Тридесятое царство

метнулась к спасительным кустам бузины на другой стороне болотины. Оказалось, и ёжки имели свои придумки. Вот пять десятков их вдруг вынырнули впереди на мелководье и привычно завопили. Но ни летящие тучи лягушек и комков грязи, ни размахивания лапами и дикий визг не могли уже остановить стремление людей к жизни. Да и – решили позже – здесь они рассчитывали уже встречать разрозненных всадников и добивать их поодиночке. Но рать так и прошла ладным и плотным строем, втоптав все пять десятков водяных чудищ в их родной ил. Только грязное красное пятно покрыло место последней схватки. 
  Ещё кто-то, разгорячась, бегал по берегу и пускал последние стрелы, ещё выбирались, дробя ударами копыт головы ёжек, выпавшие из строя лошади, а большинство уже собралось в скорби у тела погибшего Кречета Вершеслава. Славным ратником был в два десятка лет Вершь. Три года провёл он во второй городьбе своего племени, не раз вступал в бой со взрослыми асилками и одолевал злотворцев, вышедших из Леса с корыстными умыслами. И вот растерзали его мшинные ёжки, о которых и не ведали на Равнине ни семья Верша, ни все его соплеменники. Растерзали юношу, и с трудом увлекли его собратья Кречеты, забросив на шею лошади.
  Рядом лежал, всё также укрытый холстиной, Мурослав. Шёл конь под ним в самой середине строя, потому и сохранили Журавли тело своего друга для обряда расставания.
  Но навсегда остался где-то в мути гибельной топи Сова Селеслав. Никто в горячечности схватки и не заметил сразу исчезновения Селя под водой. Увидели после, как тянут его ёжки, уже мёртвого,  к островку то ли на съедение, то ли на поругание. Бросились было вослед два десятка ратников, да явились перед ними новые враги, и прикрикнула громко десятница Сов, сама побывавшая в воде: «Назад, братья и сёстры! Не нужны Селю наши

145
смерти, а его уже не выручить!» И сами смекнули тогда дружинники, что поздно вызволять юношу и в память о нём ещё яростнее взметнули свои копья и мечи и опустили на головы лютых зверей.
  Понуро стояли грязные лошади, а десяток и одну из них поглотило гиблое место. Понуро лежали на траве воины, измученные и заляпанные тиной да илом, но троим не суждено было продолжить Южный поход с друзьями, забрала их из мира Яви богиня судьбы Макошь. У сына славного Коляды Радогоста теперь их души, и стоят гордо перед грозным судьёй Нави три юноши плечом к плечу, ибо есть им что сказать за свою земную жизнь: не срамил ни один из них своего рода-племени, не обидел кого-то грубым словом или худым поступком, а пришли они все в Ирийский сад праведным путём ратника, и сам Сварожич Перун готов молвить слово за юношей, а будет на то его воля – и забрать их к себе в Небесную дружину, которая от начала Земли сражается против богов и духов тьмы во имя вечного Света.
  Яр последним выбрался на берег: гонял своего Живня по болоту, пока не отбил последнюю оставшуюся на ногах лошадь из запасных, а напоследок достал копьём длинную, худую ёжку, в бессильной злобе ринувшуюся на него, ссёк ей мечом голову и швырнул в кучу злобников, визжавших и грозивших преследованием. «Попомните нас!» - прикрикнул он на врагов и оглядел место схватки. До двух сотен неведомой до этого дня нечисти плавало поверх топи, и выходило, что по сотне своих сородичей заплатили ёжки за жизнь Вершеслава и за жизнь Селеслава. Но не утешало то старшего Дружины, потому что не случалось ещё до этого дня такого, чтобы по его вине погибали подопечные. Лес с лютыми асилками сумели пройти без потерь, не считая  коней, а один лишь день седьмого светеня на пятой Луне от начала похода унёс сразу троих юношей. Совесть впилась в душу Яромира и грызла её больнее, чем смогла бы целая ватага чудищ. Потому не торопился он выезжать на берег, стыдясь своих друзей и блестевших в глазах слёз бессилия и ожесточения.
  Светь, угадав переживания дяди, выдвинул вперёд и к Лесу дозоры и предложил десятникам приводить в порядок пожитки и одежду, потому что у некоторых ёжки изорвали рубахи, порты и даже обувь.
  Немало лошадей кровянились ранами, и их нужно было омыть чистой водой и смазать козьим жиром или сосновой смолой, у кого что было припасено. Были раненые вражьими когтями и среди людей, и они уже накладывали себе повязки с разными мазями и травами.
  Светислав собрался было поехаться вперёд, разведать дорогу, скрытую густым ивняком. К тому же Холень, которого он отправил горою, уже прибежал к хозяину, чистый и радостный в отличие от Здоровка, но подошла Болеслава и остановила одноплеменника.
  - Светь, как же ты сумел выбраться? Тебя три ёжки стащили в воду, две другие ухватились за голову коня. У меня в сердце захолонело, как увидела,

