Когда наша троица стала издавать неприлично громкий шум, на что на них зашикали соседи, она, коллективно извинившись, покинула зал интимного знакомства с мировой мыслью и перешла на лестницу. Разговор на русском языке у них шел о Соловьеве и Достоевском.
- Элен, почему вы считаете, что Достоевский влиял на Соловьева?
- Аристокл, какое редкое имя в России. Можно я вас буду называть Арисом, а то ваше полное имя заставляет меня сожалеть, почему к Платону пристало прозвище Платон. Как вы думаете, почему его так назвали? Подождите, не отвечайте, а то еще подумаете, что француженки привыкли отвечать вопросом на вопрос. Я отвечу на ваш вопрос. Достоевский был уже тогда популярен. А Соловьев получил известность в кругу профессионалов, да слушателей своих курсов в университете, и слушательниц на женских курсах. Я правильно сказала на русском языке «слушательниц»?
- Я не силен в русском языке, но, по-моему, правильно. Теперь я знаю, что француженки не имеют обыкновение задавать вопрос на вопрос, но любят задавать много вопросов. Это говорит о том, что они быстро думают.
- Ах, да «бистро», «бистро». Вероятно, они этому научились у ваших казаков в Париже, - сказала мне Элен с улыбкой. А улыбка у нее было сплошное очарование.
К тому времени Марину кто-то позвал или она сделала вид, что кто-то позвал, и она оставила Аристокла наедине с очаровательной француженкой.
- Вы хорошо говорите по-русски с петербургским акцентом. Вероятно, вы там учились?
- Нет. Я училась русскому языку в Париже. У меня бабушка наполовину русская. Вот она меня и выучила языку. У нее родители жили в Петербурге. А в Петербурге, как я подумаю, говорили, и, может, до сих пор говорят так, как пишут. А здесь в Москве говорят не так, как пишут.
- Да, в чем то вы правы. Про Платона, я слышал, говорят, что он был широкий в плечах, в лице, в мыслях и пр. Меня, например, в детстве вообще называли «смыслом», потому что у меня фамилия «Смыслов». Элен, разве это важно?
- Не скажите, Арис. Имя что-то говорит о человеке, о его характере. И в вашем случае и имя и фамилия оказались вещими. Вот вы же занимаетесь философией?
- Занимаюсь. Пускай причиной этому будет мое имя. А вы, почему занялись философией?
- Наверное, потому что я немного дикая по характеру. Философия может помочь таким, как я, укротить свой характер. Вот вы заметили, что я быстро думаю. Да, это так. От этого у меня все мысли какие-то короткие. Как говорят русские, «короткий ум». Вы не замечали этого за женщинами, Арис?
- Я бы сказал, что у вас не короткий ум, а острый. И в склонности думать и говорить кратко, афористично ваше преимущество.
- Арис, вы демонстративно мне льстите. Этим я обязана тому, что я женщина или Элен?
- Скажу вам честно Элен, я хочу вам понравиться.
- Зачем?
- Ну, во-первых, со мной никто еще так не говорил. Но это не главное. Во-вторых, я вижу в вас что-то такое, что не понимаю, и чего у меня нет. Это важнее. И потом мне приятно говорить с хорошей и красивой женщиной.
- Арис, вы находите, что я хорошая женщина? Вы ошибаетесь. Про «мою красоту» я вообще могу не говорить. Я не красивая, но могу быть обаятельной. Это да. Ну, что я все про себя. Как я поняла по вашему тону, вы не согласны с тем, что Достоевский оказал немаловажное влияние на Соловьева. Почему вы так думаете, объясните мне, пожалуйста.
Сейчас самое время кратко набросать портрет Элен. Она была немного старше Аристокла, лет на пять-шесть, среднего роста, стройная. Однако ее женские формы не надо было специально разыскивать, как у «модельных вешалок», они все были на своем законном месте. Глаза у нее были удивительно лазурного цвета. В зависимости от освещения они могли быть то дымчато голубыми, то серыми, а то зелеными. Нос был изящно вылеплен. Зубы были ровные и естественно белого цвета, не испорченного отбеливателем. Губы чуть полноваты и слегка вытянуты, так что казалось, что она часто улыбается. И все же вернемся к беседе нашего героя и его недвусмысленно соблазняющей собеседницы.
- Я склонен считать, что Соловьев имел больше прав на влияние на своего идейного друга, чем он.
- Почему? Или вы, Арис, полагаете, что философы важнее писателей? Не говорит ли в вас элементарная философская спесь, это профессиональное заболевание философов, которым нельзя не переболеть, не занимаясь философией?
- Я вполне допускаю, что все увлекающиеся философией люди, а не только ее специалисты, свысока наблюдают за всеми остальными. Такова природа философского взгляда смотреть поверх человеческих голов на трансцендентный мир идей, в лучах которых он, может быть, купается. К счастью для меня, я никогда не превозносил философию. Ей бывает трудно увидеть, что творится у нее под носом.
- Здравствуйте, - раздалось за спиной Ариста. По голосу он понял, что это была Света.
Развернувшись, он сказал просто: «Здравствуй, Света».
- Разрешите представить вам, Элен, мою сокурсницу Свету. Света, это Элен. Она приехала к нам из Парижа изучать русским идеалистов.
Женщины смерили друг друга недружелюбным взглядом.
- Арист, мне надо тебе что-то сказать, - попросила меня Света.
- Говори.
- Извините, Элен, это наши русские проблемы.
- Да, да, у вас в России это так называется, - с усмешкой сказала Элен.
