учусь, как правильно заниматься наукой.
- Понятно. Это в философии называется «следовать логике развития самого предмета исследования». Ну, с этим у тебя, в общем, нет проблем с пониманием, с оговоркой, что ты будешь учиться с другими студентами, которые не обязательно с таким пониманием пришли учиться. Вот это необходимо им подробно растолковать.
- Еще один вопрос можно?
- Пожалуйста. А потом я сам задам тебе вопрос, - это будет справедливо. Договорились?
- Конечно. Я вам, наверное, уже надоел со своими вопросами.
- Я уже к ним привык. Бывало, твой отец не даст соврать, столько наслушаешься вопросов за день на занятиях, что не знаешь, как на них ответить.
- А вы адресуйте их самим студентам и ставьте им оценки не за то, что они повторяют вас, а за то, что они для себя открыли.
- Я и стараюсь этим заниматься с ними. Однако в последнее время таких студентов, которые имеют склонность спрашивать по предмету занятия, становится все меньше. О чем ты хотел меня спросить?
- О том, почему тогда университет называется университетом, если он дает не общее, универсальное, а только специальное образование или, как вы выразились, все о немногом?
- Ты меня не понял. Университет продолжает традицию школы давать образование. Только это уже не общее для всех, а всестороннее для тебя лично с углублением в предмет исследования по твоему выбору.
- Я это понял. И все же я вижу проблему. Здесь не может не возникнуть противоречие между всеобщим или универсальным образованием и узкой специализацией.
- Теперь уже, как раньше, например, в эпоху Просвещения, нам не достигнуть равной специализации для каждого студента и преподавателя по всем областям и направлениям научного исследования природы, общества и человека. Слишком высок, глубок и широк уровень нашего знания применительно к отдельно взятому человеку. Современная наука доступна сейчас целиком только всему, универсальному научному сообществу. Членов этого сообщества ты как раз и встречаешь в университете. Для того, чтобы удовлетворить твое желание все знать, необходимо родиться, как минимум, в XVIII в. А это, как ты знаешь, невозможно. Узкая специализация – это объективная тенденция развития познания вообще и в частности научного познания.
- А может ли удовлетворить такое желание философия?
- Мы договорились, что после ответа, я задам тебе вопрос.
- Хорошо. Я постараюсь на него ответить, насколько это будет в моих силах.
- Вопрос простой: почему ты не задал его, как и другие вопросы, Анатолию Ивановичу?
- Почему, я их задавал и приблизительно знал, что услышу. Но папа занимается космологией. Он наукой как предметом не занимается. Вы же, Борис Борисович, занимаетесь еще и самой наукой, ее философскими вопросами.
- Понятно. Значит, тебя интересует то, что скажет ученый философ. Ты спросил о том, удовлетворяет ли желание в универсальном знании философия? Могу сказать, как я понимаю, что нет, не удовлетворяет, если под универсальным знанием понимать знание обо всем.
- Но ведь философия имеет своим предметом всеобщее? Получается, что философы занимаются тем, что никогда не будут знать?
- Да, философы занимаются всеобщим, но это всеобщее не есть все. Из всего они берут всему общее единое, с которым связывают мыслимое. Ведь единое дается нам только в мысли. Теперь ты понимаешь, что имеют в виду философы, когда говорят об универсальном знании. Они понимают, что все знать нельзя. Тогда что можно знать? Знать в том, что в познании равным образом присуще всякому знанию. Что это? Само знание, его сущность. Философия дает универсальное знание не обо всем, а об одном, - о самом знании, о том, что это такое и для чего оно нужно человеку. Вот для чего тебе надо все знать. Ты об этом уже задумывался?
- Да, об этом мы вчера говорили с папой.
- Вот видишь. И к чему вы пришли?
- К тому, что все знать просто невозможно. Можно знать только то, что нужно в жизни для того, чтобы быть человеком.
- Правильно.
- Правильно то правильно. Но что значит быть человеком?
- Это значит быть самим собой.
- А что так без знания, мы не есть сами?
- Есть. Но такой самостью отличается любое существующее, например, камень или муравей. Человек же еще ищет признание, которого может добиться, только если будет делать нечто лучше других. Тогда они будут в нем нуждаться.
- Неужели все можно и нужно сводить к прагматике жизни? И это говорите вы, философ!
- Нельзя забывать о реальной, наличной жизни среди себе подобных, увлекаясь отвлеченными идеями и абстрактными знаниями.
- Вы, сказали красиво то, что безобразно твердят учителя в школе. И это все?
- А что ты хочешь? Тебе что мало получить признание среди тех людей, которых ты уважаешь за то, что у них есть то, к чему ты стремишься?
- Конечно, мало. Я не гонюсь за признанием. Мне интереснее узнать, а не получить или дать другому.
- Узнаю юношеский максимализм.
- Борис Борисович, это не возрастное. Я просто хочу знать.
- Для чего знать?
- Для того, чтобы знать больше того, что я знаю. Так я думал прежде. Но недавно я задумался над этим. Я думаю и узнаю не для того, чтобы извлечь из знания пользу. Может быть, я хочу не знать, а разуметь, просто думать. Знание, если есть мысль, появится само собой из мысли.
- Какое знание? Абстрактное?
- Почему только абстрактное, и конкретное тоже.
