ВЧП (Великий Чихачёвский пруд). продолжение.

ВЧП. Предпоследняя глава. Продолжение.

Ерошка узнал меня сразу, а Прошка, как всегда, верить своим глазам не хотел, потому что однажды на глубине сорока метров под водой и тридцати пяти под уровнем моря он видел водолаза, курившего «Приму» без фильтра. Причём, рожа у водолаза сияла блаженной улыбкой. До того момента Прошка считал, что ему известны все тайны мироздания и никто из водолазов ему не сможет нанести серьезной психической травмы.

Я похлопал себя по правой ляжке, напомнив братьям о печати Люцифера, которой был отмечен ещё в материнской утробе, и Ерошка послушно кинулся отвинчивать три болта из глубоководного купола.

Вспомнил: когда я путём кропотливых уговоров и лживых обещаний довёл впервые ещё не жену до состояния низкой социальной ответственности, она спросила: - Что это написано мелким, убористым почерком на твоей попе? У-у, да тут так много всего начеркано на шумерской глинописи, что за один раз не прочтёшь, - затем послюнявила палец, поводила им по печати, точно гадалка размазала кофейную гущу внутри чашки, пожевала что-то противное пухлыми красивыми, девственными губами и вынесла приговор:

- Всё же, какой ты мерзкий тип! За что я так сильно наказана и почему именно тебя полюбила слепо и без страховки? - слегка покривила она душой, потому что никакой любви не было, а была лишь необъяснимая привязанность к чужеродному предмету в болезненной форме, которую она и много лет спустя ошибочно принимала за любовь.

Времени у меня было в обрез. Не так просто, как представлялось мне на берегу, пронырнуть незамеченным два кордона со всякой шушерой, как то: ихтиозавры, русалки, нетопыри, гульфикаты, тыдры, чудища лиманные, подводяные, чуматлошки, ракообразные аквасекси и раненные аристократизмом ляды из третьего подразделения рыбхоза имени Василия Постникова.

Наверно, Мокоша и Лада поджидали меня на Чёртовой заводи, возле сгоревшего и затем притопленного автобуса под названием «Продуктовая лавка на колёсах», а с ними один чахоточный мужик, надбавивший к 33 годам себе лысиной лица до макушки, и набитый по брови палочками Коха.
Его посоветовал этим двум активным пионэркам предпенсионного возраста мой старый знакомый Эливсестр. «Он, ( то есть я ), очень любопытный, - швырнул он в девчонок весомым, размером с булыжник, аргументом: - Обязательно вынырнет, чтобы глянуть на вахлака, допекавшего в июле из Волгограда его (то есть мою) жену фотокарточками себя в фетровой шляпе и чуть ли не фронтовой подписью на обороте: «Незабвенной подруге на долгую память от Славы».

И - правда, перед тем, как уболтать будущую жену опуститься до свадьбы хотя бы на пять минут на уровень низкой социальной ответственности, я болезненно воспринимал её угрозы:

- Вот вернётся Славик, - стращала будущая жена, - тут же прогоню тебя.

- Ты говорила, что Славик женат. Может, и не припрётся?

- Ты же припёрся! - пресекала немедленно она любые попытки оскорбить словом её друга по переписке.

Но после того, как уболтал, наобещав с три короба и полушку, вдруг размечтался, закурив в постели: «А, может быть, мне повезёт, и Славик всё же вернётся?»
Я был уверен: никого она не ждала, никого у неё не было и любить она совсем не умела, да и знала о любви крайне мало, срисовывая и повторяя в точности поведение тургеневских барышень - страдала, слёзы проливая, взывала к белому коню, а принц всё ни скакал к ней и ни скакал. Дураков не было, кроме одного.

