чём. Когда утвердились в промёрзшей кабине КАМАЗа, спросил для начала, нащупывая ниточку к клубку будущего разговора.
- Сбежал от семьи?
- Не обзавёлся, - Виктор смотрел на дорогу, с которой лёгкая позёмка сметала снег, обнажая обледенелую колею.
- Хочешь по-быстрому тачку, хату? – допытывался заплесневелый дядя за рулём, от которого изрядно попахивало сивухой.
Попутчик отрицательно помотал головой, чувствуя, как и мозги в черепной коробке заболтались.
- Якорей не надо.
Шофёр с интересом посмотрел на необычного северянина, вероятно, оценивая правдивость сказанного.
- Кредиты? – попробовал ещё одну зацепку.
- Не имею.
- Так каким же ветром тебя занесло сюда, - начал злиться, иссякнув на главных причинах появления залётных здесь.
Виктор оторвал взгляд от дороги, посмотрел, чуть пригнувшись, на помутневшее небо, обещающее снег.
- Люди надоели, - сказал, не соврал.
- В одиночку ничего не по-о-тя-нешь, - убеждённо произнёс шофёр-одиночка, чуть растягивая последнее решающее слово. – Не от натуги, так от тоски копыта откинешь.
- А людишки только помогут, - тоже убеждённо добавил попутчик-индивидуалист.
- Это – да, - согласился водила, - у нас – так.
- А сам-то ты зачем здесь? – круто перевёл стрелку разговора Виктор.
Шофёр громко хмыкнул, даже закашлялся, удушливо распространяя по кабине перегоревшую спиртовую вонь.
- У меня длинная дорога со многими жизненными ДТП. – Достал из бардачка грязный носовой платок, смачно высморкался, громко чихнул и сам себя поздравил: - Будь здоров! – Заодно протёр платком и ветровое стекло перед собой. Параллельно им, пообочь, катилось, не поднимаясь над горизонтом, красное холодное солнце без единого согревающего лучика, отражаясь синими и зелёными сполохами под сгущающимися тучами, надвигающимися с севера на дорогу. – Служил?
- Нет! – чётко, по-военному, ответил штатский до мозга костей. – И не жалею, - добавил ершисто, не по уставу.
- Ну и зря! – определил бывший солдат. – Мне армия помогла прочувствовать себя, дала хорошую специальность, - хлопнул обеими промасленными тёмными ладонями по рулю, - и понять, что без людей я – ничто!
Виктор молчал, не приняв паса.
- Что ж не остался по контракту?
Шофёр громко крякнул, приоткрыл боковое оконце, харкнул с силой.
- Да вот, армия хотя и вразумила, но малость дури самой едкой всё же не вытравила. Думал, с годик погуляю, покантуюсь на воле, посоветуюсь с семьёй и, глядишь, вернусь, – он выгнул уставшую спину, потянулся плечами. – Да и дельце немаловажное дома ждало. – Помолчал, всматриваясь в пустую однообразную белую дорогу, очевидно, припоминая далёкое прошлое, с которым всегда тяжело расставаться, хоть и хочется. – В общем, прибыл на побывку ли, насовсем ли молодой солдат в новенькой форме с сержантскими лычками, набором всяких значков и неясным будущим. Встретили, как и полагается, ничего не скажешь: два дня бузили вдрызг все родичи, соседи и дружки, старые и подросшие. Все были. – Снова замолчал, и Виктор заметил, как он крепко сжал рулевое колесо, аж пальцы побелели. – Только жены моей молодой не было.
- Ты был женат? – невольно вырвался у попутчика удивлённый и праздный вопрос.
Шофёр горько усмехнулся.
- Правильно подметил: был, – и опять ненадолго замолчал. – Городок наш небольшой, плёвый, кроме раздутой исторической памяти ничем не знаменит. Да и ту толком никто не знает. Будто бы Святослав какой-то останавливался здесь и помочился под дубом. Дуба давно уже нет, и никакая собака следа князя не берёт. Был посёлок городского типа со швейной фабрикой. Чтобы не платить поселковые надбавки, Хрущёв, тёмная ему память, сделал посёлок городом, поскольку были железная и шоссейная дороги, на радость тупоумным и враз обедневшим жителям. Парни разбежались по настоящим городам, а все девки после школы пёрли на фабрику в ожидании хоть каких женихов. А когда кормилица под напором китайских друзей жахнула к чёртовой матери, - он выразился острее, - все кинулись на рынок да по магазинам в прилавочные и в метёлочные менеджеры. В супер-пупер-маркете мы и стакнулись глазами – на кассе она сидела уже два года. 20 ей было, а я только-только развязался со школой, хотел в автошколу, да не на что, и ждал осеннего призыва. – Шофёр достал из бардачка сигареты, выдавил одну в рот, предложил Виктору.
