гадить!
Анархисты от возмущения схватились за оружие. Красноармейцы тоже. Публика в испуге бросилась к выходу. Маяковский, без тени испуга, громко, перекрикивая испуганные возгласы публики, заявил.
МАЯКОВСКИЙ.
Читаю «Революцию».
В это время один из анархистов попытался вылезти на стол, но стол перевернулся и анархист упал на земляной пол и испачкался. Раздался смех. Посрамленные анархисты поспешили ретироваться.
МАЯКОВСКИЙ.
(продолжение)
Разлился по блескам дул и лезвий
рассвет.
Рдел багрян и долог.
В промозглой казарме
суровый
трезвый
молился Волынский полк.
Жестоким,
солдатским богом божились
роты,
бились об пол головой много многолобой.
Кровь разжигалась, висками жилясь.
Руки в железо сжимались злобой.
Первому же,
приказавшему –
«Стрелять за голод!» -
заткнули пулей орущий рот.
Чье-то – «Смирно!»
Не кончил.
Заколот.
Вырвалась городу буря рот.
КОНЕЦ ЭПИЗОДА.
В ЗТМ.
ИЗ ЗТМ.
НАЧАЛО ЭПИЗОДА.
ИНТ. Москва. Конец мая 1919 года. Мастерская «Окна РОСТА». Лиля в косынке, коричневом платье, поверх которого надет фартук, набивает трафаретом на плакате текст. Она старается, так как привыкла все делать тщательно. Лиля на правах жены Маяковского чувствует себя в мастерской полной хозяйкой. Ей помогает её давний знакомый Виктор Шкловский.
ШКЛОВСКИЙ.
Лиля Юрьевна, вот эту запятую здесь лучше не ставить. Я очень уважаю, талант Владимира Владимировича, но он здесь явно погорячился.
ЛИЛЯ.
Эту запятую поставил не Володя, а Ося. А ему я верю гораздо больше чем тебе.
ШКЛОВСКИЙ.
(пытаясь шутить)
За что ж я впал в такую немилость?
ЛИЛЯ.
(ей совсем не до шуток)
А расскажи-ка, Витенька, голубчик мой, что это за болтовня идет по Москве, будто Маяковский заразил сифилисом какую-то девушку, и теперь шантажирует её родителей? Что это за грязная история и не ты ли её придумал?
Лиля положила трафарет и краски на стол, и повернулась к Виктору.
Тот, не ожидая такого резкого поворота в разговоре, очень смутился и отвернулся в сторону.
ЛИЛЯ.
(продолжение)
Витенька, в глаза, смотри мне в глаза.
ШКЛОВСКИЙ.
Лиля, … ну, … я не знаю, как сказать. Это не я, честное слово. Придумал эту грязь один пакостный журналист, а распространяет ее … ну… Горький Алексей Максимович. Даже не знаю, зачем ему это нужно.
ЛИЛЯ.
Это точно? Ты ничего не напутал?
ШКЛОВСКИЙ.
Я сам слышал, как он это говорил.
Лиля несколько раз повернулась в одну сторону, потом в другую, сняла с себя фартук. Для принятия решения ей понадобилось несколько секунд.
ЛИЛЯ.
Тогда так, поехали к Горькому. Немедленно!
ШКЛОВСКИЙ.
Прямо сейчас? Нет, я не могу.
ЛИЛЯ.
Я сказала немедленно! Или ты не понял?
ШКЛОВСКИЙ.
Но у меня еще есть кое-какие дела …
ЛИЛЯ.
Какие дела? Витя? Володю грязью обливают, а ты дела!
ШКЛОВСКИЙ.
Поехать-то, я поеду, но говорить будете сами. Лиля Юрьевна, я не умею так, как вы.
ЛИЛЯ.
Хорошо, постоишь рядом. А по дороге расскажешь подробности.
СМЕНА ПЛАНА.
ИНТ. Кабинет московской квартиры Горького. Большой добротный письменный стол. На столе несколько статуэток, настольная лампа и рукописи. С правой стороны стола стоит серебряный поднос, на котором стоит стакан молока и булка белого хлеба. Возле стен стоят стеллажи с книгами. На полу ковер. Горький сидит за столом и внимательно читает рукопись. За дверью послышался шум, затем дверь распахнулась. В дверь решительной походкой зашла Лиля Брик. На секунду вид молока и белого хлеба приковал её голодный взгляд, но она быстро вспомнила, зачем пришла.
