что перед тобой, это пока что не секрет, и оттого он мало что стоит. Но если ты хочешь из него получить секрет, то скрой его от всех. И тогда он будет хоть чего-то стоить. А чего он будет стоить и что ты вместо него получишь, то для того чтобы это узнать, тебе придётся сюда заглянуть в это же время, в чётный для тебя день», – прочитав ещё раз записку, Клава со словами, само собой сказанными про себя: «А каждая из них интересно догадается о том, что её подругу будут здесь ждать на другой день», начал сворачивать записки. Когда же они приняли свой прежний, свёрнутый вид, Клава прочитал имена на них и немного себя разуверил в том, что у него всё это дело выгорит.
– Слишком забегаешь вперёд, строя такие догадки, – совсем не успокоил себя Клава, – тут ещё совсем не ясно, как они отреагируют на эти послания, и не захотят ли тут же заглянуть в кабинку, чтобы выяснить для себя, кто тут им голову мудрит. Да и как их подозвать сюда? – задался вопросом Клава, принявшись осматривать всё вокруг. Но здесь ничего нового нет, а нажимать на сливной бачок не хочется не из-за эстетических соображений, а просто его слив собьёт всех будущих участников задуманного им события с нужных мыслей.
И только он так приозадачился, как вопрос привлечения внимания сирен сам собой разрешился после того, как он в этом задумчивом состоянии неожиданно для себя и уж точно не запланировано, воздушным путём напел ту знаковую мелодию, которую ему в голову вложила сирена. А как только он это осознал, а осознал он это по вдруг замолчавшим подружкам-болтушкам, то есть сиренам, то уже замолчать не смог, решив, что у него другого выхода и нет, как только идти ва-банк. – Если я ошибся на их счёт, то получу, что заслужил. Если же они на самом деле сирены, то… – Клава сверкнул глазами и закончил свою мысль. – Мы ещё поборемся с вами.
Ну, а судя по появившимся теням на полу перед дверкой кабинки, то времени на подготовку к этому единоборству больше нет и Клаве нужно немедленно действовать. Что он и сделал, протянув в свободное пространство под дверью одну из записок. А там, с той стороны двери, не спешат брать в руки записку, а видимо изучают её. И хорошо, что Клава, сам того не осознавая, просунул в свободное под кабинкой пространство только саму записку и ни насколько не дальше, а иначе бы он по своим мужским рукам был подловлен этими сиренами.
Но вот одна из теней зашевелилась и как вскоре рукой Клавы почувствовалось, то за записку кто-то ухватился и пока что держит её в натяжении с его рукой, возможно пытаясь вытянуть его руку наружу и затем по маникюру на руке или по его отсутствию, вычислить подателя сего письмеца без конверта. Но Клава уже понял, чем это ему грозит, и он выпускает из руки эту записку, в тоже время просовывая чуть в стороне другую. Здесь опять происходит своё замешательство с ожиданием Клавы, а уж после по прежней схеме.
Когда же записки были доставлены и оказались в руках своих, так и слова не промолвивших получателей, то для всех, а особенно для Клавы, наступил свой час истины. И хотя совсем не сложно предугадать, кому в этот момент было более волнительно и мучительно ждать развязки (каждый думал, что ему), всё-таки у каждого из участников этого происшествия вспотели мысли и голова.
– Да хоть скажите одно слово! – Клава первым про себя не выдержал давления всей этой установившейся тишины, которой особую тяжеловесность придавали бьющие по стенам басы музыки из общего зала ресторана. Но в ответ звучит одна только грохочущая басами тишина. Отчего зажмуривший глаза Клава уже начинает сомневаться в реальности происходящего. – Может я тут под эту монотонную болтовню прикимарил, – начал соображать Клава, – и в потёмках разума всё это себе придумал. – С этими мыслями Клава полез в карман пиджака, и вот чёрт, находит, а вернее, не находит там первое подтверждение этой своей сонной догадки – там нет записной книжки, из которой он как бы вырывал листы и делал из них эти записки.
При этом эта не находка Клавой записной книжки, приводит его в смешанные чувства, – всё-таки хотелось бы знать, куда подевалась записная книжка, – да и к тому же этой улики будет недостаточно, чтобы утверждать, что он не писал никаких записок. – Может ты, остолоп, использовал записную книжку не по назначению. – С долей самокритичности отнёсся к себе Клава и тут же руками натыкается на подтверждение этой версии исчезновения записной книжки – в кабинке нет туалетной бумаги.
А вот эта находка вызывает уже однозначно грустные мысли у Клавы, теперь уже с большой долей вероятности могущий откровенно признаться в том, что и мысли у него не самого хорошего качества и место им там, куда пошла бумага из записной книжки. – Всё мнил себя и не пойми кем, задирая до неба нос. А жизнь тебе указала, где настоящее место тебе и твоим мыслям о себе. – Клава уже не знает себе удержу и опускает себя ниже некуда. Впрочем, у него ещё есть шанс на то, что он не какое-то гумно, на что указывают многие факты, а если у него в кармане окажется ручка, то она своим присутствием перетянет на себя всю эту ситуацию и с балансирует отсутствие записной книжки. – Может я писал ручкой на туалетной бумаге. – Мало веря этому, но всё же не теряя шанс на свой обман, Клава с дрожью и трепетом в сердце полез по карманам.
Почему по карманам, то так всегда и происходит, когда ты не находишь искомое в одном кармане. Почему же этого не произошло с записной книжкой, то Клава был так потрясён её отсутствием там, откуда она только что вынималась, что не догадался её поискать в других карманах. А ручка всё-таки более мобильное устройство, и она легче теряется в других карманах, но при этом с не меньшей лёгкостью там не находится (заодно можно на предмет наличия записной книжки прочерстить). Что, к потрясению Клавы и произошло сейчас. И он, сидя в одном непонимающем положении, за стекленев во взгляде на свои руки, не понимал, как такое могло произойти, что он сейчас ничего не понимает из того, что с ним произошло.