- Не курю, - отказался тот.
- Совсем не наш, - только и сказал северянин. – Короче, - закурив от зажигалки, продолжил, - и недели не прошло, как снюхались. Да и как не так, когда она – соседка. Раньше-то я и не смел подкатить к ней по малости лет и пацанячьему стеснению. Кроме дразнилок ничего меж нами не было. А тут гляжу, вымахала, распёрлась во все стороны, пощупать хочется, сам-то уже созрел. И у неё, видать, кое-где чешется, а чесальщиков подходящих нет – укатили на заработки. Присядем вечером на лавочку у дома, и щупай сколь хошь – поддаётся, и сама липнет, часто дыша. – Шофёр рассмеялся, но не очень весело. – Ну, и влипли вскоростях: месячишко всего-то и жахались, как она вдруг сообщает с обидой и со слезами в голосе: «Всё, Саня, будешь ты скоро отцом». Я даже опешил: в восемнадцать лет? Врала, конечно, безбожно, но я поверил и испугался. Да и как не поверишь, когда любовь и полное моё доверие. – Он ещё раз смачно сплюнул в боковушку вместе с сигаретой. – Да какая там в задницу любовь! – он выразился более жёстко и грубо, по-мужски. – Так, кобелино-сучья половая страсть. Но ничего не поделаешь, не мудрствуя, благо нечем было, потащился к соседям, прошу, мол, любить и жаловать. Они – не против, девка-то засиделась, переросток, сбывать пора, моя мать – тоже, и не подсказала, что невеста врёт, о беременности так рано не узнаешь, радуется, что когда загребут меня, останется ей в помощь здоровая сноха, да не какая-нибудь, а своя, соседская, да ещё и при деньгах всегда. Отец, правда, поворчал, но не очень – навалились на него, смяли. – Шофёр покрутил головой, разминая шею, словно устраивая поудобнее хомут. – Хуже нет русских праздников, как свадьба и похороны – сплошная пьянь вперемежку с руганью, грязью, а то и мордобоем не во славу молодым иль покойнику. Да ладно, - закурил новую сигарету, жадно затянулся, видно, разволновался от давних воспоминаний. Достал из кармашка на дверке початую бутылку водки, поболтал. – Будешь? – протянул молчаливому спутнику.
Тот снова помотал головой, стараясь не очень шевелить размягчённые болящие мозги.
- Не пью, - и поправился: - если только… по праздникам, - и ещё добавил: - и то – по маленькой.
Шофёр пренебрежительно хмыкнул-крякнул, ещё поболтал и влил в себя, гулко хлюпая горлом.
- Не уживёшься здесь, - пообещал авторитетно.
- Уже, - откликнулся чужак.
- Что – уже? – не понял северянин.
- Приеду, соберу вещички, - объяснил Виктор, - и обратно с тобой на вертолёт-самолёт и домой, на материк.
- И то! – одобрил шофёр. – Зачем себя насиловать? Там сейчас тоже можно подзаработать не меньше, если котелок варит.
- А у тебя что, не варит? – съехидничал попутчик не в ту сторону, замазывая дезертирство.
Шофёр не стал лезть в бутылку, тем более незаполненную.
- Я – другой коленкор, я за много лет так примёрз к этой земле, что и краном не отдерёшь. – Наклонился к рулю, выглядывая в свою сторону. – Смотри, какая могучая красота!
Торопливое северное солнце, не поднимаясь, уже укатило к западу, а на его месте стала сгущаться густая синь с фиолетом, и кто-то широкими мазками размазал горизонт во весь экран и вдоль, и поперёк, и волнами, и спиралями, и узорно, добавляя зелёные, синие, тускло-оранжевые искрящиеся струи так, что только нарисуется одно, как сверху по нему уже другое, и всё убегает на сторону или куда-то внутрь, исчезая и появляясь вновь совсем другим.
