Майне кляйне Светхен

Чарджоу,  Ашхабад, Мары.  А уж, в 49-ом,  в  связи с переводом  отца, - продолжал  он,  не  заметив  изумленно вскинутые  брови  женщины,  и,  появившуюся  вдруг, бледность на ее лице, - оказались в Молдавии…,  скажите, пожалуйста,  – перебил  он  себя, - можно  на  «ты» и Света?  Мы, как мне представляется, с вами, где-то, одного возраста…
    - Хорошо, давай на  «ты», - охотно  согласилась женщина, пряча свой, прямо таки, загоревшийся любопытством взгляд и, что-то еще, затаенное в самых глубинах ее души. Но  только  без    этих…, - подняла  она  чашечку и локоть  на уровень плеча, - без  гусарства и брудершафтов, терпеть  не могу пить на брудершафт.
    - Хорошо, твое здоровье Света, - произнес  Максим,  обоз-начил стаканчиком уважение даме и ловко плеснул коньяк в широко открытый рот.
    - Макс,  скажи-ка  мне  такую вещь…, - закусывая,  обратилась к нему  Светлана, - ты  иногда  вспоминаешь свои  детские  годы,  проведенные  в  Туркмении? –  вопрошающе  подняла  она на него свой, уже чуть посоловевший,  взгляд, -  И что, конкретно, ты помнишь о них? 
    - Света, а  вот    эти  твои  бесёбушки, - не  ответив, показал Максим на румяные пирожки, - они с чем?
    - О, Боже! – Взмолилась про себя женщина, - С картошкой и луком,  есть с  яйцом,  луком  и  укропом, - вслух  ответила
она, - а почему вы их называете бесебушками?
    - А вот  это, как  раз из  туркменской  эпопеи.  У меня  там был  дружок, звали  его  Тепа, такой милый толстячок, славный  недотепа! – неожиданно  для  себя  выдал экспромтом Максим. - Так этот Тепа,  всю  бабушкину  выпечку, называл бесёбушками.  Забавное  название, не так ли? - хохотнул он. - И, с тех пор  все  это, -  показал он  на пирожки, - и все ос-тальное,  сделанное  из  теста, я тоже  называю  бесёбушками, - уплетая за обе щеки пирожки и колбасу, говорил мужчина. - И это, несомненно, говорит о моей  хорошей памяти и является подтверждением того, что свои  детские  годы я вспоминаю и вспоминаю довольно часто и хорошо.  Кстати, у этого Тепы-недотепы была сестричка  на полгода моложе меня.  Такая, как сейчас помню…, - задумался Максим, - вся беленькая,  такая воздушная, хорошенькая, ладненькая! – С невяжущейся    с  его  внешностью  и поведением  -  мягкостью,  тепло и нежно  произнес  он. – И  звали  эту  малявочку…  - здесь лицо его,  вдруг преобразилось,  приняв весьма изумленный вид, - Как, вы говорили, ваши имена из далекого и озорного детства…? Стоп!  Вспомнил!  Одно  из них было…, “Майне  кляйне    Светхен”. Так называл эту малявочку
один из  пленных  немцев, работающих недалеко  от нашего погранотряда на стройке. У него была фотография дочери…, - от волнения Максим  перестал жевать, и  держал  очередную «поварозочку» колбасы, взятую им  со стола,  ненадкушенной. - Так вот, наша Туська, так звала Свету вся детвора  нашего  двора,  кстати, и  это  имя  прозвучало  в  ваших устах, была очень похожа  на нее.  Оппа-а! – Вдруг  вскричал  он, - Это что же, получается…?! – взволновавшись, задумался он,  внимательно и изучающе  разглядывая лицо женщины, - А Вы, то есть, ты, - поправился он,- случайно не жила в  Туркмении в  славном городе  Мары?
    - У- у, - напрочь отметая эту возможность,  чересчур энергично и отрицательно,  закачала головой Светлана,  и, отчего-то,  отвела глаза в сторону.
    - Мм-да, - с загоревшимися от любопытства глазами, протянул Максим, - ты не куришь? – спросил он женщину.
    - Нет, не курю, и курить в купе, извините, вам, то есть,  тебе позволю.
    - Обижаешь,  Светик, я,  что  похож на идиота,  чтобы  курить здесь? Я хоть рыжий,  и нахальный, как ты изволила от-метить, но не до такой же степени! Просто подумал, что мы пойдем,  покурим в тамбур, но раз ты не того,  то  я  прошу разрешения покинуть  тебя на  пару минут и простить  меня за это, хотя и краткосрочное одиночество.