ЛИЛЯ.
Извините Алексей Максимович, что без приглашения. Буду краткой… Короче, мне не до приличий! Откуда вы взяли, что Маяковский болен сифилисом и даже заразил некую девицу Сонку Шемардину?
ГОРЬКИЙ.
(от неожиданной атаки чуть не подавился молоком)
Лиля Юрьевна, что за тон? Вы у меня в доме!
ЛИЛЯ.
(повернулась к двери и позвала)
Витя, Шкловский? А ну зайди и повтори, что ты мне сегодня рассказал.
Горький понял, что его застали в врасплох, и немного смутился.
ГОРЬКИЙ.
Не нужно Виктора. Я узнал об этом от одного врача, который осматривал девушку.
ЛИЛЯ.
Я немедленно хочу знать, кто этот доктор и где он живет!
ГОРЬКИЙ.
Ну … это … он сейчас в отъезде. Возможно, даже переехал в другой город.
ЛИЛЯ.
Как вам не стыдно! Почтенный человек, а врете и изворачиваетесь как,… язык пачкать не хочется. Неужели вам самому не противно на себя смотреть! Вам не дает покоя слава Маяковского? То, что он первый поэт революции, а не вы? До чего ж вы опустились в своей зависти! Смотреть противно!
ГОРЬКИЙ.
Как вы смеете так говорить со мной!? Да кто вы такая?
ЛИЛЯ.
Кто я такая? … Я люблю его! Я жена его! Маяковский не принадлежит ни кому, ни революции, ни государству, ни даже самому себе, ОН мой и только мой! Еще раз услышу что-то подобное – разорву! Ты понял меня, грязный интриган!?
Лиля, внимательно посмотрела в глаза Горькому, и только после того, как тот убрал взгляд в сторону, повернулась к двери и, хлопнув дверью, ушла из кабинета. Горький швырнул на стол карандаш, который все время держал в правой руке и раздраженно крикнул в след.
ГОРЬКИЙ.
Хуже, сумасшедшей бабы, только влюбленная сумасшедшая баба.
КОНЕЦ ЭПИЗОДА.
НАЧАЛО ЭПИЗОДА.
ИНТ. Москва. Лето 1919 год. Дом печати. Всероссийский союз поэтов устроил импровизированный литературный суд над современной поэзией. Зал заполнен почти полностью. Председательствует поэт Брюсов. Монотонные докладчики порядком утомили присутствующих в зале. Кто-то читает книгу, кто-то болтает с соседом, а есть и такие, что стали покидать зал. Основная часть публики ждет выступление Маяковского. На трибуне критик Иванов-Разумовский.
ИВАНОВ-РАЗУМОВСКИЙ.
Не понимаю! Не понимаю, как товарищи футуристы еще не выгнали своего, так называемого вожака Маяковского из своих рядов. Судя по его «Мистерии – Буфф», слово для него уже имеет смысл! Раньше Маяковский и компания боролись за слово без всякого смысла. Что же случилось? Оказывается, пришла революция, и Маяковский быстренько застегнулся на все литературные пуговицы. Бузотер в желтой кофте испарился, стал приспосабливаться. От одного края ушел, а к другому ему никогда не добраться. Ему теперь грезится дым над Зимним дворцом. Все, так называемое новое, чему собрался служить Маяковский – это дым от заводского гудка, который испарился от первого же порыва ветра. А через год об этом поэтическом дыме уже никто не вспомнит.
Докладчик собирает свои бумаги с тезисами и покидает трибуну. Председатель встает с места и объявляет следующего выступающего.
БРЮСОВ.
Слово предоставляется представителю Пролеткульта, товарищу Богданову.
На сцену выходит молодой поэт из рабочей среды, комсомолец, одетый в гимнастерку и военные штаны, заправленные в сапоги.
БОГДАНОВ.
Я представляю тысячи пролетарских поэтов и писателей со всей страны, которых революция призвала на писательский фронт. Возможно, у нас и образование, пока хромает и рифмы не достаточно изящны, но на мякине нас не проведешь, как, ни старайся. К чему в последнее время призывает нас поэт Маяковский? Он хочет, что б вся современная пролетарская поэзия свелась только к агитации и плакатам. Он призывает тысячи молодых талантов подражать ему и сочинять четверостишия на злобу дня. Я решительно против такой однобокости. Не того ждет от нас пролетариат и революционное крестьянство. Мы хотим создавать не только мелкие агитки, но и большие художественные формы, близкие как по духу, так и по форме всем народным массам.