146

что ты скрылся в этой мути, увлекаемый чудищами.
  - Успел вдохнуть. А вода ничего, тёплая, - улыбнулся он, отвечая.
  - Тёплая… Как они тебя не растерзали?
  - Я ещё до того, как нырнул, чеснул двоих ножом. Третью – уже под водой. Они тоже в ней ничего не видят, наугад плавают. А как поднялся на ноги, тут и копьё моё, и конь.
  - Да ты их больше цепом лупил…
  - Верно, цеп у меня добрый. А дядя научил меня ратиться обеими руками… Вот и он на берегу. Пойдём, даёт знак десятникам.
  - Светислав, с Живославой и Рудославом разведайте впереди луг побольше, чтобы подходил для ночлега. Там и схороним наших братьев. В этот день далее не пойдём: мы почти без стрел после болота. Всем чистить лошадей и омываться. Четверть поры на это. Светь, далече не заезжай.
  Твёрдый голос старшего подействовал, и ратники поднялись с травы. Всем вспомнилось настроение радости и беззаботности, охватившее Дружину после одоления ящера. Вот и теперь – подумалось им – не время расслаблять силы и духпотому что в этих Землях одна опасность может следовать за другой без перерыва, тем более что главного своего оружия – стрел – Дружина почти лишилась. У всякого в котомке с запасами лежали медные наконечники, но изготовление доброй стрелы требовало прочного дерева и времени. Потому с решением Яра о ранней остановке согласились все.
  Подходящее место нашлось в двух верстах. Жива и Рудь вскоре воротились известить о том, Светислав же с Холенем остались осмотреть окрестности. Дружинники перебрались через поросшее редким кустарником пространство очень быстро и осторожно, с боковыми дозорами с восточной стороны. Луг оказался действительно достаточно большим и для становища – с родником, бившим у склона горы, и для обряда похорон – с небольшим каменистым возвышением, готовым принять тела погибших, с редким иглолесьем из неведомых деревьев, похожих на привычные для Севера сосны, с сухими нижними ветками, годными для костров.
  Деление Дружины на десятки в этот день разрушилось окончательно. И до этого ему следовали разве что в дозорах и то не всегда. За полуденными и вечерними застольничаниями давно уже садились, кому где было приятнее, где подходили друг другу по нраву. И получалось так, что у каждого круга оказывались две-три девушки, сдружившиеся промеж себя, да те из юношей, которые знакомы были до похода или те, каким приглянулись эти девушки. И если Соколы, сплочённые ещё на Равнине общим буярством и охраной
границы, всегда усаживались за одним костром и заботились, чтобы Яр не остался без чаши похлёбки ли, каши ли да туеска медовой сыты или киселя, то Светь, а вскоре и Меч, признанные всеми лучшими в знании природы и неутомимые в дозоре, присаживались где-угодно, потому что зазываемы были всеми. И если к Мечу, несмотря на его ратные уменья, относились, как к меньшому брату, то накормить Светислава считалось почётным. Он всегда

