Путь солнца

Этот простодушный ребёнок сразу заразил его состоянием восторженности и абсолютного счастья, и впервые в жизни Николай писал картину не представляя детали и цвета, а словно ощущая внутренний дух всех элементов пейзажа. Он сразу понял, что уловил ту великую простоту, про которую говорят, что она сродни гениальности, и всеми силами старался поддерживать своё уникальное состояние. Он не видел лица девушки и не стремился его видеть, шутливо убедив себя, что смертный не может узреть ангела, ведь просто чувствовать его присутствие – уже великая удача.


  Незаконченная картина осталась в той комнате, где он жил. Уезжая, он завесил её каким-то стареньким полотенцем. Картина должна была называться «Гармония».























                                        Ужасный радостный день

                                                                      Ребятам, которые уберегли Донбасс 
                                                                  от сатанизма, посвящаю…

  Ночного обстрела не было, и это настораживало. Тем более что и утро, хмурое, морозное, затуманенное, созревало в полной тишине. Этому, казалось бы, естественному природному состоянию, если б не война, удивлялись все, кто уже проснулся. Но удивлялись равнодушно, походя: забот и дел хватало и без обстрелов.
  Несмотря на трёхчасовой ночной дозор, Игорь Горев (позывной – Горе) проснулся в начале восьмого и твёрдо решил побриться, тем самым оказав уважение празднику. С минуту полежал, вспоминая, где можно набрать чистого снега, потом резко подскочил с нар.
  В блиндаже спали ещё двое, кто-то возился недалеко от выхода, чуть дальше разговаривали и посмеивались. Ночью обрывками разной длительности снилось что-то несусветное, нервное, но пыльный налёт нереального мира теперь быстро сметался радостным ощущением привычного круга товарищей по оружию. Товарищей грубых, закопчённых блиндажной буржуйкой, жёстких в бою, но своих в доску, которые никогда не сядут есть, пока не выяснят, не остаётся ли кто-нибудь голодным. Этот неяркий, но тёплый мир нравился больше любых грёз. Кстати, чайник на печке струился тонким белым дымком: кто-то позаботился о спящих. Через неплотную дверцу дружелюбно мерцали бледно-красные угольки, словно старались утешить за отсутствие тепла в блиндаже: дрова приходилось экономить.
  Игорь обулся, застегнул бушлат и, прихватив ведро, отправился за снегом. По окопу ходили человек пять, у некоторых от долгого пребывания на морозе бороды и усы окрасились во влажную седину. Хотя седых волос у этих нестарых ещё людей хватало и под инеем. Они бодро приветствовали Игоря, обменивались шутками о противнике: мол, крепко спит в праздник.
  Навстречу попался Витёк, двадцатилетний парень, прибывший сюда с

месяц назад. Белый маскхалат и большой бинокль на груди очень шли ему, и он чувствовал это, потому двигался по окопу солидно и сурово, хотя и пригибая свою статную фигуру баскетболиста. «Вчера он был в другой обутке», - заметил Игорь и хотел поинтересоваться обновкой товарища, но тот опередил.
  - Что, умываться, дядь Игорь? А если я скажу, где сохранился хороший снег, половина ведра мне?
  - Говори. Будет много – наберём ещё и в твою шапку.
Витёк улыбнулся крепкими, редкими зубами и повернул обратно.
  Действительно, маленькая, но плотная белая кучка, не истоптанная ничьим каблуком, сохранилась от того, единственного пока за ползимы, снегопада. Видно было, что солнечные лучи часто попадали сюда: куча покрылась толстой коркой, ощетинилась ледяными кристалликами.
  - Вот, - торжественно объявил Витёк, и одновременно с его возгласом прилетел звук гаубицы.
  У соседей ухнуло.
  - Сейчас и нам достанется. Позавтракали, гады…
  Игорь положил ведро набок и стал быстро трамбовать в него снег, не заботясь о чистоте и захватывая песок. Боковым зрением увидел, как Витёк сдвинулся шага на три и начал рассматривать врага в свой большой бинокль, будто хотел глянуть в лицо виновникам обстрела.
  Ещё три-четыре движения рукой – и можно рвануть в укрытие. Но на войне и кусочек секунды, случается, решает многое. Снаряд ударился правее, немного перелетев через окоп. Игорь тут же оглох и только телом воспринял ту огромную массу земли, которая тяжёлой волной беззвучно кинулась на него. Сознание, бросив тело в завале, выскочило наружу.
  … Сначала появился звон. Он появился в пустоте и быстро наполнил всю её собой. Когда звон стал невыносим, резко, словно включатель электролампочки, щёлкнуло в голове и заработали мысли. Они осторожно прощупывали окружающую действительность, раздвигали её, ширились. Первое, что ясно осознал Игорь, - он не может пошевелиться под землёй. Она накрыла всё его тело, в том числе и грудь. Однако дыханию не мешала:

