13. К.Е. Ворошилов
В тишине, под сводом снежной 'берлоги', повисло гнетущее молчание. Три крестьянина, волей судьбы ставшие солдатами, расположившись на лежаках, устроенных ими из скудных сосновых веток по ледяному насту, думали о чём-то своём. Слабоё пламя коптилки колебалось, как лучик надежды, а снаружи гудела февральская метель. Леонтий закрыл глаза. И далеко-далеко в темноте показались ему силуэты жены и детей: одна рука Паши лежала на груди, а другой она прижимала к себе дочурку, а за её спиной стояли три сына. Такими он их и запомнил, уезжая на фронт. Полгода прошло, а будто годы минули, но он ясно помнил то, последнее утро, когда они сидели все за столом, молча, не зная, что их ждёт дальше. Маруська, маленький смеющийся комочек, запомнилась ему больше сыновей, и эта память приятной негой растекалась по уставшему телу.
- Да! - Раздвинул густую тишину голос Ивана. - Но всё равно, жаль майора! Душевный был мужик. Вот так и гинут ни за понюх табака. Не уж-то и мы поляжем также, вон ребят-то, сколько уже погибло.
Видения исчезли, и Леонтий с сожалением открыл глаза:
- Ну, вроде бы закемарил чуток, а тут ты со своими причётами, Иван. Чего в душу страхи нагоняешь? Прорвёмся, коли поменьше плакаться будем. Так я, Гриша, говорю!?
- Так-то, оно так. А вот скажи-ка мне, Леонтий, как это так выходит: неделю как через тебя пуля прошла, мы ещё табачок с твоей кровью не искурили, а ты уже опять как огурец-молодец!? Заговорённый, что ли.
- Заговорённый, заговорённый. Ладно, хоть вас не задело.
- Тут ты прав, на все сто! Я как вспомню ту ночку, так душа в пятках щекочет. А ты - молодец, не пикнул ни разу, я уж тогда за тебя, знаешь, как перепугался. Мне тут бабка наша деревенская как-то приснилась, колдунья она у нас, ну все так её у нас называют, и аккурат ведь она перед твоим ранением приснилась, так она мне и сказала, чтобы я тебя держался. Пока, говорит, он с тобой, живой будешь. Ага, так и сказала. Во сне это было. Вроде бы с четверга на пятницу этот сон был. А с четверга на пятницу сны всегда сбываются, это мне ещё моя бабушка говорила!
- А она тебе ничего про твой язык не говорила?
- Не, ничего такого. Только, говорила, что я лет до шести вообще не разговаривал. Ну, а потом как прорвало!
- То-то и видно, что прорвало! - Засмеялся Леонтий. - Легко тебе, наверное, с разговорами. Ну и ладно, ну и говори, коль прорвало!
- Ты, вот Леонтий всё смеёшься, а я как представил как-то себе, что столько лет молчал, так даже самому страшно стало. Как это так?! Всё видеть, а сказать ни-ни. Жуть!
- У тебя в родне, наверное, все такие разговорчивые. - Проворчал Иван.
- Я вот и говорю, что тёмный ты человек, Ваня. Все не могут быть такими, как я, иначе, знаешь, какой шум на Земле был бы. Вот смотри, я говорю, Леонтий улыбается и говорит, подумавши, а ты всё ворчливо и с недоверием воспринимаешь. Вот и получается среди нас идиллия. А если ещё в нашей компании был бы один как я, тогда всё - хана компании. Вот молчуна бы одного маломальского можно было бы. Для противовесу.
Немного помолчав, как бы взвешивая наступившую тишину, Григорий выдал новость:
- А вы знаете, что к нам сам Ворошилов приехал. Мужики говорят, значит, наступление скоро будет.
- Когда ты всё успеваешь прознать, Григорий? Прямо разведка! Надо капитану посоветовать, чтобы тебя в разведчики определил. Вроде бы никуда не ходишь, а всё знаешь.
- А на счёт разведки - это, не, не получится. Я же долго молчать не могу. А в разведке, там тихо надо, молча. Не, не пройду, это точно! А-то кто же тогда вам пайку с кухни принесёт. Не подумал? На кухне, Леонтий, самые что ни на есть первые новости и узнать можно. В Дубовике, говорят, он, Ворошилов. Может и к нам наведается, тут всего-то ничего, верст десять-пятнадцать.
