такого рода документы. Мои
запросы начинали буквально сыпаться в Черногорск, а оттуда буквально сыпались
все те же справки. Мое объяснение, что со справкой невозможно поступить на работу игнорировались
полностью. Время безжалостно уходило, и
поступить на вечернее отделение Баумановского училища уже было невозможно. Стоял только вопрос о
том, чтобы поступить куда-то на работу, получить общежитие и как-то протянуть
до следующего лета, до следующих вступительных экзаменов.
Возвращаться домой я никак не могла, меня невозможно было бы
убедить, ибо домашний ад хорошо запечатлелся в памяти, да и, взрослея, я уже не хотела позволить над собой
издевательства отца, который не ведал в этом границ и милосердия. Только
принудительный жесткий путь мог заставить меня вернуться в Кировабад,
предварительно встряхнув меня так, чтобы уже ничего не было мило, и так, чтобы
все получилось почти естественно и без моего на то желания.
Однако, как бы ни били меня обстоятельства, внешне я выглядела
привлекательной, в разговоре умной и потихоньку, не имея на то цели, покоряла
сердца ребят, так что судьба скрашивала мои будни и ухаживаниями за мной,
путешествиями по Москве, прогулками по Измайловскому парку, хождениями на выставки.
Сергей, так звали парня, с которым я
познакомилась на танцах, жил в этом же общежитии Баумановского училища и почти
каждый день приходил в нашу комнату, чтобы в который раз куда-нибудь пригласить, и вел со мной долгие и интересные беседы,
которые порою затягивались допоздна, и,
казалось, не было темы, где бы мы не побывали. Общение его увлекало, он постоянно спрашивал на тот или иной вопрос мое мнение, и порою
я ловила на себе его чуть печальный и внимательный взгляд и сама
дорожила этими редкими минутами духовного единства. Однажды мы пошли на
выставку цветов. Мы долго бродили, отдавая дань экзотике, великолепному
природному творению, неземной красоте и грации цветов неизвестных нам видов, и
трогала его не мужская тонкость, чистота мысли, легкость и глубина
одновременно. В книге отзывов мы
оставили восторженное единое послание, которое выражало нашу общую мысль и
впечатления, которые не очень, казалось,
рознились. Мой провал его опечалил, и он понимал, что рано или поздно, но нам
предстоит расстаться. Но пока были теплые деньки, пока было возможно, мы устремлялись к друг другу, ибо было что-то,
что нас объединяло и где нам вместе было хорошо. Зная об этих отношениях,
девчонки из комнаты благоволили ко мне и позволяли жить и тогда, когда началась
чистка общежития и всех задержавшихся начинали строго извлекать и выселять.
Я по-прежнему писала письма домой и сообщала о своих «прекрасных»
делах, мечтая о том, чтобы их все же наладить и начать жить независимо и претворяя
свои планы на учебу без чьей-либо поддержки, ибо тяготела к самостоятельности и
независимости. С Романом я также переписывалась, но боле, как с другом, хорошо
помня, что мы друг друга не связывали обещаниями, и редкие его письма читала
беспристрастно, но с уважением. Мои хождения по Москве в поисках работы в моих
условиях были подобны хождениям по мукам. Я шла наобум, не пропуская ни одного
предприятия, ни одного объявления, я исхаживала многие километры за день, не
зная, где я и куда дальше, ориентируясь на метро, на которое то здесь, то там
выводили сами ноги. Отказы не были случайными, это было требование Москвы ко всем
иногородним, это был закон, который было невозможно проигнорировать. Уже была середина сентября, повеяло
прохладой, участились дожди, искать работу становилось все тяжелей, летняя
одежда требовала замены, а у меня самым теплым после юбки с кофтой было только
пальто. Дни становились все мрачней и потому, что судьба начинала мне
показывать и другую сторону медали такой, по сути, своевременной
самостоятельности и не особо стремилась меня утешить, однако, озадачить.
Как-то в метро ко мне подошла девушка очень сомнительной
внешности. Каким-то образом она учуяла во мне что-то уже неприкаянное,
бездомное, почти бомжитское. Скорее всего, несвежая одежда и усталое лицо говорили за
себя. Подойдя ко мне и задав незначительный вопрос, она буквально увязалась за
мной, преследуя свои, скорее всего не очень добрые цели. Она как-будто
вцепилась в меня, ибо боялась потерять меня из виду и влачилась за мной, говоря
о вещах мне далеких и непонятных. Она спрашивала, есть ли у меня деньги,
сколько, куда я иду, что мне в Москве надо, с интересом поглядывала на мою сумочку, которую я никак не выпускала
из рук и предложила мне накормить ее, ибо и она в долгу не останется. Странным
внутренним чувством я поняла, что ей от меня реально что-то надо. А потому,
надо как-то освободиться от нее. Но… как? В метро людей было немало. В
некоторых местах они шли потоками. Особенно многолюдно было у киосков. Я
сделала вид, что меня заинтересовал журнал в витрине киоска. Пока я стояла и
рассматривала его, она чуть отошла, дабы
посмотреть на то, что еще здесь продают. Уловив момент, я зашла за киоск так,
что она потеряла меня из виду. Беспокойство тотчас овладело ею, она метнулась
то в одну, то в другую сторону, не зная, что мой взгляд следит за ней. Но, не
пытая больше судьбу, я затерялась в толпе, хорошо осознав для себя, что
люди в Москве разные и что надо все же беречься.
Это понимание, поэтому, и
не очень-то вышибало меня из общежития, и я держалась за него, как могла, до лучшего
времени, ибо надежда найти работу не оставляла меня. Так я начинала спать в
общежитии на голом матрасе, а затем и вовсе на полу, уговаривая девчонок
потерпеть. И так тянулись день за днем, утром давая новые надежды и вечером
неизменно возвращая меня туда, куда входила с трепетом и с мольбой к судьбе
повременить и не выгонять меня в лице вахтера на улицу.