В зале раздались редкие, одиночные аплодисменты. Основная часть ни как не отреагировала на выступающего. Вдруг в задних рядах раздался рокот. Все стали оборачиваться на шум. В зал вошел Маяковский и Лиля. Лиля села на свободное место в заднем ряду, а Маяковский пошел к президиуму, поднялся на сцену, но прошел мимо трибуны.
БРЮСОВ.
Надеюсь представлять этого поэта вам не надо.
Зал притих в ожидании сенсации или скандала.
МАЯКОВСКИЙ.
(сделал паузу)
Вот, что господа имажинисты, бывшие символисты, и вы товарищи пролеткультовцы. Я только что из камеры народного судьи! Разбиралось необычное дело: дети убили свою мать!
Маяковский опять сделал эффектную паузу, и, убедившись, что полностью завладел вниманием зала, продолжил.
МАЯКОВСКИЙ.
(продолжение)
В свое оправдание убийцы сказали, что мамаша была большая дрянь! Но главное не в этом, а том, что мать это поэзия, а детки – её поэты-имажинисты, клевещущие на все, что им не нравиться!
Большинство присутствующих аплодируют и хохочут. Председатель пытается навести порядок и усмирить шум, но его старания остаются тщетными. Маяковский, дав публике выпустить свои эмоции наружу, поднял вверх руку и тишина в зале вновь восстановилась.
МАЯКОВСКИЙ.
(продолжение)
А всем остальным хочу сказать. Только что издана моя новая поэма «150 000 000». Это ответ тем, кто собрался хоронить Маяковского. А чем мне могут ответить господа имажинисты? «Альманах поэзоконцерт»? Это не что иное, как сборник ананасных, фиалочных и ликерных отрыжек, написанных шестью тусклыми строчилами во главе с так называемым «королем» поэтов Северяниным. А что такое «Молитва о Росси» господина Эренбурга? Скучная проза, печатанная на стихи, где подслеповатые глаза канцеляриста из всех битв истории видели только одно:
Уж матросы, взбегая по лестницам:
«Сучьи дети! Всех перебьем!»
И эти люди еще смеют судить о новом революционном искусстве? Никогда вечно вчерашние не войдут в будущее!
Маяковский сошел со сцены и по проходу пошел к выходу. Присутствующие стоя аплодировали поэту.
СМЕНА ПЛАНА.
ИНТ. Вечер того же дня. Квартира Маяковского. Лиля и Маяковский заходят к себе домой. После той бедности, которая была зимой, квартира заметно преобразилась. Появилась добротная мебель ковры.
ЛИЛЯ.
Володя, ты был неотразим! Рядом со мной сидела секретарша из Наркомпроса, она чуть не визжала от восторга. Она сказала мне, что не пропускает ни одного твоего выступления. Меня начинает пугать твоя популярность у женской аудитории.
МАЯКОВСКИЙ.
А меня пугает другое. Ну, пусть эти старые певцы о птичках и зеленой травке, у меня с ними старые счеты. Я всегда знал, как положить их на обе лопатки. Но как тебе понравились эти крысеныши из Пролеткульта? Сидят в норах своих кружков и ждут момента, когда можно будет укусить Маяковского! Не ожидал, что эта графоманская ватага ополчиться на меня. Ладно б, на открытых диспутах, как сегодня. Луначарский сказал по секрету, что через редакционные комитеты эти бездари требуют, что б на одно мое стихотворение было напечатано пять сочинений этих недорослей? Ничего, сегодня я надолго заткнул им всем глотки. Я буду поднимать каждую брошенную мне перчатку. Глупцы, они не понимают – с каждой схваткой я становлюсь все сильнее и сильнее.
ЛИЛЯ.
Глазам не верю, мой щенок превратился в настоящего льва!
Лиля идет за ширму переодеться в домашнюю одежду. Маяковский, еще достаточно перевозбужденный сел в кресло, чтобы немного остыть от полемики. Осмотрев комнату, он обнаружил, что нет Осипа.
МАЯКОВСКИЙ.
А где Осип?
ЛИЛЯ.
У нас новость. У Осипа Максимовича появилась пассия – Женечка. Красивая круглолицая русская женщина. Она помогает ему в его творчестве и у них полное