наверное, потому, что его бросило на бок. Заработав, голова начала решать загадку: если он дышит, откуда берётся воздух и куда выдыхается? Игорь попробовал открыть глаза, но в них посыпался мусор. Однако шевеление головой подсказало, что она лишь слегка присыпана и может как-нибудь выбраться к свету. Двухминутное ёрзанье – и Игорь освободил почти всё лицо.
  Звуков по-прежнему не было, только однообразный звон. Но теперь сознание вооружилось зрением, и можно было что-то разглядеть.
  Сначала глазам не поверил: он в яме. Точнее, в воронке. Окопа не видно, редкие деревья, окружавшие позиции, тоже куда-то делись. Ни Витька, ни ведра со снегом – ничего. Впрочем, это всё-таки взгляд снизу вверх. К тому же ничего плохого в новом углублении на их позиции нет. Пригодится. Но что же с телом?.. Рассмотреть нельзя, пошевелиться не получается. Сильно давит, особенно справа, на рёбра и особенно на ногу, которая то ли ранена, то ли вывернута.
  «Почему не идут товарищи? Обстрел, кажется, закончился… Или просто не слышу…контужен?.. Но голова, вроде, не болит. Ладно, жив и то слава Богу. Вот Витёк… Где же он?.. Теперь не определишь, где кто из них двоих находился. Но если взрыв с этой стороны, то парня могло бросить в окоп, а осколки прошли выше. Тогда жив. Жив и лежит где-нибудь неподалёку, тоже приходит в себя. Нет, так невыносимо…»
  Игорь с усилием зашевелился и - потерял сознание. Поначалу было тяжело и больно. В какой-то момент даже привиделось, что он в могиле, и сквозь слой земли просматриваются тусклое солнце и бледные облака. Такое уже было когда-то. В детстве сигал с друзьями с высокого обрыва в речку, глубоко уходил под воду и, чтобы сориентироваться, открывал глаза. Между ним и солнцем было несколько метров воды, и руки торопливо разгребали её, пока не кончился воздух в лёгких. А сейчас – ему вдруг с каждой секундой становилось всё легче и легче, давление на грудь слабело, и, кажется, можно было свободно дышать. «Умираю, что ли?..» - подумал Игорь и услышал внятный ответ:
  - Да ты, брат, совсем не ранен! Вон какой капонир вырыл своим ведром! Танк можно спрятать!
  … Через полчаса Игорь совершенно пришёл в себя. Он даже порывался