147
прослушивал Лес на три версты вглубь, на всяком становище успокаивался, только обойдя и разведав всё вокруг, умело выбирал места для остановок, охотно делился своими умениями да так, что это – в отличие от Яра – принималось не как учение, а словно совместная разговор, где всякий что-то прибавлял полезное для других. И лишь с ящером оплошал Сокол, ибо считал недостойным – как и все люди Севера – заглядывать в пещеры – нутро Матери Земли.
  Была и другая причина доброго отношения к племяннику старшего: удалью и сноровкою своими глянулся он многим из девушек Дружины, и к полученной от Тихославы метке Лады в походе прибавились ещё две, врученные тайно .
  Никого Яромир не упрекнул ещё за откровенный взгляд или слово, понимая, что поход лишил его дружинников привычных гуляний, что многим подошло время жениться и идти замуж, но юные ратники и ратницы сами по молчаливому согласию сдерживались в чувствах, и только за вечерними кострами, когда прошли места асилков, до полуночи не смолкали шутки, смех и напевы, и долго-долго ночами птицы-напевницы, почтительно умолкнув, внимали сладкоголосому Гремиславу.
  Но в этот страшный день о шутках никто не вспоминал. Друзья погибших готовили погребальные костры. Для исчезнувшего Селеслава – по велению Яра – тоже. Все прочие разбирали пожитки и готовили поминальную тризну. Место вещуна с начала похода при всех жертвованиях заняла Чаеслава, и она начала приготовления святилищной посуды, сурьи и жертвенных зерна, зелени, мёда. У подножия взгорка девушка, облачившаяся уже в свежую рубаху, разожгла, напевая восхваления богам, чистый огонь. Ей нанесли множество цветов, и место захоронения украсилось пышным весенним разноцветьем.
  Мёртвых старательно подготовили к уходу в Ирий: омыли родниковой водой, одели в новую одежду из запасов, причём на воротах рубашек сделали последние вышивки – о завершении земного пути, вновь повязали на головы выстиранные купавные, цвета утренней зари, перевязи буяров… Рядом с ними на костры возложили по полотенцу с мылом, гребни, накидки, кресала с кремнями, начищенное оружие, разную снедь и питьё, а ещё сумы с родной Землёй и – на грудь – солоники. На костёр Селеслава положили всё так же, как и на два других. «Тело его осталось в болоте, - сказал Яр, - но душу мы проводим в Ирий по обычаю, чтобы не метаться ей в неуспокоенности между Небом и Землёй».
  Когда Солнце-Хорс, в мутной дымке печали, словно от слёз, повернуло от заполдня к серединной поре, ратники встали сомкнутым кругом, охраняя от недобрых духов погребальные костры, и Чаеслава зажгла их жертвенным огнём, который уже поглотил приношения Светлым богам. У каждого из костров напевал погребальную повесть кто-то из самых близких друзей: десятник Дивослав – погибшему Вершеславу, певун Гремь – убитому ящером
                                                          148
Мурославу, а Селеславу, чья душа возлегла в тот миг на заботливо устроенный костёр вместо тела,- родственница его из Лебедей Новеслава. И было в тех повестях всё о племени и роде ставших навиями-мертвецами дружинниках, о всей их короткой жизни и славной смерти, о том, что ожидало их в саду Сварожичей на великой Алатырской горе.
  В минувшие годы если старик или старушка угадывали холодное веяние приближающейся смерти, то просили сородичей, чтобы отвезли на Великий остров Сварога, где пешком поднимались к золотой вершине Алатыря. Но обледенела, покрылась холодной белой водой она, и объявили вещуны, что не могут их соплеменники теперь подниматься наверх, скользят по склону, как по грязи после дождя. И стали тогда