56.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 25(1). В БОГЕ.

выделять, учить мыслить и говорить на точнейшем математическом языке, учить скрупулезности, тщательности, терпению и непременно контролю ума и памяти в постоянном состоянии активности мысли и готовности вновь и вновь трудиться на этом поприще. Поясняя материал, я наслаждалась его красотой, пусть и примитивной,  я уточняла, подчеркивала, обращала внимание, заостряла мысль, требовала, уговаривала, ссылалась, учила правильно излагать математическую мысль, строя ее логично, строго, точно и четко, учила говорить грамотно и всегда подчеркивала, как следует проявлять свои знания на вступительных экзаменах в свое время. Я следила за общими и частными ошибками и усвоением, поднимала эти вопросы через практику и теорию, через кропотливый повседневный труд и часто чувствовала, что бьюсь о стенку и не верила этому, ведомая энтузиазмом человека неискушенного и впадала в долгие раздумья и приходила к простым азам педагога, что надо просто проверять постоянно тетради, дневники, работать с родителями, с детьми через классные часы. Просто добросовестный труд, ежедневный, неутомимый, строгий…  Но здесь… Здесь – фиаско…  Дети…  Сердце здесь смягчается и тает…

Я убеждалась, что дети хорошо отзываются на четкость изложения, план, игровые ситуации, повторение в разных формах, пятиминутные проверочные работы, здесь же проверяемые хотя бы у части учеников, на индивидуальный подход и оценивание знаний. Подготовка к уроку делала урок предсказуемым, заполненным, насыщенным. В тетради, где я планировала уроки, я выделяла разными фломастерами те события, те моменты, где следовало остановиться, на что обратить особое внимание, последовательность изложения нового материала, заранее прорешивала домашние и классные работы, писала индивидуальные карточки с учетом уровня ученика и оптимальных к нему запросов, обдумывала те приемы, которые бы позволили легче запоминать и усваивать материал, имея свои изобретения, которые работали, казалось, достаточно эффективно. Старалась делать уроки не похожими друг на друга, насыщенными оценками и в благоприятной, достаточно дружелюбной обстановке. Увы, переполненные и разношерстные классы делали порою усилия тщетными, и часто я уходила из школы в ночи зареванная и крайне неудовлетворенная собой и результатами.

Держать дисциплину в классе было делом  очень не простым,  и было непонятно, как вообще к этому подступиться. Увы. Проходя по коридору школы во время окон, я слышала, что это проблема многих учителей, и там, за дверью срывались на истошный крик и оскорбления, и проблемы были неисчерпаемы. Иногда и меня звали предметники поприсутствовать на уроке моих детей, и только чувствуя меня затылком, сидящую на задней парте, они притихали, время от времени посматривая в мою сторону и потом долго мылились рядом, заглядывая в глаза, особенно самые непоседливые и спрашивали: «Наталия Федоровна, а мы хорошо сидели?». И как их было не любить… Но, вопрос дисциплины был и мой, без сомнения. Марья Васильевна, завуч, курирующая математику, считала, что у меня дела на этот счет идут нормально и все чаще посещала других учителей, меня же на педсоветах чаще похваливали и за классное руководство, и за успеваемость…

Увы. Собою я была недовольна крайне, ибо предчувствовала то, что не было видно глазу и о чем со временем непременно поведаю, ибо, повторяю, Бог планировал на меня другой путь и  выйти из данного направления предстояло достаточно болезненно и реально, ибо причины подрастали неумолимые.

Много раз повторяла себе: «О, сколько бы я смогла им отдать, если бы не дисциплина…». День на день не приходился, и иногда после свободного урока или после физкультуры возбужденные дети категорически не желали сосредоточиться, войти в рабочую обстановку и просили рассказать об Иване Малюта, чей уголок  был в кабинете математики с фотографиями и письмами, или провести классный час, чтобы поговорить о смысле жизни, о любви или религии.
Ведение журналов, прочей документации, классные часы, родительские собрания, внеклассные мероприятия, уборка пришкольной территории, школы, класса, подмены других учителей, включая воспитателей продленных групп, общение с администрацией…  - все, казалось бы, проходило на должном уровне, без накалов и нареканий. Меня хвалили, ставили в пример, посещали мои уроки, давали усложненные классы коррекции или выравнивания и ничего не предвещало неприятностей. Но было и то, что пока никак не ставилось в счет, что считалось преодолимым, временным, как у всех. И все же, у Бога на меня с 1991 года, с момента выхода моего на работу из декретного отпуска были другие планы, идущие вразрез с планами моими, где я хотела остепениться от своих амбиций и полностью посвятить себя семье, детям, работе…

Что же необходимо учителю, прежде всего, чтобы быть учителем навсегда? Это непременно и прежде всего – быт, подходящий, можно сказать, уникальный. Быт дается, определяется только Богом и по карме каждого и в соответствии с Планом Бога на человека, основным планом. Увы, мой быт, мой тыл был крайне скуден, ибо я должна была идти дорогой отречения. А это – аскетизм, потрясения, бедность… Отсюда и вырисовывались мои препятствия полностью посвятить себя этой работе в условиях моей семьи и моего быта. И об этом подробнее.

1991-93 годы были для меня годами великих преобразований, уникальными по напряжению, стрессам, недоумениям по поводу изматывающей и пристрастной ко мне судьбы, годами безысходности, печалей, неурядиц и неустроенности, при всем том, что это были самые счастливые, самые прекрасные времена с самыми непредвиденными событиями в лучшем окружении, где все Божественно строго было подогнано, все привносило, все работало надо мной неумолимо, в высочайшей степени точно, ибо так было угодно Богу.

