничной музыке.
Икосиада играла на своей арфе, перебирала ее струны изящными гибкими пальцами, с подстриженными, естественно розовыми, не покрытыми лаком, ноготками – что не соответствовало модному этикету красавиц ее страны, отращивавших длинные ногти и покрывавших их затейливыми узорами. Царевна не придавала значения этой моде. Ничто не
дарило ей приятных ощущений, кроме тех звуков, которые издавала ее арфа. И вот сейчас она, увлеченная собственной игрой, не обращала внимания на тьму воинов, вступивших на её родную землю.
А вот царь Гарнеон, её отец, лишился дара речи от страха: его армия не способна противостоять победоносному войску Аглофуна, командиры трусливы – смелости их хватало только для того, чтобы понукать собственных солдат и заставлять строить для себя дворцы. Притом дворцы внушительнее и красивее, чем у самого царя. А царь Гарнеон им и слова поперёк сказать не мог: боялся он их – всё-таки люди вооружённые, вдруг мятеж какой подымут. А сейчас военачальники Аргиопии, со вступлением на их землю вражеской армии, укрылись во дворцах, принадлежавших им, под надежной защитой толстых стен и неприступно-закрытых железных ворот. А подчиненные им солдаты, оставшись без командиров, тоже отправились по домам.
Аглофун, оставив своё войско, пошёл на пленительные звуки арфы в царские покои. В одной из комнат попался ему на глаза Гарнеон, который, увидев Аглофуна, весь затрясся – морозил его страх, несмотря на то, что во дворце стояла духота.
Но не тронул великий полководец царственную персону и пальцем, поскольку одержим был поисками того, кто извлекал из арфы чудесную музыку, которую он, привыкший к резким трубным звукам ранее никогда не слышал.
И вот Аглофун проследовал на балкон, где находилась Икосиада, играющая на арфе.
Царевна не считалась красивой. Она была смуглой. Красавицам-аристократкам не только в Аргиопии, но и в государстве, откуда пришло войско Аглофуна, и в других близлежащих странах предписывалось иметь светлую кожу, потому-то и берегли они
себя от загара. Икосиада не боялась лучей царственного светила,
поскольку сама была царственного рода, и любила гулять неподалеку от дворца, ничем не закрывая ни лицо, ни шею, ни руки, особенно утром, когда солнце сияло по-доброму, не обжигая кожу, и когда другие девушки-аристократки еще предавались сну, порожденной спесивой леностью, а служанки отгоняли от их нежных персон назойливых насекомых, прилетавших со стороны заболоченного залива. И вот царевна Аргиопии показалась полководцу вражеского войска совершеннее всех красавиц его собственной страны. Может быть, звуки арфы так подействовали, или её глаза излучали нечто солнечное, ставшее выражением внутренней музыки, жившей в Икосиаде, но только непобедимый Аглофун был побеждён слабой девушкой, умевшей играть на арфе…
Через две недели он отправился обратно, в свою страну, вместе со своим войском и женой Икосиадой, которая стала считаться красавицей - черты её лица всем тем, кто смотрел на неё, представлялись милее, чем у всех красавиц Аргиопии и близлежащих стран. Такова сила любви!
Хотя царь Гарнеон и предлагал Аглофуну остаться в Аргиопии, чтобы тот защитил его от зарвавшихся и вместе с тем никуда не годных командиров, которые любили строить дворцы при помощи солдат, привыкших больше иметь дело с лопатами и кирками, чем с копьями и мечами, но зять его захотел возвратиться на родину, где синева моря была пронзительней, нежели зеленоватый цвет заболоченного залива, назойливо примкнувшего к Аргиопии. Конечно же, Аглофун не против помочь тестю, если тому будет угрожать опасность, только пусть тот пошлёт за ним гонцов.
Арфа Икосиады покоилась на повозке, запряжённой четырьмя лошадьми с вплетёнными в гривы ленточками цвета моря, омывающего берега страны, откуда прищло непобедимое войско.
А трубачи благословляли судьбу за то, что им дарован отдых и они не трубят атаку.
Стихотворения в прозе
5.ОГНЕННЫЕ СЛЕДЫ
На рябине остались красные, огненные следы существа, взобравшегося на небо.
Существо вымазалось в кошенилевом океане, алевшем во все стороны света. Оно пыталось плавать, но было осмеяно рыбами.
Вдруг услышало зов неба. Попыталось взлететь, но птицы тоже подняли существо на смех.
И вот увидело на берегу кошенилевого моря – рябиновое дерево. И взошло по ветвям, словно по ступеням, на небо и, конечно же, наследило.
А море уменьшилось – отступило на юг от берега, где растёт рябина, и перестало быть кошенилевым, вечно закатным. Стало синим – одного цвета с глазами существа, взобравшегося на небо и смотрящего оттуда на море с упреком, что морские рыбы помешали научиться плавать в багряных волнах.
Море таким цветовым согласием как будто виновато отражает –
взгляд свыше.
6.ПТИЦА-УРБАНИСТ
Ранний час. Воздух наполнился птичьими криками.
Потом послышался рёв автомобильных моторов,
перебивающий оживлённый разговор крылатых созданий.
Какая же судьба повлекла щебечущих детей леса в город, где они могут не услышать друг друга и остаться разрозненными в разгар суетливого дня?
Возможно, была птица-урбанист, восхищённая силой деревьев, пробившихся сквозь городской асфальт, и сказавшая лесным собратьям: «Если мы поселимся на деревьях, увиденных мною, то научимся от них мощи и станем как степные орлы!»
И живут птицы подобной верой и по сей день, хотя ветвистые разрушители асфальта, на которых они свили гнёзда, чахнут – силы можно брать только от воздуха в утреннее, несуетное время да от хлебных крошек, бросаемых прохожими.
7.ВНЕ ВРЕМЕН ГОДА
Весенняя свежесть плывёт от меня белым облаком цветущей яблони, лиловым облаком сирени. Весеннюю свежесть отпускаю – пусть радует других. Я не жадный и согласен жить вне времён года, в повседневной разумности, отвлекаясь от влияния солнца, от его капризов – оно ведь часто говорит: «Захочу – покажусь, не захочу – не покажусь – серость застелит вам глаза, а снег посолит вашу действительность».
А я сам учусь быть счастливым. Мне не нужна весна как подаяние солнца.
Я сам её создаю при помощи мыслей-лучей и чувств-подснежников.
Она не будет слякотной и насладит меня круглый год.
Для этого мне нужно разбудить спящую во мне юность.
8.ЮЖНОЕ ДЫХАНИЕ
Рука ветра зашелестела воздушными страницами. Ветер – тёплый, южный. Он читает историю с хорошим концом, притаившимся за горами – возле Чёрного моря.
Тепло придёт мягкой львиной походкой. И совершит прыжки от дома к дому, от дерева к дереву.
В истории с хорошим концом присутствуют приключения, но они благополучно рассеиваются, словно туман на берегу реки, хотя и не впадающей в Чёрное море, но чувствующей южное дыхание благополучия, готовое сразиться с холодом неудачи и влажной дымкой полной неопределённости.
9.РОСТ И ДВИЖЕНИЕ
Пропускаю через себя людей. Обращаю внимание – людей, а не толпу.
Я всегда различал лица. А для кого-то они сливались в массу.
Мне говорили: «Если любоваться каждым зёрнышком, не сваришь кашу».
Но каждое зерно в отдельности – питало мою ладонь поцелуем шершавой точки начала бесконечности.
О, сколько этих бесконечностей растёт на земле! О, сколько этих бесконечностей по ней
