[justify]
Философская фантасмагория
Часть первая. НАСТОЯЩЕЕ
Издалека доносился нетерпеливый гудок парохода. Видимо, он опаздывал, ожидая необязательных пассажиров. Говорят, что «где тело, там и душа». Странно, что я это еще помню. Но так ли это? Может быть, наоборот, - где душа, там и тело? И порой тело запаздывает и затемняет душу. Или душа спешит, торопится, суетится? Во всяком случае, она была тому причиной, что я пришел в сознание. Но повод подало тело своей медлительностью. Я открыл глаза и оглядел комнату. Сознание медленно возвращалось ко мне. У меня было такое тревожное чувство, как будто вместе с кораблем отплывает моя душа, покидая бренное тело. Однако спустя какое-то время я отвлекся на то место, где пришел в себя. Я находился в больничной палате, если судить по тому, что меня окружали вещи белого цвета: стены, потолок, постельное белье, покрашенная кровать с растянутой железной сеткой. В палате стоял стойкий дух больницы: пахло целым букетом лекарств, вызывающим в памяти кучу телесных недугов. Против меня находилось закрытое окно, из которого открывался вид на сине-голубое море. Перед ним, на взморье, располагались платаны, яблони с грушами в цвету у домиков, покрытых черепичной крышей. Судя по приметам, стоял май за окном.
Было раннее весеннее утро. Солнце уже показалось из-за угла окна и осветило меня своим теплым и ярким лучом света, так что в глазах заиграла радуга. Я зажмурился и вспомнил, что нахожусь на юге России. А вот где точно нахожусь, ускользало от моей несчастной памяти. Для того, чтобы полностью освежить память, я потянулся к окну, имея желание его открыть, но нервное истощение дало о себе знать, и я снова упал на постель. Вдруг в гулком коридоре послышался шорох тихих шагов. Я громко позвал на помощь, но звук моего голоса был так слаб, что я еле расслышал себя. Однако дверь в мою палату открылась и в дверях показалась миловидная сестра милосердия. Вероятно, причиной тому была не моя просьба, а очередная проверка бессознательного состояния больного. Обнаружив меня в сознании, сестра обрадовалась и весело посмотрела на меня.
- Мой господин, как хорошо, что вы пришли в себя, а то целый месяц вы были без сознания. Мы так ждали, когда вы, наконец, придете в сознание.
- Благодарю вас, милая девушка. Знаете, вы подняли мне настроение, и что удивительно, - я вспомнил первые строки одной старинной поэмы. Попробую вам рассказать ее по памяти: «Теперь бы нам послушать были
О том, как в старину любили.
Любовь, по правде говоря, —
Подобие монастыря,
Куда строптивые не вхожи.
Уставов мы не знаем строже.
Тот, кто в служении ретив,
И в пылкой нежности учтив».
- Как вы помните такую древность? – улыбнувшись, спросила прекрасная незнакомка в платке с красным крестом на голове и, тут же прикоснувшись своими пальцами, пахнувшими жасмином, к моим сухим губам остановила меня, - Подождите, пожалуйста, дайте вспомнить. Кажется, вот так: «Грубее нынче стали нравы.
Теперь уже любовь не та:
Слывет побаской чистота,
Забыта прежняя учтивость,
Нет больше чувства, только лживость,
Притворный торжествует пыл, —
Порок влюбленных ослепил.
Оставив это время злое,
Давайте всмотримся в былое.
Строга была любовь тогда
И строгостью своей горда».
- Как хорошо, что вы помните «Рыцаря со львом» Труа.
- Вот видите, - к вам возвращается память. Помните ли вы, как вас звать?
- Нет, не помню. Извините, меня за неучтивость, за то, моя дорогая, что, не представившись, приходится спрашивать, как ваше им.
- Меня зовут Екатерина Волконская.
- Кем вам приходится милейший Алексей Арнольдович Волконский?