В отрочестве жена считала себя гадким утёнком, и этот комплекс неполноценности с годами только усиливался. Она подозревала, что никому не нужна. Широкую деревенскую кость никаким макияжем не замажешь , хоть выщипай брови и обуйся в югославские сапоги. Было время, когда её путали с актрисой Матлюбой Алимовой. Сам слышал не раз, как перешёптывались:

«Смотри, это же Настя из кинофильма «Цыган»! - и, ошарашенные видением, оглядывались в поисках Бадулая. «Прошла, окатив безразличием, словно на руки сбросила плащ...»

Мой приятель и по совместительству художник-оформитель книжек с детскими сказками для поросли пубертатного периода, со знанием психоаналитика говорил о моей будущей жене так:

- Очень красивая девушка. Но и очень несчастная. Потому что - вамп, болеющая серьёзно андрофобией. Она по книгам знает больше о мужиках, чем мужики этого заслуживают. Чтобы ею овладеть нужна фантастическая изворотливость, хитрость и терпение. Натиск бесполезен, нужна осада. И, вообще, она из тех, кто заслуживает одиночества и прозябания в качестве старой девы. С её характером надо долго учиться любви у Эроса. А этого учителя она терпеть не может. Больше верит Агапэ с платоническими отношениями и на расстоянии, как законопослушная гражданка во время пандемии вируса холеры.

«Один знакомый комсомолец признался, что у меня ноги очень красивые. Правда?» - пыталась она навязать мне своё предвзятое мнение. Я знал этого знакомого. Он подрабатывал ударником коммунистического труда в обществе слепых.

Однажды её родная тётка призналась, что был, кроме меня, ещё один дурак. После второго курса моя будущая жена внезапно собрала вещи, чтобы переехать к любимому в Волгоград и выйти за него там замуж. Еле уговорили её подождать - до получения диплома об окончании института, рассчитав с аптекарской точностью, что за три года ни один ишак успеет сдохнуть.
Так и случилось. Сильно напуганный приездом «невесты», издыхающий ишак в течение месяца женился на многодетной сослуживице и закрыл навсегда вопрос о дальнейшей дружбе по переписке. Звали того дурака, кажется, Вячеслав.

Мы проплыли Чёртову заводь, смешавшись со стаей ластоногих озерных сирен с человеческими головами. Существа они, в общем-то не страшные, если своей приветливостью не провоцировать их на ответную улыбку. Прошка когда-то имел близость с предводительницей стаи и рассказывал, что им ничто человеческое не чуждо и они, как ляды, боятся только высоты.
Я вспомнил, как боялась высоты жена. Однажды у неё на глазах с крыши свалился военный строитель и она из мастера стройки тут же переквалифицировалась в сметчицу, ещё активнее занялась партийной и общественной деятельностью, чтобы забыть тот случай, как страшный сон. Но один грузинский солдат до конца срочной службы намекал ей, что если она не поедет знакомиться с его родителями, то он выкрадет её, увезёт в Грузию и там тоже сбросит с крыши.
Потом оказалось, что своими серьёзными намерениями он пугал не одну мою жену, и в то время как она, пересиливая себя, постепенно начала бороться с боязнью высоты, её подруга - тоже сметчика - позволила грузину первой выкрасть себя и увести на Кавказский хребет. Высоты подруга не боялась. Больше боялась того, чтобы ей на четвёртом десятке не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Так завещал Павка Корчагин.

За Чёртовой заводью я всё-таки не удержался и вынырнул, чтобы глянуть третьим глазом на вахлака в фетровой шляпе, пока он, вывернув шею в противоположную сторону, всматривался в крупные пузыри на зеркальной глади пруда, привычно оставленные страдавшим флатуленцией Ерошкой.

