Гибель красного атамана

начальники над рабочими, – продолжил Голубов.
  – Во! Начальники! Над рабочим классом будут измываться. Значить к ногтю! – обрадовался командир.
  – Тогда и тебя к ногтю! Ты тоже начальник, – и студентам: – Идите домой и по ночам не шатайтесь.
  – А ты кто такой? Распоряжаешься тут!
  – Я красный атаман Голубов. И не распоряжаюсь, а приказываю отпустить ребят.
  – Ну, тогда вся ответственность на тебя, товарищ Голубов.
  – Конечно. Идите, ребята, чего стоите?
  Тот, что плакал, взял другого за рукав и повёл в темноту. Он очнулся, когда они уже были довольно-таки далеко от того места, где их собирались расстрелять.
  – Где мы, Федя? Что с нами?
  – Пока не в раю. Отпустили нас.
  Слёзы у Фёдора уже высохли, а штаны по-прежнему мокрые, хорошо, что это не видно, хотя Голубов мог догадаться. Они пошли вперёд. На перекрёстке понуро стояли две привязанные к дереву лошади, неподалёку лежали трупы их хозяев. Студенты подошли.
  – Офицеры, – сказал очевидное тот, кого звали Фёдор.
  Он срезал перочинным ножом погоны у одного из них:
  – Подпоручик. У казаков – хорунжий. Пригодятся. Обязательно выбьюсь в офицеры, как брат.
  – Они пехотные, – обратил внимание на принадлежность погон спутник Фёдора.
  – Не важно. Берём лошадей, и уходим, – сказал Фёдор, пряча в карман шинели погоны. – Ты куда?
  – Домой, в Раздоры. А ты?
  – К Корнилову. Он вроде как в Ольгинской. Догоню. Может быть со мной?
  – Нет. Домой.

  На следующий день, 13 февраля Голубов направился к Саблину.
  Саблин смотрел на Голубова красными от бессонницы глазами:
  – Ты кто такой, комдив? Что значить: ты будешь лично устанавливать Советскую власть на Дону? Тебя контузило или ты самогону хлебнул? Может быть, ты товарищ Ленин или товарищ Троцкий? Тебя кто уполномочивал? Ты всего-навсего командир авангарда моей группы войск! Я, дорогой товарищ, два месяца с боями продвигался к Ростову и Новочеркасску, а теперь ты мне говоришь: «Уходи!» И это когда я победил белую контру? Ты кто такой, комдив?
  Голубов ушёл от Саблина ни с чем.
  В Новочеркасске и Ростове началась вакханалия грабежа. Кровавая анархия. Грабили все, у кого было оружие, все у кого было оружие стали яростными большевиками. Опьянев от крови и безнаказанности, расстреливали всех подряд без скидок на пол и возраст лишь бы хоть немного подходили под понятие контрреволюционер, хотя бы грамотной речью. Особенно досталось офицерам. Часть их рванула на юг к Корнилову, кто не хотел воевать не за белых, не за красных, разными путями стали пробираться за границу.
  – Это что же такое твориться? – спрашивали казаки Голубова. – Баб да мальчишек стреляют! Это такая власть тепереча будет?
  Голубов ответа не знал, ему тоже всё это не нравилось, но привёл в Новочеркасск большевиков именно он, и этого отрицать было нельзя. Совесть подсказывала – надо что-то делать. Чужаки грабили родной ему город.

  Атамана Назарова и председателя Войскового Круга Волошинова препроводили на городскую гауптвахту, выделили отдельное помещение каждому. Охрана была только у входа наружу, поэтому заключённым никто не мешал общаться между собой, да и с охраной тоже. Охрану несли попеременно казаки 10 и 27 Донских полков, сидельцы для них были своими: или бывшими командирами, или сослуживцами, фронтовиками.
  Атмосфера на гауптвахте среди заключённых царила напряжённо-нервная. Ничего хорошего для себя арестованные не ждали.
  Назаров в первую же ночь написал прощальное письмо жене, где кроме всего прочего сообщил, что его двум сыновьям памяти отца стыдиться не придётся. Держал он себя с достоинством, как подобает атаману и генералу.