И так до тех пор, пока он не замечает на руках следы от чернил. А это не только даёт надежду на какое-то понимание себя и с собой происходящего, но и придаёт силы Клавы. И хотя это были силы отчаяния, всё-таки это какие-никакие силы и ими грех не воспользоваться.
И Клава воспользовался ими немедленнейшим образом, подскочив с места и, с силой оттолкнув от себя дверку кабинки. Где он к своему потрясению наталкивается, кто бы мог об этом подумать…А об этом Клава в последнюю очередь подумал, и как оказывается зря. В общем, он там наталкивается на ухмыляющуюся физиономию Михаила, который как уже раз виделось Клаве, подозрительно его оглядывает со всех сторон, нравоучительно покачивает головой и говорит:
– А вот такого паскудства от вас, Клавдий Авторитетович твою мать, я совершенно не ожидал. – Здесь следует небольшая пауза, понадобившаяся Михаилу для того чтобы продохнуть накипевшее негодование, а дальше идёт второй блог высказывания Михаила. – Я его послал по делу, а он тут развлекается. И только не говори мне, что ты тут по делу засиделся. Не поверю.
Но Клава даже если бы и хотел что-то сказать, то не смог бы. А всё потому, что он перенервничал, да ещё тут такая сбивающая с ног неожиданность с появлением Михаила, и он не выдержал и на последних словах Михаила пал. А вот куда, то этого он уже не знает, а Михаила спрашивать об этом он не станет, не доверяя в этом моменте ему ни насколько – обязательно соврёт с преувеличением, наступив на его больную мозоль, намекая на всякую пакость.
А вот когда Клава, спасибо за всё свежему воздуху, пришёл в себя, сидя на скамейке, то он, конечно, перепугался, не обнаружив рядом с собой никаких людей, а те что ходили всё вокруг да около в виде прохожих, то их и за людей нельзя сразу считать, пока не познакомишься с ними поближе, – всё норовят они тебе ноги отдавить или плечом подтолкнуть, как будто и занятий для них других и не придумано (понятно, что нас окружают не люди, а роботы, запрограммированные на нашу мотивацию по борьбе с окружающей средой), – и принялся крутить головой в разные стороны и оглядываться вокруг, а уж только после всего этого, в себе.
И тут по-другому не бывает – он своим глазам не верит, себя в таком неподобающем виде видя, начав придираться к самому себе (а так он придирчив к сторонним людям, тогда как сам он чуть ли не безупречен). Где всё ему не так и ничего его в себе сейчашном не устраивает (а ведь когда он ко всему этому в магазине, а затем дома примеривался, то его всё устраивало).
– И что это я вижу! – в недоумении возникает этот вдруг очнувшийся человек, такой же во всём как Клава. А как будто и так не ясно, что он видит – что на нём с утра было надето с особой прилежностью, то и сейчас надето. А то, что всё это слегка запылилось, местами загрязнилось, а в некоторых штучных местах поотрывалось, то такова жизнь: всё течёт, всё меняется (да и про космическую пыль не нужно забывать).
Но нет, Клаву, или другого привередливого и вспыльчивого человека такая реальность не устраивает, и им непременно желается знать, отчего такой переполох в его внешнем виде произошёл так незаметно для него, то есть чуть ли немедленно. И почему силы природы, получается так, что действовали по отношению к нему так избирательно. – Чем это я так замечателен сегодня от других, – вон сколько вокруг людей, – чтобы меня нужно было выделять? – начнёт требовательно задаваться вопросами тот же Клава, специально забыв, что сам себя ежеминутно выделял из всей массы людей. А когда значит, природа к нему прислушалась и решила пойти к нему навстречу, выделив его из всей массы людей, то он опять недоволен. Вот и спрашивается, как быть с такими как он, привередливыми людьми. Выделять их или нет. А может их выделить в отдельную прослойку избирательных на свой счёт людей, чтобы они там в своём кругу варились.
Ладно это мысли праздные, а Клава тем временем со всем этим неустройством в глазах обводит себя взглядом, чуть ли не последние пуговицы со своего пиджака рвёт, пытаясь опытным путём понять, как такое могло произойди с его новым пиджаком, специально им купленным под этот первый рабочий день, и который так себя не оправдал, пачкаясь и рассыпаясь на глазах.
– А ботинки! – в сердце замирает Клава от ужаса, в который его вогнал отбитый вид новых ботинок, стоило ему откинуть от себя оторванную от пиджака пуговицу и посмотреть себе под ноги. И Клава уже и боится дальше себя рассматривать, не ожидая там для себя ничего хорошего увидеть. А уж заглядывать куда-то глубже в себя, то это вообще за гранью его переносимости себя и нервов.
И всё для него складывается хуже некуда, и переубедить его в этом он сам себя никогда не сможет, пока ему на выручку не подойдёт хоть кто-то, кто чуть-чуть, а ему знакомый. В общем, для этого его разубеждения вполне подошёл Михаил, кто как раз к Клаве и подошёл в тот момент, когда он уже и перестал догадываться, что всё это может значить с ним, и в пал в лёгкий умственный ступор, уперевшись взглядом в одну точку.
– Не туда смотришь. – Заявляет с ходу Михаил, однозначно зная, как привести в себя и ко вниманию к нему вот таких попавших в необъяснимую ситуацию людей. И Клава, как и любой человек на его
