Где-то, там, на самом верху, кто-то решил, что я живу слишком спокойно, что белая полоса стала, уж слишком широкой, никак не перемежается черными линиями; - и задался целью, как-то разнообразить эту установившую монотонность и однообразие белого цвета. Для этого им (тот, кто был на самом верху) устроен мне; ну о-очень уж мрачный день! Впоследствии, вспоминая его, я называл это “праздником” невезения.
В тот день, уже через двадцать минут после начала рабочего дня, который был и без того хмурым и мрачным, я ухитрился сломать себе кости запястья на правой руке…
Мы приехали на свайное, не до конца размеченное поле и обнаружили, что трактор, присутствие которого помешало нам вчера разметить его окончательно, никуда не делся, хотя нам категорично и очень уверенно пообещали, что утром его не будет.
Бригадир, криво усмехнувшись, выдал замысловатую фразу, часто и щедро перемежающуюся отборными словами ненормативной лексики и кинул мне: - Убери эту долбанную железяку, - имея в виду чужой трактор, - с глаз моих долой и подальше!
Потелепался к железяке. Забравшись в ее (железяки) кабину, - обнаружил абсолютное отсутствие присутствия аккумулятора.
Придется заводить пускачем, - подумал я, и осмотревшись обнаружил, что наличие рукояти от пускача, как таковой, тоже в тракторе не наблюдается, а без нее железяку не сдвинуть с места. Надо идти к своему болотнику (трактор с очень широкими гусеницами, для работы на болотистой местности) за аккумулятором. Пошел. Слышу свирепый голос бригадира: - Баринов! Твою Христофора Колумба, Николая Миклухо-Маклая, капитана Седова, старого вока морского…
Оглянулся.
- Ты, что, не знаешь, как оправдать свою фамилию?!
- Почему? – Не понял я своего бригадира.
- По кочану! Почему железо еще на свайном поле?
- Так это, аккумулятора нет. Вот иду за ним.
- Идет он! Ты не идешь, ты плывешь, как настоящий барин; очень уж важно, и очень уж вальяжно. Еле ноги переставляешь! А ну-ка, давай рысью, рысью, и даже чуть быстрее!
Пришлось прибавить скорости. Подобравшись к аккумулятору, увидел, что клеммы его намертво прикипели к месту крепления. Понял, что провожусь с ними довольно долго. Оглянулся: мне машет рукой геодезист: - Давай, - мол, парень, быстрее!
Ланно, - решил я, - заведу ручкой. Снял ее с пускача своего болотника; побежал обратно к железяке. Установив приспособление на место, поплевал на руки и дернул ручку на себя. Пускач дернулся, фыркнул, а я, тут же согнувшись от боли, схватился за правую руку… Неотрегулированный механизм пускача сработал в обратную сторону, и от всей своей яростной пускачьей дури (а ведь мог бы, и не так яростно, и не так больно!) врезал мне заводной ручкой по кисти.
Вытерев со лба моментально пробивший меня от дикой боли холодный пот; посмотрел на руку… Кисть, на глазах росла и вздувалась. Спрыгнув с трактора, зачерпнул левой рукой горсть снега; приложил его к ушибленному месту.
Черт побери! – ругался я на себя, сгибаясь и разгибаясь от боли, баюкая руку. – Неужели перелом костей запястья? Запросто. Удар был не просто сильным, а очень сильным! У-ух, зараза, как больно! Зато теперь, мой друг Горацио, можно сказать, что у нас все в порядке, - стеная и морщась думал я, - все на месте, и даже в избытке. В наличии у нас орхренительное прибавление – настоящий перелом! Оной нигде в бухгалтериях не числился, а это уже, как бы и в плюс. Что ты фигню несешь?.. Надо немедля наложить гипс; хорошо бы, что бы перелом был без смещения и раздробления костей. Поднес кисть к уху, через боль пошевелил пальцами, и услышал характерный для перелома звук крепитации: - Точно – перелом!