И судьба немного смягчилась. Уже к концу сентября, как всегда
выйдя наобум из метро и направившись, как поведут ноги, а повели они прямо по
улице, пройдя метров сто я увидела некоторое предприятие, имеющее отношение к
текстильной промышленности. Зайдя в него и
увидев отдел кадров на первом этаже, я вошла. Рассказав свою ситуацию,
показав документы, я к удивлению своему была принята тотчас, но необходимо было пройти
несколько врачей. У этого предприятия
было общежитие, но за чертой города, в минутах сорока езды на электричке. Уже
через несколько дней я была оформлена на работу, и мой паспорт был взят для прописки в
общежитие. Мне выдали пропуск, и я могла
приступить к работе. Однако, меня никто не собирался вселять в общежитие,
пока не пропишут. И так потянулись дни
работы, ожидания прописки и места в
общежитии и, казалось, наступило время лучших перемен.
Но разве и здесь судьба меня не отличила? То, что я два года
проучилась в университете, а потому была более-менее грамотная, сыграло свою роль, и начальник отдела кадров
сочла меня вполне подходящей на материально ответственную работу, предложив мне
сходу должность завсклада. Это был небольшой склад материи, расположенный
буквально в центре цеха с узким проходом и со многими стеллажами по обе стороны
по проходу, доверху набитыми рулонами материи, рассортированными отрезами,
видимо, очень дорогими. С недельку я должна была подучиться, присмотреться к
работе увольняющейся работницы, а далее принять у нее склад под свою
материальную ответственность.
Умиротворенная, ожидающая каких-то благоприятных сдвигов, уже согласная
на просто работу и общежитие и отдалившая в себе учебу на обозримое время, однако
неизмеримо верная своей идее, я надеялась на нормальное продолжение последующих
событий, но не тут-то было. Меня в цехе приняли вполне доброжелательно. Одна из
работниц, однако, решила меня просветить, неожиданно для меня начав разговор
сама, когда я оставалась одна:
- И что? Приезжая? – бесцеремонно начала она, но с оттенком
доброжелательности и совета, - Ты
подумала, куда суешься? Лидка тебе всовывает такую недостачу, а ты… Повиснет на
тебе. За всю жизнь не расплатишься! Ты видела, какой здесь материал, какие
отрезы? Тут воруют-воруют, тянут-тянут,
а ты, дура, отвечать своей зарплатой будешь!
Здесь никто не может ни удержаться, ни нормально уволиться. Пока ни
поздно, откажись! Как дочери говорю. Не будь доверчивой. Тут никогда порядок не
наведешь. Ты посмотри. Разве это склад?
Стены пальцем проткнешь. Да тут у тебя все вынесут…
- Но. Ведь, если я буду принимать склад по документации, строго
выдавать…
- Да и не такие умники здесь работали, десятки лет стажу. Хотя,
кто его знает, может и сами воровали. Поди теперь, разберись. А Галка, – речь
шла о начальнике отдела кадров, - это еще та стерва. Она о тебе не подумает,
если что. Хоть слезами умойся. Это она с
виду такая ухоженная, красивая, а нутро… Она вас, лимитчиков, за людей не
считает. Ты подумай, подумай, прежде, чем голову свою совать. Ты ж учиться
дальше собираешься… А на тебе такое вдруг повиснет.
Последние слова были в самую
точку. Теперь мне становилось понятным, почему со мной говорили так слишком
ласково, как бы угодливо. Но малейшее препятствие учебе… Эта мысль вздыбила во
мне все. Ни за что. Нет, не приму этот склад. Нет.
На следующий же день я
поубавила радость готовящейся к увольнению работницы склада. Она побежала в отдел
кадров. И вот уже целая делегация появилась в цеху, дабы уговорить меня, или
выбить дурь. Однако, я неумолимо стояла на своем, категорически и однозначно
поясняя свои причины, неизменно связывая свое решение с планами на учебу, и так
определила свое продолжение судьбы, начавшей ухудшаться стремительно. Меня
отправили работать в швейный цех бригадиром,
и вопрос об общежитии и прописке окончательно заглох. Так я оказалась в
положении странном: работая, не имея хоть временной прописки, не имея и крыши
над головой. Паспорт, однако, мне не выдавали и единственным документом на
руках был пропуск.
Все чаще и чаще меня начинала
останавливать вахтерша в общежитии Баумановского училища и приходилось как-то
изворачиваться, чтобы все-таки прошмыгнуть в комнату. Все чаще и чаще чувствуя
на себе неприязненные взгляды девчонок по комнате, я начинала понимать,
что пора и выпроваживаться, но куда…
Чтобы не доставлять особые хлопоты, я иногда с работы начинала направляться на
вокзал, особенно, если работала во вторую смену, и постепенно приучать себя к мысли,
что и здесь можно перебыть, затерявшись среди людей, где нет до меня никому
никакого дела. Однако, выкорчевываться полностью из общежития я боялась,
поскольку не имела опыта бездомной жизни и абсолютной в этом плане неустроенности,
да и не тяготела к бродяжничеству никак.
Однако, и недолгий мир
вокзальной жизни был изнурителен. Вокзал превращался для меня в маленький
городок, а то и обширную квартиру, где можно было справлять все свои житейские
нужды, а то и выйти прогуляться в город. Привокзальные площади становились для
меня местом частых прогулок, улицы были исколесены взад и вперед, и я как-то никому не
примелькивалась особо, хотя взгляд мой иногда поражала моя убогость и
великолепие других.