За три года моего отсутствия, в чистых водах Великого Чихачёвского пруда ровным счётом ничего не поменялось. Били на скатах всё те же восемнадцать гремучих родников и клокотали, точно похотливые глухари в брачной пляске, те же двенадцать ключей и один неучтённый, потому что поочерёдно выдавал неликвиды водки «Тамбовский волк» и кошерного самогона, выкуренного из сахарной свёклы и желудей. Всё так же строго следил за ключом и поддерживал в нём плотность и алкогольный градус снежный человечище Валера, по прозвищу Куня-Ваня. Несколько раз он пытался выкупить или взять в аренду золотоносный ключ, но дед Пердяк постоянно артачился и не хотел ставить последнюю подпись: то заявка не была согласована с региональным Природнадзором и Недропользованием, то место зимовки Куни-Вани не устраивало - полгода прятался, мол, он в дубовом лесу, а лес относился к соседней области, то и вовсе, рука омертвела, которую дед отлежал, прячась в погребе от очередного закона о колосках.
Валера неустанно и долбоёбисто изводил деда заявкой буржуя и собственника, будто дело Партизана не послужило ему примером - когда, при создании колбасного цеха в селе, на каждого селянина была расписана роль: этот украдёт, а этот подожжёт всю молочно-мясную продукцию Партизана, чтобы опять же не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Хозяйство должно быть коллективным, даже в штанах, и принадлежать всем.

Я хлебнул из ключа и выскочил на берег, как ошпаренный. Водка оказалась с повышенным градусом из ректификованного спирта, а не из привычного купажного тремя солодами дисцилята. Следом с большой неохотой выползли братья.

- Вот, и я говорю себе: «Валера, когда же ты прекратишь силой мысли внушать живительному источнику, что такая жизнь не соответствует тому, чтобы называть её жизнью», - встретил Валера, нисколько не удивившись нашему явлению: - Поговорим о политэкономии страны? - попросил он низойти до беседы с ним.

Я был не против. Валера запекал в газете «Правда» на углях хариуса и радужную форель, которую он ловил на мушку. А мушку добывал путём болезненного выщипывание медвежьей шерсти у себя на теле в области груди, спины и мошонки. Никто не мог так искусно ловить на мушку хариуса, как Куня-Ваня. Вероятнее всего, именно поэтому постоянно и настойчиво спускалось мнение сверху и подтверждалось ежеквартальными постановлениями министерства рыбного хозяйства, что хариус и радужная форель в прудах водиться не должна. Это - нонсенс, если не сказать грубее.

Без газеты «Правда» запекался в углях хариус скверно. Только в единственной этой газете имелось необходимое количество свинца, свободных радикалов и занятых нуклеидов. Целый разворот уходил на одну рыбку. Передовица - к голове, подвал - к хвосту, посредине - статья о том, почему во всем виноваты евреи, особенно - в падении надоев яиц у кроликов с одного гектара кукурузы.

До перестройки и ускорения будоражили только очередные происки мирового сионизма и постельного клеща. На постельном клеще держалось всё остальное, что не смогло удержаться на мировом сионизме.

- Значит, всплыл у ключа за ключом? - догадался снежный человек Валера и пощипал запутавшийся в грудной шерсти египетский крест жизни и восторга Анх или правильнее сказать по Перепёлкину - Анхуй. У дифтонга вторая половина была этимологически объяснимой и понятной исторически - за него сожгли на костре Джордано Бруно, вернее за ересь, разносимую им страшной заразой - что Христианский Крест был списан с древнеегипетского ху.
Первая же часть дифтонга АН обозначала нечто скрытое, надёжно спрятанное и дожидающегося хозяина, как клад тамплиеров, инков или четвёртого отделения РСХА.
Три года назад я сдал на ответ.хранение свой ключ Куне-Ване, как самому надёжному ключнику и победителю в соцсоревновании «Лучший по профессии». Мало кто знал, а ещё меньше тех, кто догадывался, что Валера был лучшим кулинаром. Это он придумал элитное прожаренное отбивное: взять кусок мяса, положить его в седло и скакать на нём двести вёрст, если даже под тобой нет коня. Но рыбу он любил готовить больше. « Рыба моя, -