  Как-то, в самом начале, на гауптвахту забрёл пьяный матрос с надписью «Аврора» на бескозырке. Он ходил, шатаясь по гауптвахте, ругался матерно и грозился. Анатолий Михайлович вышел на шум из своего помещения, оценил происходящие и громко произнёс:
  – Урядник!
  Явился урядник, начальник караула, вытянулся перед атаманом в струнку, по стойке «смирно», взял под козырёк.
  – Это что? – в приказном тоне сказал атаман. – Убрать этого мерзавца отсюда! И больше не пускать сюда эту сволочь!
  Урядник сказал:
  – Слушаюсь, – развернулся по уставу, руки по шву и сказал казакам: – Исполнять.
  – Меня?.. – пьяно удивился матрос и стал расстёгивать кобуру маузера.
  Но ему не дали это сделать, два казака взяли его под руки, вывели на улицу и кинули в сугроб.
  – Меня, революционного матроса, мордой в снег, – возмущался, ворочаясь в сугробе матрос. – Вы, лампасники, меня, Балтика…
  – Иди отсель, – сказал один из казаков, – а то шашкой достану.
  Матрос пьяный-пьяный, а понял, что достанет, встал и, не отряхиваясь, пошатываясь, побрёл в темноту.
  Долго потом казаки, смеясь, обсуждали этот случай, но после этого на гауптвахту не пускали ни революционных солдат, ни матросов.
  Красногвардейцы привели на гауптвахту двух кадетов тринадцати лет, взятых за то, что их старшие братья были в партизанах, а сейчас ушли к Корнилову и за то, что мальчишки вели себя вызывающе дерзко.
  Назаров вышел из своей каморки, оглядел мальчишек и обратился к казакам:
  – Казаки, это позор. С детьми уже стали воевать! Скоро и шашки о баб испоганим.
  Кадеты притихли, казаки опустили глаза, а урядник сказал:
  – Идите домой, ребятки.
  Мальчишки выпрямились, взяли под козырёк:
  – Господин урядник, господа казаки … Благодарим вас. Честь имеем.
  Щёлкнули каблуками, пожали руки уряднику и казакам и степенно удалились, чем вызвали умиление у охраны и арестантов.
  От скуки и нервного напряжения на гауптвахте шли разговоры о настоящем, а больше всего о будущем. Охрана прислушивалась. Ещё недавно казаки говорили и, главное, верили, что большевики их не тронут и что хуже не будет, а что офицеров с шеи скинут, так то не плохо. Но в городе творилось что-то ужасное. Тут засомневаешься.
  – Кончаться дворяне, за казаков примутся, – убеждённо сказал атаман Назаров.
  – Это почему так, Анатолий Михайлович?
  – Кучеряво живёте, казаки. Конечно, снарядить казака на службу тяжко: коня строевого купить и всё такое. Но у вас и льготы, казаки. А земля на Дону, какая? Видели в Пруссии, или под Витебском какая земля? Приедет на Дон беднота из-под Смоленска или Твери – обзавидуется. И будут свои порядки устанавливать. Ей казачьи порядки ни к чему. А иногородние им подпоют. Юртовые и войсковые земли казаков меж собой поделят.
  – Как поделят?
  – Просто. Их власть!
  – И что же это будет, ваше превосходительство?
  – Восстание будет, – уверенно сказал Назаров. – Казаки такое не потерпят. Ещё месяц, ну, два. Я-то не доживу. Меня расстреляют. А вам думать! И берегите офицеров своих, не давайте их уничтожать. Пригодятся – их воевать учили.
  На третий день заключения Назарова его посетил атаман Голубов вместе с Медведевым – комендантом Новочеркасска.
  Голубов был очень обижен. За все его заслуги – и пленение Чернецова и взятие Новочеркасска, арест Назарова ему, блестящему царскому офицеру, не дали ничего. Медведеву и то вон дали должность коменданта просто так! Фактически руководить Областью Войска Донского назначили какого-то Подтёлкова. И он пришёл к арестованному им атаману. Сначала они с Медведевым обошли гауптвахту, расспросили, кто за что сидит, отпустили одного старика, а затем Голубов оставив коменданта, зашёл к Назарову.
  Назаров молча зажёг свечу и поставил на стол у себя в каморке.