      - Считай,  что я  тебя простила, так, что  можешь идти  курить со  спокойной душой, - ответила  женщина, пережевывая очередную «поварозочку» колбасы.
      Максим вышел из купе, пошел по направлению тамбура, отведенного для курения. Сердце его гулко колотилось, руки дрожали от волнения, ноги стали почти ватными.
    «Что-то тут не так… -  взволнованно  думал он,  нервно затягиваясь сигаретой – Неужели  это она…?  Вполне  возможно.  Для чего тогда ей  надо было, так  настойчиво подчеркнуто, называть свое имя и детское прозвище, данное Туське пленным немцем, - «майне кляйне  Светхен»? Она, явно хо-тела, чтобы я обратил на него внимание.… И  назвалась она так после того, как я назвал свою фамилию...  Ликий….  Ну,  Ликий  и  Ликий, –  фамилия,  правда,    достаточно  редкая, - продолжал размышлять Максим, - лично мне, за  всю мою почти  пятидесятилетнюю  жизнь,  она  ни  разу  не встречалась. Вполне  возможно,  что  она,  если  это  та Светхен,  запомнила ее - я же помню  фамилию той  Светы – Хмара.… Почему же, «майне  кляйне»,  если это,  конечно, она, - еще раз оговорился он, - не могла запомнить - мою?  Нет, определенно, тут загадка великая есмь! А как встрепенулась она при словах: «поворозочка и бесебушки»?! – вспомнил  он, - Эти  слова,  мне  тоже больше никогда и  нигде  не  встречались…».

    - Туська, - приглушенным  голосом окликнул рыжий, вихрастый мальчишка шести -  семи лет, девочку, ковыряющуюся внизу, недалеко от  веранды в песке, - иди  сюда,  чего покажу.
    - А циво ты  мне  показесь? – прошепелявила,  подняв белокурую головку с совершенно темными глазами, прехорошенькая девочка ровесница мальчишки.
    - Иди скорее, - настойчиво позвал  мальчишка ее еще раз призывно махнув рукой, и прильнул лицом к стеклу незанавешенного  ничем  окна,  поселившегося за  ним пару дней назад, капитана.
    - Ну циво? – Спросила  девочка,  недовольная тем, что ее оторвали от  построения  кресла  из песка  для своей куклы, вырезанной из дерева дядей Гансом.
  - Тихо  ты, - буркнул  мальчишка,  не  отрываясь  лицом  от стекла, - посмотри, чево  это они там делают?
    Девочка  прильнула  к окну,  прикрыв  ладошкой  правый глаз,  закрываясь ею от света, чтобы было лучше видно.
    - Ну и циво? - присмотревшись, небрежно спросила она, - Это они так  болоются (борятся). – Мои  мама  с  папой  тозе так делают,  я сама  видела.  Посли к бассейну - искупаемся, а то сто-то совсем залко стало, - прошепелявила  она  своим почти беззубым  впереди ртом.
  - Ага, пошли. - Охотно согласился  мальчишка, - Это, что же получается,  что он  ее  победи-ил? – Подпрыгивая на одной ножке, спросил он.
  - Конесно,  он зе  вон  какой  болсой этот капитант! – Отвечала  девчушка, - А зена  ево, - такая маленькая, маленькая. Конесно, он победи-ит ее. Мой папа тозе всегда болоит  ма-му, только  лаз  или два я видела, сто мама поболоила папу, она так плыгала на нем! Навелное,  от ладости, сто  победиила его!
    - А мои,  никогда не бороются, - констатировал  мальчишка, только ночью  сильно кроватью скрипят.
  - Знасит,  тоже болоются, - авторитетно заявила белокурая малявочка, - у моих тозе кловать склипит во время их болоинья. Смотли, наши  мальсиски и девсенки  узе все там, на бессейне! Побезали! – И они крепко взявшись за  руки, рванули к воде, бурлящей от кишащей в ней ребятни.
    Бассейн был  небольшой - метра  четыре  шириной и метров  двадцать  длинной.  В  нем  обучали  солдат  пограничников плаванию и преодолению водных преград. Они плавали в трусах,  иногда в форме, а иногда,  даже с оружием в руках, которое  держали вверху над головой, чтобы вода не попадала  в стволы их  винтовок. Переплыв  бассейн, пограничники стремительно  выскакивали из него и  бежали вперед, оставляя за собой мокрые потеки, тут же пропадавшие на горячем  от жаркого солнца песке. Преодолев  препятст-вия, они  падали за ними на землю и имитировали стрельбу из винтовок.
