для «новой навигации» по морю Неведения, омывающему материк имени Соловьева. Оставалась атмосфера усадьбы в качестве культурного, можно сказать, полисемантического места, отмеченного именами многих деятелей русской культуры последней четверти XIX – первой четверти XX вв.
Однако Аристокл не привык уходить с пустыми руками с культурного места. Бросив последний взгляд на часть сохранившегося в усадебной библиотеке архива старинных бумаг, размещенных в нескольких папках, которые они с Элен уже бегло просмотрели, он взял в свои руки пыльную папку, покрытую пятнами серой плесени и лежавшую в самом низу кипы документов, аккуратно уложенных заботливой рукой своей спутницы. Резко выхватив папку, он остановил естественное движение документов занять свое былое вольное место, чтобы не расстраивать Элен, потратившую немалое время на их приборку. Аристокл сдул пыль с папки, которая полетела ему прямо в лицо, так что он невольно закашлялся. Элен ласково его постучала по спине, чтобы он, наконец-то, прокашлялся.
- Какой ты, право, неловкий, - пожурила Элен своего любимого.
- Спасибо, моя милая Элен.
- Всегда, пожалуйста, Арис.
- Почему ты меня так зовешь?
- А тебе не нравится?
- Почему, нравится.
- Я тебя так зову, потому что ты не от мира сего, как аркадским пастухам на барочных картинах или страницах книг классицистов. Тебе самое место быть в будущем или в далеком прошлом, или хотя бы в том прошлом, которое у нас любят во Франции.
- Ты намекаешь на скрытую любовь революционных французов к старому режиму Бурбонов?
- Да.
- Действительно меня влечет далекое будущее и сравнительно не близкое по времени прошлое. Мне приятнее глотать пыль веков, чем вдыхать пары бензина и запах горелой резины.
- Не скажи, современность тоже имеет приятные стороны. Ты назвал неприятную сторону ощущения скорости на дороге, которое горячит кровь и щекочет нервы. Да, наше время есть время чистых количеств и искусственных качеств, что не требует умелой медитации и тонкой душевной работы. Но чистые качества и умеренные количества мы находим в прошлом благодаря тому, что разумно напрягаем свой дух и вкладываем душу в то, что сочиняем. Поэтому нам кажется, что прошлое так прекрасно и возвышенно. Правда, некоторые сочинители сейчас полагают это скучным и находят в прошлом прямо противоположное: низкое и безобразное. А ты помнишь, как у мастеров прошлого, даже безобразное через магический кристалл ренессансного контраста и романтической антитезы казалось красивым, а низменное отсвечивало возвышенным. Возьми хотя бы Иеронима Босха или Виктора Гюго.
- Как мне с тобой интересно. Прежде мне так было интересно только наедине с самим собой. Однако вернемся к нашему поиску решающего аргумента в твоем исследовании. Может быть, он лежит в этой папке?
- Арис, ты веришь в чудо? Мне казалось, что ты не суеверен.
- Вот именно казалось. У тебя у самой есть предрассудок относительно меня.
- Так я суеверна? Никогда за собой не замечала такого дара.
- Я говорю не о суеверии, а о непосредственном желании чуда. Давай посмотрим, исполнится ли оно сегодня.
С этими словами Аристокл развязал одним движением папку, небрежно завязанную тесемками на один узел. Потом перевернул бумаги в папке на обратную сторону и вынул из них те, которые лежали сверху. Просмотрев один за другим несколько листов, он остановился на пожелтевшем листочке бумаги, сложенном вдвое. Он внимательно стал читать то, что было на нем написано. С каждой строчкой у него все больше округлялись глаза и поднимались вверх брови.
- Знаешь, Арис, ты сейчас походишь на клоуна, нашедшего в дешевом сундуке под ветхим скарбом на дне кучу золотых монет.
- Элен, подожди. На, сама посмотри, что я нашел, - сказал наш герой и протянул хрупкий листок.
Вот что на нем было написано.
Мой ангел!
Я пишу тебе из имения моих близких друзей. Они так заботливы и предупредительны, что мне, право, неловко за самого себя, за то, что я взял, да разболелся. Болезненное чувство у меня появилось еще на дороге в усадьбу. Но здешний воздух так свеж, что может быть развеет на время мой болезненный дух. Он вошел в меня и от этого душа моя болит. Думаю, это дух нашего апокалиптического времени. Не только я, но и все мы им больны. Только я знаю, что он собой представляет, и поэтому переживаю так остро, что болит само тело. Другим же он неведом. Им является только его прельстительная обманка. Конец времен нас ожидает. Его готовят наши новые очарования, смертельные соблазны всех осчастливить даже помимо их желания, получить свободу из собственных рук, довольствоваться тем, что находится рядом под рукой. И для этого раскручивается маховик успешного развития науки и промышленности. Впереди нас ждет борьба за счастье, свободу и пользу друг с другом до того момента, пока в ней не победит самый счастливый, свободный и довольный тем, что случилось. Это и есть Антихрист.
Что мне, что всем нам делать, чтобы отдалить его пришествие на землю? Мы больше не можем ничего делать сверх того, что уже делали и сделали. Значит, нам предстоит делать то же самое, пока чаша терпения не переполнится и не наступит конец света. В нем все предадут друг друга смерти, за исключением немногих, уцелевших на высоком крае мира. Будем, мой милый друг, надеяться на то, что среди тех, кто спасется, окажутся благодаря трудам и наши близкие потомки. Заветный час как никогда близок.