- Что так называется? – закипая, спросила Света.
- Успокойтесь, милая Света, занятия по философии. Я заметила, что у вас, в России, все любят пофилософствовать, особенно на занятиях по философии.
- А у вас во Франции все женщины любят…- начала Света, но не смогла договорить своей тирады, вовремя остановившись. Если бы она не остановилась, вышла бы грубость.
- Что вы хотели сказать, Света? Что у нас любят женщины? Нет, Света, вы не правы. У нас любят не детей, а... Наверное, поздно вы это разглядели, раз так торопитесь. До свидания, Арис, я надеюсь, что мы еще увидимся. Вы меня можете увидеть на кафедре истории русской философии. Спросите Элен Ксавье. Вот тогда мы и продолжим наш интересный разговор, - сказала Элен, простившись, и оставила замолчавшую от неловкости Свету вместе с Аристоклом.
Если бы на месте нашего героя оказалась женщина, та сразу бы поняла, свидетелем чего она стала. Эта была чистая сцена ревности «собаки на сене», увидевшей как на ее еще не постаревшую, но уже надоевшую, игрушку покушается другая более опытная собака. Вот чем объясняется то, что Света встала в боевую стойку защиты своей добычи. Однако как только Элен удалилась, Света потерла всякий интерес к Аристоклу.
Аристокл, конечно, ничего не понял, но почувствовал своим шестым чувством, вернее, мужским нюхом, что его обманули в сладких ожиданиях и он «оказался с носом». И в этом виновата Света, от которой след простыл, как только он обратился к ней с вопросом о том, зачем он понадобился ей.
ЛЮБОВЬ
Через день Аристокл пожаловал на кафедру истории русской философии, с которой имел натянутые отношения, так как полагал, что в России были философы, но не было своей философии. Однако была великая русская литература, которая ввиду отсутствия философии, взяла на себя ее функции по просвещению народа. Она задала направление, в котором можно было любому культурному существу развивать свои природные дарования и культурные умения.
- Чим можу служити, пан студент? - такими словами его встретила кафедра в лице побитого жизнью, но еще крепко стоящего на земле, профессора Удалого Романа Степановича.
- Роман Степанович, вы меня не помните?
- Нет, увольте, шановний. Что за народ, сегодня уже вторая людина напоминает мне о том, что я старый пень, страдающий склерозом, - обратился он к не более молодому своему сослуживцу, а затем вновь спросил Аристокла, - ну-тес, батенька, навіщо я вам знадобився?
- Извините, если вас побеспокоил. Я только хотел спросить про ваших аспирантов. Где я могу их найти? – обратился Аристокл к уважаемому профессору, но так, чтобы на его вопрос могли ответить и другие, если Удалой был не в курсе.
- Ви их можете знайти де завгодно, - в библиотеке, в кафе, дома, на улице, но почему то не на кафедре. Так что, хлопец, в этом я вам не помощник. Друзья, кто сможет удовлетворить просьбу моего молодого собеседника?
- Вероятно, я, Роман Степанович, - сказала намного моложе уважаемого профессора ученая дама и посмотрела на Аристокла оценивающим взглядом то ли учителя, то ли надзирателя, - я вас слушаю… итак ваше имя?
Повисла неловкая пауза. Аристокл понял, что не туда попал. На кафедре истории русской философии, оказывается, неукоснительно соблюдались старинные традиции. Случай Аристокла был случаем нарушения традиции хорошего тона в разговоре, согласно которому просителю с порога необходимо было представиться, чтобы не занимать много лишнего времени у почтенного коллектива кафедры. Но Аристокл был парень не робкого десятка. Он зачем то вспомнил Федора Михайловича с его литературной склонностью к скандальным происшествиям.
- Ах, вот так? Я собственно, Аристокл Смыслов. Можете меня так называть. Не соблаговолите ли, сказать, уважаемый педагог, где я могу найти ваших аспирантов: Марину Цветову и Элен Ксавье? Заранее приношу вам тысячу извинений.
- Последнюю фразу вы могли сказать вначале вашего представления. Что это такое: «Ах, вот так»? Мальчишеская дерзость? Вы что начитались «Подростка» уважаемого господина Достоевского? Вы слышали? – с этим вопросом хорошо сохранившаяся ученая дама обратилась, поделившись своим возмущением поведением подрастающего поколения, к менее сохранившимся ученым коллегам.
- Да! Мы слышали, Елена Ивановна, как с вами невоспитанно разговаривает молодой человек, - заметил сидевший за столом у окна молодой преподаватель, - что за молодежь пошла, - добавил он и, подойдя ко мне, предложил выйти с ним за дверь.
- Ну, ты брат, даешь: растревожил улей ученых пчел. Теперь разговоров будет на весь день. Можешь называть меня Сергеем Николаевичем. Не спрашиваю, зачем они тебе понадобились. Ну, уж точно не для ученого диспута.
- Почему же, Сергей Николаевич. У меня намедни в нашей библиотеке был интересный философский разговор.
- Ну, ты брат, Платон, сказал. С хорошенькими девушками ты говорил о философии? Далеко пойдешь.
- Сергей Николаевич, меня зовут не Платоном, а Аристоклом. Не подскажите, где я могу их найти?
- Слушай, Аристокл Смыслов, а что я с этого буду иметь?
- Не понял?!
- Ну, раз не понял, не спрашивай. Сам поищи, - ответил молодой преподаватель кафедры истории русской философии и исчез за дверью.
Аристокл остался наедине со своими вопросами, пораженный тем, что нежданно-негаданно стал