Я, поздравлю вас, синьор, - "радостно" сообщил я себе, - с таким ценным и необходимым приобретением в повседневной жизни! Раззява и идиот! – От души похвалил я же себя; - Чужой трактор, а ты его пускачем в ручную! Дурачокс! Если вавка в голове, - надо пить зеленку, а ты все коньячком балуешься!
Потелепался на поиски бригадира. Тот оказался в вагончике. Рассматривая с геодизистом чертеж свайного поля; он о чем-то оживленно разговаривал с ним.
- Ну что, Баринов? – живо поинтересовался начальник, завидев меня, - Сделал?
- Нет, сломал.
- Что сломал…? – недоверчиво уставился бригадир на меня, - Трактор сломал?
- Нет, руку, - пояснил я, и сунул ему под нос в два раза увеличившуюся в размере нижнюю часть верхней конечности.
- Ну, ни хрена себе! – воскликнул он, - И что теперь? Ты же бывший фельдшер, должен знать, что делать дальше.
- А, что делать дальше, дальше надо накладывать гипс. – недовольно пробурчал я, - у меня перелом костей запястья.
- Мда, - хмыкнуло начальство, - и как долго будет длиться это твое нездоровье вперемешку с недомаганием? Твою в железо мать?!
- Это одно и тоже, - поясняя буркнул я, - где-то около месяца.
-Умный, - да? Твою токаря-фрезеровщика, расточника-шлифощика, слесаря-запиловщика!.. – восхитился бригадир. – Ладно, пошли на вертолетную площадку, там геликоптер собирается рвануть на Пангоды. Попрошу, чтоб подбросили и тебя. И как тебя, очень сильно интересуюсь я, угораздило устроить себе такую историю?
- Ручка на пускаче сыграла в обратную сторону, - объяснил я.
- Ты же собирался запускать аккумулятором…
- Так, пока бы снял, пока донес, пока установил…
- А-а. Ну да, так получилось гораздо быстрее. - язвительно согласился бригадир.
Я, баюкая ноющую от боли руку, скромно, но очень недовольно поморщившись, промолчал.
Переодевшись и попрощавшись с ребятами, пошел за бригадиром на вертолетную площадку, где начальство без труда уговорило пилотов забрать меня в Пангоды…
В поселке меня ожидал новый сюрприз: - хирург еще не вернулся из отпуска.
Замечательно! – порадовался я за себя. – Даже, как я понимаю, очень, и очень замечательно! Придется лететь в Надым. А там в порту, как всегда толпа; и билетов, как всегда нет; и черта с два, как всегда, улетишь! Но попробовать, по всем раскладам надо. Непросто надо, а просто необходимо! Быть может, будет какой нибудь не рейсовый полет? Вертолетчики, по доброте душевной, иногда принимают на борт пассажиров…
Где-то, через полчаса ожидания в зал вышел пилот. Высокий, красивый, но явно без настроения, мужчина.
- Водители есть? – спросил он мрачно оглядывая толпу, и отчего-то зло заиграл желваками.
- Есть! Есть! Конечно, есть – обрадованно зашумели шоферы подхватывая свои пожитки.
Водители, в количестве шести-восьми человек улыбаясь и подмигивая друг другу; построились в ряд.
Немного подумав, очень неуверенно, но и не без надежды: А ну, как прокатит? – и я встал с ними в ряд.
Хмуро оглядев шоферов, пилот прокашлялся и объявил полным сарказма голосом: - Вот что, господа водители,
вы со мной не полетите! Я вас на борт не возьму…
Раздался недовольный ропот шоферов: - это, что за штучки такие?! Почему? Поиздеваться решил? Объяснись, парень! Зачем тогда надо было вызывать…?!