- Измыслить можно. Но это будет абстракция по поводу чего-то эмпирически реального, данного тебе прежде в опыте. Однако будет ли мысль реальна по своему объективному содержанию, а то она рискует стать фантомом, субъективным представлением несуществующего в действительности объекта. Надо понимать, что реальной может стать в действительном мире только такая мысль, которая имеет не только аспект субъективного выражения и переживания, но и объективного содержания.
- Борис Борисович, вы хотите сказать, что реальной может быть мысль только о материальном объекте?
- Я хотел сказать то, что сказал. А вот твой вопрос содержит уже интерпретацию этого, причем интерпретацию неточную и неверную, недостоверную. Я сказал о том, что реальной мыслью может быть мысль содержательная по своей форме как понятие, в котором определена сущность не обязательно материального предмета, имеющего субъективный и объективный аспекты в качестве предмета интенции моего ума. Ты меня понял?
- Значит, вы полагаете, что посредством мысли, по ассоциации и в логическом порядке в форме понятия связанной с другими воплощениями моего ума, я способен сообщаться с сущностью интендированного мною предмета?
- Аристокл, кто тебя научил так говорить?! Ты говоришь как выпускник философского факультета! Очень хорошо. Тогда зачем тебе на него идти?
- Борис, но он так же, как философствует, и вычисляет как математик и описывает и объясняет физические явления как физик. Так что ему не нужно высшее образование?
- Да, и выражает свои мысли и чувства не хуже выпускника филологического факультета. Скажу тебе, не думал я, что выбор профессии такая трудная задача. А ты сам то, Аристокл, к чему больше расположен? К вычислению, описанию, объяснению, наконец, к размышлению?
- Из перечисленного вами, Борис Борисович, мне равным образом все интересно. Но волнует меня больше размышление.
- Ты хочешь сказать, что стихия чистого мышления ассоциируется у тебя со стихией чистого чувства?
- Вот здесь-то для меня и скрывается проблема. С чистым ли чувством у меня ассоциируется чистая мысль?
- Это очень интересно. Ну, тогда Толя, я думаю, что Аристу прямая дорога на философский факультет. Только твое увлечение размышлением нисколько не помешает тому, чтобы дальше параллельно заниматься точными, естественными и гуманитарными науками, если у тебя есть склонность к ним.
Вот какой разговор состоялся у Аристокла с другом его отца, «ученым философом» Борисом Борисовичем. После разговора наш юный философ не мог не размышлять. О чем же он думал? Как ни странно о самой философии, и в частности о том, что такое всеобщее или универсальное именно для него. Он думал так: «Для меня всеобщее является в мысли в качестве уже особенного. Хотя о нем я могу думать как о всеобщем. Но, думая о всеобщем, я его конкретизирую и представляю как особенное того всеобщего, которое в действительности есть. Но что оно есть: абсолютная идея, дух, материя? Следует думать более определенно, чем прежде, ведь сама мысль развивается в таком порядке: от менее определенного к более определенному абстрактному, через связь определенностей как последовательность опосредствований к уже конкретному конечному воплощению в мысли конечного еще не духа, но его логического образа.
Если понимать дух в сущности как действительность или единство моментов сущности и его существования, то он есть живое в мысли движение к пределу мыслимости. Естественно возникает вопрос: в чем заключается этот предел? В том, что мысль будет биться вечно в самой себе как стихия чистого мышления в себе и для себя в качестве самотождественного самосознающего самомышления. Этим она ограничивается. Она ограничивается самой собой, содержа в себе и для себя, в мысли и для мысли свое бытие. Но здесь скрыто самопротиворечие. Самостановление себя собой, логически здесь продемонстрированное, снимает в себе свое иное, но само иное не может не быть в ином, чем мысль, ведь есть не только то, что есть, но и другое, то, что не-есть оно само. Иначе выражаясь, дух предполагает материю, бытие - не-бытие. Причем не только ноуменальную материю духа или не-бытие как момент становления бытия бытием уже конкретным, бытием определенным качеством, ограниченным мерой своей количественной определенности.
Если дух есть сущая жизнь в себе и для себя, то есть, движение к себе как саморазвитие, то необходим переход от одной ступени или уровня своего развития к другому. Причем этот переход предполагает снятие прошлого этапа развития в новом. А это снятие есть не только сохранение в новом старого как настоящее единство будущего с прошлым, то есть, того прошлого, которое проходит так, как приходит в настоящее под именем «будущее», но и уничтожение прошлого, то есть того, что прошло и его никогда уже не будет. Другими словами, есть не только то прошлое, которое прошло, но есть и то, будущее, которым это прошлое стало. Его в будущем уже не будет. Как будущего его нет. Это смерть? Смерть есть то, чего больше не будет. Не будет больше, а будет меньше? Это вопрос. Наверное, здесь важно не сравнение, а наличие того же самого. Такого же самого не будет, но будет нечто подобное. Части могут быть, но целого уже не будет, ибо целое есть единство или связь всех частей без остатка. Некоторые части не могут не быть утеряны, если распалось целое на части. Эти части могут быть частями другого целого.
Следовательно, существует материя как некоторая неопределенность в качестве стихии новой сборки, существует не-бытие не как бытие только чего-то другого, существует смерть не просто как момент перехода от одного уровня развития духа к другому. Материя не есть