Твой доверенный служитель
Аристокл в нетерпении ждал, пока Элен, запинаясь на неровностях почерка, не прочтет вслух письмо.
- Что ты об это думаешь?
- Арис, ты считаешь, что письмо написал Владимир Сергеевич?
- А кто еще?
- Если смотреть на почерк автора письма, то он отдаленно напоминает соловьевский. Только рука неверно держит перо и дрожит при нажатии, так что окончания слов криво ложатся на бумагу.
- Значит, можно допустить, что это последнее письменное сочинение Вл. Соловьева, его прощальное письмо. Оно что-нибудь тебе дает?
- Трудно сейчас судить, что именно оно может дать мне в работе над темой диссертации. Но я смею утверждать, что оно окажет влияние на его дальнейший ход.
- А предварительно, что ты поняла из его прочтения?
- Что у Соловьева, если это его письмо, были апокалиптические ожидания накануне смерти. Вполне понятно его художественное умение находить живые и выразительные образы для загадочных мистических символов и абстрактных философских понятий. Взять хотя бы его болезнь, которую он связывает с духом времени. Интересно его обращение неведомому ангелу, доверенным служителем которого он себя называет. Кто это? София? Если она, то в чьем она лице? Кто конкретный адресат автора, до которого письмо так, видимо, и не дошло?
- Я не последователь Соловьева, не его поклонник, исследователь и биограф, но если мне не изменяет память, то в конце своей жизни он был увлечен некоей Софией Мартыновой. Но его роман с ней был не долог и он отозвался как-то о ней, как о «злой и холодной русалке», Вряд ли это Софья Хитрово, с которой он еще раньше расстался.
- Ты переставил местами слова в характеристике Соловьевым своей недолговечной пассии Софьи Мартыновой: не «злая и холодная русалка», а «холодная и злая русалка». Я думаю, что русалки злы и топят бедных моряков, потому что они холодны. У тебя же выходит, что русалки холодны, потому что злы. Но это так, к слову, ради шутки, а серьезно это может быть образ небесной Софии, идеальной женщины, “das ewig-weibliche”, который он и находил и терял в своих земных любимых. Для того, чтобы понять это достаточно внимательно прочитать его позднее стихотворение «Три дня тебя не видел, ангел милый...»
Три дня тебя не видел, ангел милый,-
Три вечности томленья впереди!
Вселенная мне кажется могилой,
И гаснет жизнь в измученной груди.
А я, безумец, пел, что горе пережито,
Что поздняя любовь несет одни цветы...
Поникло разом все в душе моей убитой,
И крылья вырваны у радужной мечты.
О милая! Все гордое сознанье,
Все гордые слова твой друг отдать готов
За мимолетный миг хоть одного свиданья,
За звук один возлюбленных шагов.
Я полагаю, обжегшись на курсистке Лизе Поливановой, которой Владимир Сергеевич как молодой лектор признался в любви и получил, естественно, отказ, он так больше никого и не встретил. Все его земные Софии есть скорее проекции идеальной женщины, ее подставки, субституты, чем настоящие объекты его любовного влечения. Поэтому, наверное, не имеет смысла искать реального адресата этого послания. Даже если он есть, то не ему собственно пишет Соловьев, но своему схематическому идеалу такой женщины, какой она, по его мнению, или даже идее должна быть.
- Мне понятна твоя гипотеза о подлинном объекте влечения визионера или, по нашему, духовидца Соловьева. Но меня сейчас больше занимает проблема человеческого бессмертия, созвучная настроению философа, выраженному в его письме.
- Я дословно помню, как об этом пишет Владимир Сергеевич в одном из своих «Воскресных писем» под названием «Христос воскрес!»: «Война между жизнью и смертью вступает в новый фазис с тех пор, как ведется существами не только живущими и умирающими, но, сверх того, мыслящими о жизни и смерти. В этих мыслях еще нет победы, но в них – необходимое оружие победы. Герои человеческой мысли, великие мудрецы Востока и Запада подготовляли победу. Но они не были победителями смерти: они умерли и не воскресли. Достаточно назвать только двух величайших. Учение Будды было, собственно, отказом от борьбы, он проповедовал равнодушие к жизни и смерти, и кончина его не была ничем замечательна. Сократ не отказывался от борьбы, он вел ее доблестно, и его смерть была почетным отступлением в область, не доступную для врага, но трофеи победы остались все-таки у этого врага.
Если сила физическая неизбежно побеждается смертью, то сила умственная недостаточна, чтобы победить смерть: только беспредельность нравственной силы дает жизни абсолютную полноту, исключает всякое раздвоение и, следовательно, не допускает окончательного распадения живого существа на две отдельные части: бесплотный дух и разлагающееся вещество. Распятый Сын Человеческий и Сын Божий, почувствовавший Себя оставленным и людьми, и Богом, и при этом молившийся за врагов Своих, очевидно, не имел пределов для своей духовной силы, и никакая часть Его существа не могла остаться добычею смерти».
- Хорошая у тебя память, Элен. Явно не девичья. Только вот это откровение о нравственном воскресении меня никак не убеждает.
- Почему?
- Потому что я не верю в спасение человека от смерти самопожертвованием Иисуса Христа. Вот ты прочла по памяти письмо Соловьева. Как например, понимать то место в этом письме, где речь идет о Будде и Сократе, которые умерли и не воскресли, ибо Будда отказался от борьбы жизни со смертью, занявшись проповедью равнодушия и жизни, и к смерти, а Сократ, борясь, почетно отступил в ту область, которая была недоступна для его врага, но трофей победы оказался во вражеских руках? Что это