- Ага, приедет, чтобы с тобой поговорить, перед боем. Погибать, чтоб нам легче было.
- Вот я про то и говорю, что тёмный ты человек, Иван, ну прямо как поддувало в печи. Всё в чёрном свете у тебя! Вон Леонтий сказал: выдюжим! Значит, выдюжим.
- Будешь тут тёмным. Смотри, скольких уже потеряли. А то ли охота помирать-то? Жизни ещё не видели. Вон с Алексеем и Яковом сколько месяцев вместе коротали, а вот их уже и нет! Сгибли сразу. И другие со взвода полегли, больше половины уже нет.
- Ну, завёл волыну. Я ж говорю молчуна нам для комплекта надо. Он бы тебя, Иван, молча слушал, и так в такт тебе: угу-угу! А, может филина нам в лесу выловить, а Леонтий? И будет он тут Ивану угукать!
Леонтий встал, поправил фуфайку, затянул ремнём:
- Пойду до командира схожу. Узнаю, что к чему.
Он выбрался в морозный и вьюжный вечер. Судя по погоде никаких наступательных действий не предвиделось. Жёсткий и колючий ветер, пронизывая насквозь, бил в лицо крупными и острыми льдинками, которые, тая, оставляли на губах неприятный болотный привкус. 'Гиблые места, сказали бы у нас в Сибири. И воздух здесь тяжёлый. Одно слово - болото. Летом-то как они здесь живут? Комарья, поди, полно и гнуса разного'. - Подумал Леонтий.
Вскоре, преодолев снежные заносы и сильные порывы ветра, он добрёл до командирской землянки. Сообщив часовому, что он пришёл к капитану Надирадзе, Леонтий вошёл внутрь. В ней было теплее и намного просторней, чем в их 'берлоге', здесь располагались все взводные. Посреди землянки теплилась буржуйка, возле неё стоял стол, сооружённый из тонких берёзовых стволов, вдоль стен располагались несколько топчанов, с отдыхающими командирами. Капитан Надирадзе сидел за столом, смотрел на карту и курил трубку. Повернув немного голову в сторону вошедшего Леонтия, он устало спросил:
- Что, дара-гой! Пра-ходи! Садись! Вот как... с майором-то! Ни-чего! Прорвёмся! А? Солдат!?
- Чего же не прорвёмся? Конечно, прорвёмся! Не впервой!..
...
...
- А, майор?.. Как он?..
- Увезли, да-рагой, майора! Успели. Подлечат. Ты охрану-то оставил?.. Я, вот, видишь, здесь дежурю. Па-ни-ма-ешь, Ленинград рядом! Я там никогда не был! Дядя мой, был. А я - нет! Ленин - град! Это!!! Тбилиси, это да - мой город! Но - Ленин - град!.. Он - наш!
- Я, тоже не был. Я из деревни. Далеко в Сибири это! Я в Барнауле-то был раз десять, ну, может, чуть больше.
- Ничего, солдат! Прорвём окружение и па-гоним фры-ца до само-го Берлина! И в Ленин-граде па-бываем!
- Я вот и зашёл про майора узнать, да коня хотел своего, Седого, дойти глянуть...
- Схо-ды, солдат, посмотри друга!
Леонтий направился к выходу. В этот момент дверь отворилась и вместе с клубами мороза в землянку стали заходить генералы, среди которых был сам Климент Ефремович Ворошилов. Леонтий невольно отступил в сторону и замер от неожиданности, капитан Надирадзе, видимо тоже не ожидавший такого визита, выронил трубку и быстро встал из-за стола, накинутый на его плечи полушубок упал на пол.
Ворошилов прошёл к столу, снял папаху, сел и, посмотрев на капитана, сказал:
- Ну, что капитан, чаем угостишь?
Один из командиров, прибывших с маршалом, движениями головы указывал Леонтию на дверь, давая понять, что тому нужно быстренько покинуть блиндаж. Этот его жест не остался незамеченным Ворошиловым и присутствие красноармейца тоже.
- Чего это ты там головой дёргаешь? Контузило что ли? - пошутил Ворошилов, - садись, капитан. И вы рассаживайтесь, - предложил он прибывшим с ним, - чего столбами-то стоять. А ты, боец, похоже - конник? Фамилия?
Спавшие в блиндаже взводные и полковые стали просыпаться и спросонья не сразу соображали, что тут происходит и кто перед ними.