Начав на «ура», в великом внутреннем торжестве после трех летнего перерыва, декретного отпуска, работу в школе, предвкушая дорогую моему сердцу деятельность, я начинала входить в частые депрессии от неизменного чувства связанности по рукам и ногам, от давящих и изматывающих невесть откуда наваливающихся обстоятельств жизни. Быт, чего уж проще, становился тяжелым и непреодолимым, становился безотказным инструментом Бога по вышибанию меня из школы средствами, бьющими там, где и не ожидаешь, с неукоснительным постоянством, без передышки.
Жизнь нежданным разворотом начала девяностых годов начинала трепать, сотрясать многих. Учителя менялись одни за другими, увольнялись, становились первопроходцами в поисках лучшей доли, уходили в предприниматели, как и болели, уходили в декрет, ослабляли или преумножали нагрузки, просто уходили, не выдерживая груза жизни, и Марья Васильевна все чаще и чаще обращалась ко мне, прося о подменах. Долго битая судьбою и людьми, я дорожила всяким мало-мальски человеческим к себе отношением, испытывала благодарность за просьбы и никак не могла отказать, ибо еще и желала наслаждаться радостью или благодарностью другого человека, облегчая, как могла, его ношу, ибо завучи были в вечных бегах  со своими просьбами по столь насущным вопросам замены, и многое прощали, и лишний раз не склоняли на педсоветах, так по своему понимая и платя педагогу, тем хоть с одной стороны обставляя его жизнь подходящими и щадящими условиями работы и требованиями.

Я более смотрела на то, что Бог всегда смягчал меня, и я не могла открыть рот, не высказав согласие и не получив свою дозу радости духовной, что было определяющим и рассматривалось мною и коллегами, как мое незыблемое качество – безотказность. С утра и до позднего вечера я была в школе, становясь загнанной лошадью или выжатым лимоном, горюя и беспокоясь в душе за своих детей, поручая старшей дочери Светлане забирать Оленьку из детского сада, кормить, присматривать, ибо Саша на себя ничего не брал, готовила и убирала ночами, мечтая о том, чтобы отоспаться, и уповая на Бога, дабы присматривал моих детей и берег их.

Рутинная каждодневная работа, проверка тетрадей, дневников, дополнительные занятия, работа с родителями, замены учителей, взвалившаяся на меня и продленка, классные часы, внеклассные мероприятия, индивидуальная работа с детьми, подготовка к урокам, дежурства по школе – все начинало страдать, все понималось и прощалось администрацией, но все и имело свойство накапливаться великим внутренним неудовлетворением. Тетради проверялись наспех, без необходимой тщательности и скрупулезности, самостоятельные накапливались, картина общей и индивидуальной успеваемости становилась расплывчатой, далеко не объективной,  и, как следствие,  уроки более автоматическими нежели четкими и целенаправленными, дневники вообще не проверялись и не контролировались надлежащим образом…  Школа к тому же потрясалась событиями и печальными и достаточно трагическими. Несколько детей начальной школы погибли ввиду того, что все вокруг школы было разрыто и дети падали в ямы с кипятком или становились участниками  и пострадавшими семейных разборок… Я и сама, как-то возвращаясь поздно из школы, угодила по пояс в разрытую яму с ледяной водой… и минут десять шла домой вся мокрая, творя молитву, не попадая зуб на зуб… с печалью и страхом решая для себя вопрос не сильнейшего холода, ибо его и не замечала, но одежды.

Увы. Казалось, концентрация неблагоприятного в моей жизни только усиливается, внутреннее напряжение росло и сдерживалось долгим не проходящим терпением, надеждой и упованием на Бога, Который становился в моей жизни неотъемлемым и с Которым я все связывала, так облегчая свой путь, ибо давно заметила, что с Богом не просто и что с Богом надо учиться преодолевать и претерпевать, как и упорядочивать судьбу и решать вопросы своими неизменно руками. Я еще не знала, что Волею Бога ступила на тропу многих страданий, которым было пока только начало. Мои позиции неизменно ослаблялись вдобавок ко всему и моим непредвиденно тяжелым и в этом стабильным бытом.

Семья держалась Волею Бога, Им связанная и Им же обреченная пройти через свои тернии, Богом хранимая и Им ввергаемая в немалые испытания, которые, однако, были более испытаниями для меня. Саша, еще никак неотъемлемый от семьи, как-то не особо тяготился ее проблемами, весь быт сводя к своим примитивным нуждам и минимуму долга, был тщательно защищен Богом, видимо, согласно его карме, которую я еще никак не умела учитывать и благодарна была судьбе хотя бы за то, что с некоторого времени стал удаляться от возникающих проблем по причине, которая далее будет описана, ибо его пьяное присутствие было потрясающе тяжеловесным и крайне нежелательным.

Саша все более жил своей незадачливой жизнью, ни на чем особо не заморачиваясь, отнюдь не напрягая мозги семейным, но в своем хаосе событий, лелеянный своей кармой, а потому,  не беря на себя ничего, кроме стабильного и минимального обеспечения семьи неизменными денежными долями, которые причитались в добавление к моей учительской зарплате, так что он обеспечивал себе обеды, завтраки и ужины, как и частичную оплату коммуналки, все тщательно высчитанное и вымеренное им. А уж остальное – надо было только просить с