помочь товарищам, которые отправляли в тыл раненого Витька, но его осадили:
  - Справимся без тебя! Сиди, завтракай!
  Игорь смотрел на чай, размышлял о том, как ему повезло и про себя шутливо упрекал ноющую правую ногу: мол, стыдно жаловаться, даже вывиха нет.
  Недалеко от блиндажа послышался голос ротного. Николай, по позывному Горняк, обсуждал с ребятами обстановку, потом – другим тоном, спокойным, даже каким-то ласковым – начал что-то подробно рассказывать. Игорь услышал своё имя и, окончательно решив, что использует горячий чай для намечавшегося с утра бритья, поставил кружку на печку.
  Ротный вошёл в блиндаж.
  - Горе, ты как? Уверен, что не надо к врачам?
  - Да Надя ж приходила, осмотрела: всё нормально.
  - Ладно. Если что – не мучайся… Ходить можешь?
  - Конечно. Я ж сюда сам дошёл.
  - А я тебе подлиннее путь предлагаю…чем от твоей воронки.
  - Не моя она. ЭТИХ надо «благодарить»… Землекопы, ё-моё…
  - Главное: все живы. А окоп подправим.
  - Так куда идти-то?
  - Пойдёшь – если сам захочешь. Я не приказываю.
  Николай сел на край нар, протянул руки к печке, помолчал.
  - … Вы – молодцы: всегда дров находите… Знаешь церковь на окраине города?
  - Ну…
  - Там служба будет. Праздничная. Точнее, она уже началась. Треть бойцов можно отправить…помолиться за себя и других. Батюшку не знаю, издалека привезли, но старичок приятный, всех благословляет… Ну что, пойдёшь?

  - Пойду. Только побреюсь.
  - Можешь не успеть. Иди так: Бог простит. Свечку поставишь за здравие, чтоб парнишка наш легко выздоровел.
  - Конечно.
  Ротный ушёл, а Игорь, сколь можно было, привёл одежду в порядок, расстегнувшись, убедился, что крестик на месте, и окопами, потом лесополосой, отправился в тыл.
  Городок находился в трёх километрах от их позиций, а церковь, про которую говорил Николай, была там одна из трёх и действительно располагалась через две улицы от окраины. Опытный взгляд военного человека, не раз бывавшего в разведке, моментально определил по свежеистоптанной земле, что внутрь зашло не менее четырёх десятков человек, в том числе в берцах. Обтерев обувь о траву, Игорь снял шапку, перекрестился и вошёл. Опыт разведчика пригодился ещё раз: в церкви было темно, почему-то не горели даже свечи, люди стояли совершенно неподвижно, а священник, невысокий и худощавый, потому малозаметный, стоял спиной к молящимся, и только справа слышалось негромкое и торжественное чтение. Игорь понял, что это один из тех моментов службы, когда нельзя ходить, разговаривать, а только слушать и молиться, потому втиснулся в храм почти незаметно, как будто что-то угрожало его жизни, и застыл, сделав только один шаг.
  Едва успокоив мысли и чувства, он попробовал разобрать слова молитвенного чтения. Голос чтеца был не хуже дикторского по телевизору и звучал вполне ясно. Однако ещё раньше, чем уловился смысл слов, сердце охватил тот настрой, который шёл от интонации и от всей обстановки в церкви: до полусотни человек, половина из которых военные, а другая – местные старики и старухи, стояли с такими выражениями лиц, словно для них уже начался Страшный суд. «Значит, сейчас надо думать о грехах и каяться», - понял Игорь, но вспомнил не свои прегрешения за последние месяцы, а недавнее «погребение» под землёй от взрыва. Тело будто снова ощутило невозможность пошевелиться, тяжесть земли, мучительную невозможность открыть глаза. Монотонное, но чувственное чтение, растекавшееся по церкви и болью оседавшее на раскрытое сердце, усилило страх, смятение и осознание конца, пережитые пару часов назад. «… положиша мя в рове преисподнем, в темных и сени смертней», - вдруг

чётко услышал Игорь и не поверил сразу, что слова были произнесены на всю церковь. Ведь это только про него. Он даже вздрогнул от мысли, что вся сегодняшняя служба будет упоминать события его утра, и огляделся: не знают ли об этом окружающие люди. Но лица было плохо видно, и каждый скорее всего думал о своём.
  Понадобилось несколько минут, чтобы захватившие всё тело волны эмоций улеглись обратно в сердце, и разум вернулся к спокойному восприятию службы. Священник что-то громко сказал, певчие запели красиво и с радостным воодушевлением. Оказалось, что в храме есть электричество. Включили большую люстру, висевшую над