  – Что, Анатолий Михайлович, брезгуешь, руки не подаёшь, – топорща усы, сказал Голубов, – увидел меня и демонстративно ушёл.
  – Да мы, вроде, по разные стороны баррикад, – ответил Назаров, – а как врага, я вас, Николай Матвеевич, не уважаю.
  – Это от чего такая не милость. Воюю, дай Бог каждому!
  – С кем воюешь? Со своими! А присягал императору!
  – Так все присягали! Нет больше императора.
  – Все?! Говорят, когда ты был представлен императору, то Николай Александрович окурок бросил, а ты его подобрал и на груди хранил. Было?
  – Ну, было! И что теперь?
  – Ничего! Присягал императору и предал его.
  – Все присягали.
  – Да, но не все окурки императорские на груди хранили. А это больше, чем просто присягать! Где тот окурок?
  – Где? Выбросил.
  – Выбросил! А хранил бы верность монархии вместе с окурком, то тебя бы уважали. У Корнилова всякие есть: и монархисты, и те, что за Учредительное собрание, и, так сказать, демократы. Избавимся от большевиков, соберём Учредительное собрание, оно и решит, какой быть России: абсолютной монархией, конституционной монархией или демократией с любой формой правления. А ты царя-батюшку предал. Агитировал здесь в Новочеркасске за революцию. Тебя за это на эту вот гауптвахту посадили. Весь декабрь просидел. Ты пообещал в политику не влезать, и опять предал! Я тебя отсюда вытащил, а ты к большевикам подался!
  – Обманули меня, – хмуро сказал Голубов.
  – Обманули! Ты что, дитё малое? И, главное, принял атаманство от царицынских рабочих! Это позор! Зачем? И меня, выборного атамана Тихого Дона сюда заточил! В знак благодарности, наверное.
  – Я заточил, я и вытащу.
  – Да?
  – Да. Я надеюсь, что Войсковой Круг трудового казачества выберет атаманом именно меня. И я бы хотел видеть тебя, Анатолий Михайлович, председателем Круга.
  – Что свой авторитет растерял, решил у меня подзанять? Большевики-то позволят Круг собирать?
  – Большевиков я прогоню.
  – Так сначала прогони, эти безобразия на улице прекрати. Сам-то не грабишь? А там, глядишь, тебя и выберут.
  – Я грабителем никогда не был!– вскипел Голубов. – Я взял себе лишь коня вороного Каледина, как военный трофей. Имею право! Порядок наведу! Я вернусь за тобой, Анатолий Михайлович, – пообещал, уходя Голубов.
  Но через два дня, 17 февраля пришёл приказ от председателя совета народных комиссаров Донского областного Военно-революционного комитета и комиссара по военным делам подхорунжего Лейб-гвардии 6-й Донской батареи Подтёлкова о переводе Назарова, Волошинова и ещё пять человек в Ростов, который стал центром управления Донской Области.
  – Зачем? – не понял урядник.
  – Боятся, – сказал Назаров, – Ростов город рабочий, там Подтёлкову спокойней, чем в казачьем Новочеркасске.
  – Ничего вы с ними не сделаете? – задал наивный вопрос урядник командиру красногвардейцев, состоявшему в основном из шахтёров.
  – Приказано доставить в Ростов, – равнодушно ответил командир красной гвардии.
  – Что бы ему ни приказали, – спокойно сказал Назаров, – он тебе всё равно не скажет, господин урядник. Прощайте, господа, – поклонился он остающимся офицерам и направился к выходу.
  Арестантов усадили на телеги. «Вроде и правда в Ростов» – подумал урядник и перекрестил с крыльца гауптвахты телеги с арестантами.
  Телеги заскрипели к дороге на Ростов, сзади трое верховых красных казаков. Но далеко не уехали. Сразу за городом в Краснокутской рощи у оврага остановились. Арестантов высадили.
  – Ну вот, – сказал генерал Груднев, – большевики в своём репертуаре. Сказали бы честно, что на расстрел везут.
  – Боятся, – сказал Назаров. – Сказать боятся, нас боятся, своего народа тоже боятся: а вдруг обман раскроется.
  Их, семь человек, построили лицом к дороге спиной к оврагу, раздели до исподнего. Красногвардейцы