- Он мой отец. А вы откуда знаете его?
- Не знаю. Я только вспомнил, что с ним обсуждал, почему Спиноза не признавал время атрибутом субстанции. Это я помню. А вот что такое атрибут и субстанция, и кто такой Спиноза, затрудняюсь сказать. Катя, прошу вас, не могли бы вы приоткрыть окно, а то больничные запахи мешают мне сосредоточиться.
Екатерина незамедлительно выполнила мою просьбу, сказав, что на улице еще прохладно, и она спустя некоторое время закроет его.
- Вот и хорошо. Катя, вы не скажите, как поживает ваш батюшка?
- У меня нет от него известий.
- А что произошло?
- С Петербургом нет сообщений. В столице хозяйничают красные. В России идет война, как в позапрошлом веке на родине вашего трубадура.
- Как война?
- Так. Одна война – «Вторая Отечественная» – закончилась, как тут же началась уже «Гражданская».
- По вашему печальному лицу я вижу, что вы не шутите. Но как так? Как это может быть? А, я тут лежу. Кстати, где мы находимся и какой сейчас год?
- Мы в Крыму, в Севастополе. А на дворе май 1920 года.
- Да? Я оказался прав, мы на юге России. У меня, что амнезия?
- Да, судя по вашим словам, у вас, наверное, диссоциативная форма амнезии.
- Катя, вы врач? Она вообще лечится? Я слышал, что амнезия капризная болезнь и непредсказуема. Что такое диссоциативная амнезия?
- Нет, я не врач, только сестра. Если я права, то такая форма амнезии представляет медицинскую загадку. Диссоциация в амнезии, это вроде отсутствия связи между простыми частями в составе целого нашей памяти, вызванного травмой личного характера. Но я могу ошибаться. Скоро к вам придет доктор, профессор Иван Васильевич Самсонов, и точно скажет, как специалист, как и от чего он будет вас лечить.
- Катя готов с вами поспорить, но вы прекрасно разбираетесь в медицине, во всяком случае, вы, несомненно, учились в институте. На кого вы учились?
- Да, вы правы. Я училась в Петербурге на врача, но не успела доучиться. Пришла война, потом началась революция. Я была вынуждена покинуть Петроград и присоединилась к Добровольческой армии Деникина. Вот стала сестрой милосердия.
- Правильно ли я понял, что красными вы называете революционеров? Катя, вы что, боролись с революционерами?
- Сама того не зная, я приняла участие в офицерском заговоре, чтобы помочь брату, поэтому после провала вынуждена была покинуть родной город и бежать вместе с братом на Дон.
- Понятно, а здесь как вы оказались?
- Вместе с Белой армией. Я уже здесь полгода. Сначала работала в лазарете сестрой милосердия. А теперь работаю сестрой в диспансере для дущевнобольных.
- Катя, извините меня. Вы можете посчитать меня сумасшедшим, но вас действительно зовут Катей, а не Машей?
- Это мою сестру зовут Машей. Но она пропала семь лет назад. Вы не знаете, где она? Жива ли Маша? – с болью в голосе добавила Катя.
- Нет, я не знаю. Но вы мне напомнили Машу. Кстати, как я попал сюда?
- Вас нашли на улице лежащим без сознания. У нас вы несколько раз приходили в сознание в первые дни поступления, но ничего не помнили. А потом вообще полностью отключились, - ответила, задумавшись, Екатерина. Помедлив, она добавила, - мне кажется, я могу что-то вспомнить про вас. Мне надо посмотреть семейный альбом, который я захватила с собой. Я скоро вернусь. Я пойду, сообщу профессору о том, что вы очнулись.
