Но не это меня теперь волнует, а то, что я назвал смертью. Мы смертны. Мы полностью умрем? Этот вопрос есть вопрос не о смерти всех или не всех, о том, что есть не только смертные, но есть и бессмертные, а о том, что весь ли я умру или нет. И как на него ответить? Умру ли Я как мое Я и умрут ли другие Я как их Я, а если не умрут, то признают ли друг друга, узнают ли потом после смерти?
Лучше отвечать на все эти вопросы в логической последовательности, для ясности, чтобы из одного ответа следовал другой ответ и так до логического конца. Во-первых, являюсь ли я моим Я или я есть не только то, что я имею? А может быть, то Я, которое я полагаю своим, наоборот, меня имеет в виду? Но давай, я говорю себе, рассуждать здраво. Иметь – это есть? Нет. А какое между ними отношение? Отношение чего? Части и целого? Или аргумента и функции? А может быть субстанции и атрибута или акциденции? Или субъекта и предиката? Отвечать на эти вопросы имеет смысл только при условии допущения существования у каждого человека души как того, что я назвал «моим Я», так как немыслимо существование только одного человека. Другое дело развито ли у всех людей их Я и достаточно ли им времени для такого развития, чтобы иметь хотя бы сознание своего Я или самосознание?
Я не думаю, что я есть субстанция, а мое Я есть атрибут меня и тем более акциденция. Так можно было рассуждать, если полагать, что я есть одно во многом как минимум в двух атрибутах: души и тела. Если это так, то душа как мое Я остается, а тело исчезает после смерти. Но возникает вопрос: «Где остается душа»? Не в теле точно, ибо его уже нет. То, что от него осталось, стало материалом для существования других сущих. Тогда где душа и на какое время? В духе? Но он везде и всегда, вечно.
Выходит, наша душа после смерти возвращается обратно в дух, воплощением которого она была в теле, то есть, развоплощается. Она может снова воплотиться в иную телесную оболочку. Если это произойдет, то в новой жизни как она будет связана с близкими, которые ей дали жизнь в этом мире в прошлом рождении? Никак? Ответ на это вопрос зависит от того, какой характер имеет эта связь между родителями и детьми. Если родители зачинают и рождают не только тело, но и душу, то и они, и их дети после смерти исчезают полностью, ибо родители не духи и не могут жить сами по себе везде и всегда. Значит, если я, уточню, конечная субстанция, то меня так же, как и всех, зачали и родили в качестве тела, в которое бог при зачатии вдохнул душу. Так, в общем, утверждается в доктрине веры моих предков. Но тогда разрывается связь между мной и моими близкими. Так мы родные по душе или по телу, или по телу и душе, ведь душа в теле? Вне тела она в духе. Значит, в духе моя душа сообщается с душой моих близких. Но в духе нет воплощения. Как же в нем мы находим друг друга, как отличаем своих близких от чужих? Никак. В духе нет своих и чужих, все в духе близкие. Но это только в духе в развоплощенном состоянии. В новом воплощении мы близки уже другим, то есть, тем, кто дал нам свою плоть или кому мы ее дали.
Что же получается? Горе потери близких. Их души не умрут, но ни я, ни они меня не узнают в качестве именно меня, а не другого. Поэтому чтобы снять жалость мою к самому себе и моим близким на Востоке признается иллюзорное существование моего и всякого Я. В духе индивидуальные души (атмы) растворяются и становятся собственно единым духом. Я - это иллюзия, но не только чистого ума, а всей жизни в данном воплощении. Развоплощенное состояние души – это истина, воплощенное – заблуждение. Если хорошее заблуждение или ложь во спасение, то это Я счастливого существа: бога, полубога, брахмана. Если плохое заблуждение или ложь для погибели, то это Я несчастного существа, униженного и оскорбленного своим рождением в образе жизни и представления бедняка, больного, старика, умирающего, животного, растения, камня и пр. Почему? Потому что для возвращения в чистое состояние единения с духом мне придется проходить весь путь моего восхождения. А это мучительно трудно и долго. Или истиной является единство истины и лжи как истина истины и лжи?
Теперь представим, что я и мое Я находимся в отношении целого и части. Что из этого следует? То, что я со смертью разрушается, а мое Я остается прежним? Конечно, нет, ведь исчезает само целое, а его часть – мое Я – тоже перестает быть самим собой, то есть, моей частью. Ведь она есть часть целого, а если нет целого, то, разумеется, нет и его части. Если, наоборот, я есть часть Я, то это уже не мое Я, а Я абсолюта или абсолютное Я. Только в этом случае имеет смысл такое соотношение. Абсолютное Я есть целое, частью которое являюсь я или мое Я? Лучше подумать так: Я абсолюта содержит в себе мое Я как свою часть в себе как в целом. Собственно моим это Я становится во мне при его воплощении в тело, данное мне моими родителями. То есть, выходит, что этот вариант соотношения Я и моего Я путем логического обращения в отношение моего Я и абсолютного Я сводится к уже проанализированному отношению субстанции и ее атрибута. Только в качестве субстанции берется уже не конечное и смертное во времени существо, а вечное и бесконечное духовное существо, то есть, дух как особое сущее или существо.