    - Ну что, «рыжик»,  попробуешь  сегодня  переплыть  весь бассейн? – спросил  Максима  рослый  девятиклассник  Сергей,  симпатичный  с  открытым  лицом  паренек,  возле  которого они оказались.
    - Что, - сам? – спросил  мальчишка,  глядя  снизу-вверх  на старшего товарища…

    В тамбур  вошли  двое  мужчин и прервали воспоминания Максима. Он потушил окурок и,  о чем-то задумавшись  пошел к купе.
    Открыв дверь, он увидел, что Светлана, отрешенно, и как-то потерянно  смотрит в  окно на  мелькавшие за ним, в нас- тупающих сумерках, деревья.
    - Ну что? – Спросил Максим, - Немного добавим? – Кивнул он в сторону бутылки с коньяком.
    - Можно, - не очень уверенно ответила женщина, - только по чуть-чуть, а то я, и так уже захмелела.
    Максим  разлил  коньяк,  поднял  свой  стаканчик: - Твое здоровье, майне кляйне Светхен! – Многозначительно  глядя в глаза Светланы, произнес  он.   
  Женщина  бросила  на  него  быстрый  взгляд,  ничего  не  сказала, и, слегка  дрожащей рукой, неосторожно, зацепив край стола,  опустила свою  чашечку  с коньяком  на  столик,  отчего  часть напитка пролилос на него.
  - Господи,  о  чем это ты?! Видишь, из-за тебя, коньяк пролила! - Сердито сказала  Светлана, промокая  жидкость  бумажной салфеткой.
    Максим, пожал плечами, дескать: «Какие пустяки»! - и, слегка  закусив,  спросил, - Туська, скажи, а  ты  Ганса  помнишь…? Ну, того  пленного  немца, который  подарил  тебе, сделанную им самим куклу. Его дочь, - Лорхен, на фото, бы-ла так похожа на тебя…
  Женщина потупила глаза, но тут же тряхнув головой, подняла их: - Максим,  какой  Ганс?! Какая  кукла?!  Какая  Лорхен!? – Сделала  она удивленные глаза, - Ты  меня с  кем-то перепутал, – проговорила женщина.
    - Я  перепутал?! –  возмутился  Максим, - Разве  это не  ты спрашивала о детстве проведенном в Туркмении?! Разве не ты назвалась так, как звал тебя пленный Ганс - “майне кляй- не Светхен “? Опять же, кто назвался Туськой, из  далекого и озорного детства? 
    - У  тебя  больное  воображение,  Максим, - усмехнулась Светлана, - ничего  такого я  не говорила!  И,  вообще, хватит об этом! - Решительно и сердито, произнесла она, - так что,  твое здоровье! - Оно тебе очень пригодится, - сказала женщина, приподняла  чашечку и залпом выпила коньяк.
    Максим растерялся от такого  беспардонного отпирательства: - Ты, ты…, - растерянно произнес он и замолчал,
    В купе  повисла  тишина,  нарушаемая  мерным перестуком колес поезда.       
  Женщина, нахмурившись отвернулась к окну и замкнулась в себе.
    Растерявшийся Макс, сбитый с толку ее отпором,  все  отрицающими словами  и холодностью,  молча,  играл желваками. 
    «Это черт знает что! - Возмущался он про себя, - Так  наг-ло  опровергать тобой же сказанные слова?! Нет, с  таким я, раньше, никогда  не сталкивался! Скорее всего…, - задумал-ся он, это не она. Та Туська, -  была ласковая, добрая,  а эта вызверилась, как змеюка!  Ты, граф  Максимилиано,  забыл, сколько  времени с  тех пор прошло! С  той поры много чего могло случиться, и, потом  не забывай – тогда  она, как и ты,  была  совсем  ребенком.  А, что  случилось бы, если  бы она призналась?  Она, наверняка замужем, наверное, есть  уже взрослые  дети…  Ну и что?  Что, что!?  Запальчиво спрашивал он себя,    Может  быть, побоялась, что начну приставать и просить, как  тогда:  - Света,  давай “побороимся”? –  Максим  невольно  улыбнулся  этому  предположению,  потому, что в  душе  был