С этими словами Катя, прикрыв окно, выбежала из комнаты, не дав мне возможности переспросить ее. Я стал в нетерпении ожидать прихода профессора. Когда я уже отчаялся увидеть его, он не спеша появился в дверях палаты вместе с ассистентом и пожилой медсестрой. Это был подвижный поджарый пожилой человек лет семидесяти. Когда-то он был шатеном, но теперь почти полностью поседел. Движения его были точны и строго целенаправленны. Он сразу подошел ко мне как к тяжелобольному, произвел первичный осмотр и дал указания своему ассистенту проконтролировать сдачу анализов больным. Больному, то есть, мне, он сказал, что будет лечить глицином, который может вызвать кратковременную ремиссию амнезии. Но это не значит, что память тотчас же вернется ко мне. Потом он спросил, что хотел бы сам больной для собственного выздоровления?
Я попросил его, чтобы за мной ухаживала Екатерина Волконская, одно присутствие которой вызывает у меня воспоминания. Он согласился на мою просьбу и покинул палату, пожелав мне скорейшего выздоровления.
Когда он ушел, то я вспомнил, что хотел спросить у него, почему в палате нет зеркала? Подумав, я понял, почему его сняли и унесли. Дело в том, что мой собственный вид может вызвать у меня реакцию, обратную моему выздоровлению и вызванную травматическим эффектом того, что я сознательно прячу от самого себя.
Уже после обеда снова показалась Екатерина. Она принесла семейный альбом и с довольным видом, я даже сказал бы, с торжеством, открыла его на заложенной странице.
- Узнаете? – спросила меня Екатерина и показала изящным пальчиком на выцветшее фото.
На фото были изображены двое мужчин и между ними женщина. Они сидели за накрытым столом в беседке, и пили чай. В женщине я признал Екатерину, в пожилом мужчине ее отца. Третий, приятной наружности молодой мужчина был мне незнаком.
- Вот это вы, а это ваш papa. Третий мне незнаком.
- Вы опять меня перепутали с Машей. А третий мужчина – это вы собственной персоной. На обороте написано, что вы – кн. Петр Владимирович Львов. Насколько я знаю, ваш дядя недавно, до большевистского переворота, был председателем Временного правительства.
Я внимательно посмотрел на фото. Однако от встречи со своей собственной персоной на снимке у меня не возникло ни одного воспоминания.
- Катя, есть зеркальце?
- Вот оно.
- Дайте мне его, пожалуйста.
Катя мне протянула свое дамское зеркальце. Я взглянул в него на самого себя и увидел в нем незнакомое небритое лицо молодого человека. Я перевел взгляд на Екатерину и увидел у нее в глазах ожидание радости узнавания. Но я только разочарованно пожал плечами.
- Кто это? Единственно, что я узнаю, так это то, что мне пора побриться. Никакого князя Петра Владимировича Львова я не знаю.
- Ххорошо, не расстраивайтесь. Потом обязательно вспомните себя. Я сейчас позову нянечку с бритвенными принадлежностями.
Было заметно, что Катя расстроилась.
- Катенька, не расстраивайтесь так. Вы правы, не может быть, чтобы я не вспомнил самого себя.
Но я сам был не уверен в том, что говорил.
Екатерина вышла из комнаты. И все же я не чувствовал того разочарования, которого ожидал. Я был глубоко безразличен к тому молодому человеку, которого увидел в зеркальце Кати.
Часть вторая. ПРОШЛОЕ
Глава первая. Петербург
Я спал. Мне снился чудесный сон о том, как я сижу на лекции по курсу новой и древней философии и слушаю профессора Александра Введенского про современное состояние немецкой философии после Гегеля. Со мной сидит рядом Маша и держит меня ласково за руку. Я разрываюсь между сложной ситуацией с классическим наследием в немецкой философии и нежной привязанностью к Маше Волконской. Маша похожа на сестру художника Карла Брюллова Юлию Брюллову.
Рядом с нами сидит ее подруга Елена Шапошникова и внимательно слушает профессора. Когда профессор заканчивает свою лекцию, она поднимает руку. Профессор снисходительно кивает