- Рядовой красноармеец 236 кавалерийского полка 87 кавалерийской дивизии Гуляев.
- А вторая-то рука где?
- Под фуфайкой, товарищ маршал. Ранение небольшое было.
- Сильно небольшое?
- Да, так, на вылет?
- А что не в госпитале?
- Да я кисет с махоркой приложил, потом сестричка обработала. Всё уже почти и зажило.
- Какой такой кисет с махоркой?
- Да, обыкновенный, товарищ маршал. Кисет с махоркой.
- Ну-ка, ну-ка! Присядь-ка рядком, да расскажи.
- Да дело-то обычное. Бой был. Уж больно быстро фрицы дзоты понаделали. Мы вечера три их атаковали. На треть день меня и зацепило. Ну, я кисетом рану придавил.
- Помогло?
- Помогло. Это верное средство. В забоке бывало лес рубишь, поранишься случаем, так махрой залепишь, быстро заживает.
- А немец-то, он, сильно бьёт?
- Пристрелено у него хорошо. Каждый метр. Его бы артиллерией прищучить, нам бы проще было. На конях мы его не свалим, не, снег убродный.
- Ну, да! Ну, да! Артиллерией... Ну, ладно, боец, спасибо! Иди, а мы тут поглядим насчёт артиллерии!
Леонтий встал, откозырял по всем правилам и быстрым шагом вышел из блиндажа. Уже на улице он почувствовал, как вспотела его спина, и всё произошедшее было в каком-то тумане: 'Чего сказал, как сказал и зачем? Про махру, про артиллерию! Они генералы - лучше знают, а я тут со своим шкворнем'.
К Седому идти по ночному морозу уже расхотелось, и он, сам не зная почему, пошёл в полевой санпункт.
'17 февраля в штаб Волховского фронта приехал новый представитель Ставки маршал Советского Союза К.Е.Ворошилов, главком всего Северо-Западного направления.
Ворошилов привез требование Ставки активизировать действия на Любанском направлении. Операция получила название 'Любанской'.
Ворошилов отправился в войска, стараясь узнать правду о боевых возможностях волховских армий. Войска встречали 'первого маршала' исключительно тепло, как живую легенду. В глухом лесу у Новой Керести маршал Ворошилов посетил редакцию газеты 2-й ударной армии 'Отвага'. Она размещалась среди вековых сосен в просторной сухой землянке, где прежде укрывались партизаны. Отсюда на танкетке он отправился 25 февраля в деревню Дубовик в штаб 13-го кавкорпуса, чтобы лично наблюдать за операцией по взятию Любани. Кстати, там же, в Дубовике, находился штаб 366-й стрелковой дивизии. По пути от Новой Керести в Дубовик Ворошилов ненадолго заехал в село Вдицко. Одно время в этом селе после переезда из Малых Вяжищ находился штаб 13-го кавкорпуса. Затем штаб перебрался в Дубовик, а во Вдицко разместился 364-й полевой передвижной хирургический госпиталь. Село было важным опорным пунктом и его прикрывала от немецких самолетов батарея 37-мм зенитных пушек. В день приезда Ворошилова она сбила 'юнкерс', четырех летчиков взяли в плен, у пятого не раскрылся парашют. Вечером прилетели 14 'юнкерсов' и то ли в связи с приездом Ворошилова, то ли мстя за сбитых товарищей, засыпали село бомбами'.
Находясь в Дубовике, маршал подвергал себя еще большей опасности, чем во Вдицко, так как противник, кроме налетов авиации, постоянно и методично обстреливал Дубовик из тяжелых орудий. Приезд маршала в Дубовик не являлся секретом для противника. Вечером 25 февраля Ворошилов уехал, а утром следующего дня семь 'юнкерсов' старательно сбросили на деревню тяжелые бомбы.
Как вспоминает В.Н.Соколов, бывший делопроизводитель строевого отдела штаба 13-го кавкорпуса: 'Я выбежал на крыльцо и увидел, как прямо на нас, стремительно увеличиваясь в размерах, падают две бомбы. Через несколько секунд раздался двойной взрыв. Во все стороны полетели жерди, солома, комья земли. Бомбы падали одна за другой, и вскоре деревня представляла собой страшную картину перепаханной земли, окровавленного снега, человеческих рук, ног, голов, обрывков