- Нагляделся уже, - сморщился Виктор, стараясь не поддаться завораживающей силе природного искусства. Когда-то, совсем недавно, когда солнце ещё только пробно выпускало коронные лучи, он, впервые увидев такое буйство красок, остолбенел от восхищения и даже какого-то внутреннего страха, представив себя, одинокого, в обалденной стихии. Где уж тут думать об индивидуализме? Скорее бы к людям.
Шофёр, наглядевшись, откинулся назад, с сожалением взглянув на соседа.
- Да-а… ты явно не наш. И вали! – предложил грубо. – Тут к нам как-то прилетали англичане-консультанты, увидели, рты раззявили от страха, зенки расширили, а красоты не поняли. Ты такой же.
Виктор поёжился от неприятного сопоставления, отвернулся в сторону, навстречу негреющему солнцу.
- Слушай, а ничего, что ты часто прикладываешься? – перевёл разговор на другую, неприятную для грубияна тему.
Тот зло ухмыльнулся, старательно удерживая тяжёлую машину на скользкой колее в пределах обозначенной вехами заснеженной дороги.
- Боишься? Может, высадить, пешком дойдёшь, недалеко осталось.
- Да не злись ты! – пересилив неприязнь, повернулся Виктор к нему. – Не все ж такие, как ты! Почему вы так ненавидите себе не подобных? Да, я не такой – слабее, южный. Меня не греют ваши морозы, сияния снега, долгие ночи, водка, подсчёты длинных заработков, что делать? И совсем не хочется сгинуть безвестно здесь без пользы и памяти. Не моё место, хоть высади! У меня здесь никого и ничего, ни родных, ни добрых знакомых, - и не обмолвился, что сам того захотел, - ни дела по нутру и способностям, и люди всё чуждые. Ничего толком ещё не сделал, вот и не хочется скопытиться задарма. Не из-за боязни за жизнь, а из-за беспокойства, что впустую. Ясно тебе? – Шофёр молчал, то ли соглашаясь, то ли напрочь отвергая оправдания слабака. – Так что не мажь всех одной своей тёмной краской. Тебя-то, небось, кто-то да ждёт, кому-то ты нужен? Я что-то не понял, с женой-то ты помирился? – постарался утихомирить возницу, вернув его к молодым воспоминаниям.
Заросшее густой многодневной щетиной лицо шофёра ничего не выражало, но глаза, тёмно-карие с искринкой, прощающе взглянули на южанина. Он облизал губы, хотел снова достать бутылёк, но воздержался.
- А как же! Помирились! – коротко хохотнул, не разжимая губ. – Я с пяти сегодня за рулём – напарник занемог, отмантуливается дома. Если не буду присасываться, не выдержу, засну. Хотя, чтобы меня свалить, надо две-три, могу и упасть, но вне кабины, а за рулём – никогда! Так что не дрейфь, скоро приедем. А насчёт жены, если хочешь, доскажу, тогда и поймёшь, почему я здесь. – Он снова закурил. – Тогда, - начал вытягивать из себя смутные воспоминания, - когда я вернулся, два дня знатно гужевали и квасили, а когда весь самогон выжрали, перелаялись вдрызг до хрипоты да по нескольку раз, а дружки дружно и взахлёб напели, какая у меня молодуха стерва и потаскуха, больше придумывая, чем на самом деле было, чтобы мне больнее стало. Вот тогда настало время помахать кулаками. – Вернувшийся солдат смачно сплюнул в окошечко, вытянул было из кармашка заманчивую соску, но, оглянувшись на слушателя, с раздражением затолкал её обратно. – А где сподручнее помахать? Ясно, что у соседей, у тестя, что не усмотрел за дочкой, а теперь прячет и сам прячется. – Шофёр улыбнулся, широко раззявив рот с жёлтыми зубами. – По-о-шёл к ним.
- Захожу, естественно, без стука, по-свойски, ударом солдатского ботинка открываю дверь, а они, втроём, уже поджидают в кухоньке. Вылупили насторожённо зенки, осматривают в опаске, с каким оружием припёрся.