А что если мы в качестве основополагающего отношения я и моего Я возьмем отношение аргумента и функции? Дано: аргумент – я как существо и мое Я или душа как функция. Душа есть функция существа. Существо материальное, а душа идеальная. Идеальная функция материального тела. В одном качестве я есть нечто материальное или, проще говоря, тело. В другом качестве я есть душа и как душа я есть телесная производная, искусное произведение частей тела, их гармония. Гармонически настроенное тело начинает издавать, производить душевный эффект. Если же тело расстраивается, то оно звучит неблагозвучно. Мертвое тело перестает звучать. Оно молчит, ибо нет связи между его частями. Со временем оно пропадает как целое, а вместе с ним и его части, становящиеся частями другого целого. Вот так. Тоскливо.
Может быть, есть более утешительные и положительные варианты? Что если я есть субъект, а моя душа или мое Я есть предикат? Я как субъект предицируюсь или отличаюсь своей душой. Но тогда я есть, пока есть душа. Значит, я есть Я. Сущность меня – это моя душа. Я – это ее сущее, которое есть, пока есть и есть душа. Я (сущее) есть (бытие или существование) душа (сущность). Мои близкие есть тоже как души. И они есть, пока они есть души. Следует добавить: и я и они есть, пока есть души в том теле, в котором есть. Есть ли я и они в другом теле или без тела? Есть в духе без тела. С другим телом тоже есть в качестве души. Не важно, будут ли они в теле или будут вне тела, но они будут существовать. Однако возникает вопрос о том, в качестве какого сущего они будут существовать как души? Это сущее может быть минеральным, растительным, животным, душевным, разумным, духовным. Узнают ли они друг друга после смерти? Да, узнают, если будут в духе как духовные существа. Если один из них будет духом, то он может обратиться в существо того уровня, на котором располагаются его близкие после нового воплощения. Вот, если он находится уже ниже уровня духовного существа, но выше уровня, на котором живут его близкие, то он способен с ними активно контактировать. Правда, уже не прямо, а косо, через посредника. Если они находятся на одном уровне, то цепь опосредствования увеличивается, препятствуя их сообщению друг с другом. Но сообщение, в принципе, возможно. А вот если он находится ниже своих близких по уровню воплощения, то связь с ними будет установлена, только если они будут ее инициаторами».
Извините меня, мой деликатный читатель, за столь пространный доклад размышления нашего героя. Я привел его только для того, чтобы показать, как столь неутешительные размышления подводили черную черту под счастливым детством Аристокла накануне его поступления в вуз.
Бабушка уже не могла повлиять на решение своего внука, куда пойти учиться. Только она его предупредила, что философия отвадит его от девушек и будет «ложкой дегтя в бочке меда» его будущей жизни. В чем-то эта мудрая женщина, которая боялась философии как «черт» ладана, оказалась права. Действительно, философия создала проблему взаимного понимания Аристокла и прекрасного пола, начиная с бабушки.
Что до друзей Аристокла, то им было все равно, ибо они занимались делами, а не размышлениями и обращались к мыслям только для удовлетворения своих нехитрых желаний денег, власти и женщин.
УНИВЕРСИТЕТ
Университет встретил Аристокла вопросом, как правильно звучит его фамилия с ударением на «ы» или на «о»? Именно этот вопрос задал профессор, который вел у него семинарские занятия по истории философии. Аристокл ответил, что в употреблении вместе с именем ударение ставится на «о», а без оного на «ы». Это, конечно, была шутка. Профессор по достоинству ее оценил, иронично удостоив обладателя фамилии «Смыслов» лестной характеристикой «умника».
На первые занятия Аристокл ходил с удовольствием, ожидая встречи с интересными людьми старшего поколения. У них он пробовал найти возможные ответы на те вопросы, которые ставил его беспокойный ум, занятый поиском искомой истины. Но вскоре мечты нашего героя о понимании и интеллектуальной дружбе с людьми, живущими мыслями, которых он стремился найти среди преподавателей факультета, рассеялись как утренний опьяняющий туман в отрезвляющем свете дневных будней на факультете с их невыносимым производством бумаг и пустых разговоров. Семинарские занятия, увенчанные оценками за ответы, лекции преподавателей, читающих курс по бумажке за кафедрой или рассказывающих о том, как они продвигались по карьерной лестнице, защита курсовых работ, написанных под диктовку популярной или, наоборот, радикальной философской школы, экзамены, выматывающие юные души своим буквальным формализмом, - все это периодически выводило Аристокла из себя. Он не мог безоглядно заниматься этим скучным всеобучем, как он полагал, опошляющим служение музам и самой истине. Только беседы с таким же скучающим на занятиях приятелем по имени Петр и знакомство с очаровательной девушкой Светой были светлыми пятнами на тусклой поверхности университетской жизни для нашего героя.
Разница во взглядах на жизнь между Аристоклом и Петром сводилась к тому, что Петр увлекался кантовской критикой жизни вне границ пытливого ума, а наш Аристокл страдал гегелевской спекуляцией в мысли.
Третьим соединительным звеном в философской связке приятелей истины выступала обаятельная и привлекательная Света, умиротворяющая телесная красота которой часто приходила в диалектическое противоречие с ее душевной взволнованностью идеями умов прошлого.
Аристокл, Петр и Светлана много спорили по важным вопросам жития-бытия совсем не так, как это было принято на занятиях,