Объясняю: полтора мксяца назад, у моего вертолета в воздухе отказал двигатель… мы грохнулись в лесотундру. Второй пилот при падении сломал: ногу, руку, ребра, разбил в кровь лицо, и голову. С большим трудом я дотащил его до трассы, по которой, быть может, ехал, и кто-то из вас! – повысил он и без того не хилый свой голос. Сколько я не пытался остановить машину, ни один!.. Ни один водитель, видя меня с окровавленным другом на плече, не остановился…! Он умер от переохлаждения и потери… - в голосе его явственно слышались нотки сдерживаемой злости. – крови. У него остались жена и двое детей …
Пилот отвернулся, судорожно сглотнул слюну… снова заговорил: - Будь я грубым человеком, я бы сказал вам, господа водители, что вы… вы просто нелюди! Что вы козлы рогатые и вонючие, что вы сволочи! Сволочи! Что я от всей души желаю каждому из вас попасть в такую же ситуацию! Но мое положение, воспитание, не позволяют мне говорить с вами в подобном тоне; поэтому, я, просто не возьму вас на борт! Все! – решительно закончил он общение с шоферами. – Остальных пассажиров, - смягчив голос, продолжил он, - прошу в машину.
Повернувшись спиной к водителям, скользнул взглядом по моей, унылой, искаженной болью физиономии, по моей, висящей на широком бинте травмированной руке и пошел к выходу на летное поле.
Водители виновато и стыдливо отворачивали головы, чтобы не смотреть окружающим в глаза, молча отошли в сторону.
Черт меня дернул затесаться в строй к водителям! – злился я на себя, укачивая, как маленького ребенка, руку. Учили же в школе учителя, да и родители тоже, что надо быть всегда честным! Что ложь, в конце концов, все равно всплывет на поверхность, и, вот тебе тому - яркое подтверждение!
Может; пойти к пилоту и объяснить ему создавшуюся ситуацию… Кому?.. он уже, наверняка, в машине! Да и не станет он меня слушать…
Вдруг, в дверном проеме вокзала опять показалась фигура пилота. Войдя в зал ожидания он стал оглядывать водителей, явно кого-то разыскивая взглядом. Не обнаружив среди них того кого искал, повел глазами по залу. Его взор остановился на моей уныло согбенной фигуре, баюкающей руку.
- А, вы, что стоите? Особого приглашения ждете! Считайте, что вы его уже дождались. Быстро в машину! Итак, опаздываем!
- Так, я это... я же с водителями стоял…, - объясняясь, лепетал я.
- Какой вы водила?! – усмехнулся вертолетчик, - Небось, преподаватель чего-нибудь, или доктор, - безошибочно назвал он мои основные профессии (на Севере, как и в армии, любого медицинского работника называют доктором), а в таком положении, - кивнул он на мою больную руку, - я бы взял и водилу. Ну, что стоим? Пошли.
- Спасибо. – растроганно сказал я, хлопая намокшими вдруг ресницами, и, давясь подступившим к горлу комком…
"МИ – 6 ой", огромный, как сарай вертолет, вместивший в свое чрево всех желающих улететь, с неимоверным грохотом, заполнившим весь салон, быстро доставил нас в Надым. Выйдя из машины; я еще долго тряс очумелой от этого грохота головой, пока ни сел в автобус отправляющийся в город…
В поликлинике, как оказалось, прежде чем попасть к хирургу надо было попасть на прием к участковому врачу-терапевту. У нужного мне кабинета никого не оказалось. Постучав в дверь, я открыл ее; спросил: - Можно? – и вошел. За столом сидела молодая врач с тонкими губами и холодным пронзительным взглядом.
- Чего тебе?! – с места в карьер сорвалась она уставившись на меня своими змеиными глазами. – Чего приперся?! Больничный захотел?!.. Давай, дуй отсюда, сачок несчастный! Во-он! Вон, я тебе говорю! – Орала она, показывая мне пальцем на дверь.
Совершенно растерявшись, от этого необоснованного, несправедливого обвинения и яростного, но “бесконечно чуткого и ласкового“ приема; я промямлил, что я не сачок, что я сломал себе кости запястья, что я хотел бы…
- Ах, ты еще и умный! – завопила Наталья Сергеевна, так было обозначено ее имя на табличке
