препятствие; может, оставшись одна на зелёном листочке травы, иссохнуть бесследно.
- Вижу, в этот день Среча-удача с нами! Впереди – открытое место?! – оживлённо крикнул Яр.
- Вёрст на два десятка, не менее. Потому мой дозор без надобности.
Они помолчали, радуясь широкому ровному редколесью, где до вязовых зарослей от края Пояса было так далеко, что самые нахрапистые асилки не отважились бы залечь в засаду.
- Гремислав опять украшает жизнь разными красивыми словами, прибавляя и то, чего не бывало,- мягко отметил Светь.
- Думаю, во всех древних повестях, которые поются среди людей, заправдашняя жизнь приукрашена.
- А тебя не коробит уравнивание с богами?
- Я не бог и не стану им. Разве что в напевах. Но всем нашим дружинникам теперь легче двигаться вперёд. Ибо они уверились в моей силе сокрушения косматых. Средь них нет более такого, как ты, который способен ударить в спины нападающим врагам и вмиг положить десяток их бездыханными. Ты, племянник, рождён по воле Перуна воином, они же – мирными пахарями. Твои стрелы летят туда, куда вперяется твой взор, для них же оружие – чуждо. Ты внимаешь звукам леса и за полверсты чуешь приближение врагов, они – чуют запахи цветов и пчелиный гул. Так пусть же положатся на меня, и трепет перед неизвестностью уйдёт прочь из их душ.
121
- Вдвоём мы Дружину не заменим. Верно, на Юге нашему народу потребуется много воинов.
- Мы будем обучать их ратоборству. Но это требует времени. А пока моя Швырь хотя бы на несколько дней запугала злобников.
- Швырь – оружие доброе. Однако силу человеку придаёт только твёрдость его духа. Сила идёт изнутри. Вот ты, когда сиял на вершине взгорка в лучах Солнца, сам чувствовал себя богом, одолевающим сотни врагов в одиночку?
- Я не беззаботное дитя, Светь. Я глядел, скрытно ли подбираются от Леса Кречеты, пойдёт ли твой камнепад на ближних, самых крепких и лютых асилков. Но… - Яромир, наконец, сменил голос с сурового, резко отбивающегося от упрёков родича на более мягкий. – Но – твоя правда: надо быть кем-то одним. Или богом, или человеком. Одевая чужую одежду, стараешься подходить под неё и норовом. Я не хочу меняться. И раздваиваться не хочу. Напев Гремя прозвучит и растает в воздухе, а я останусь временным старшим дружины. Потому что меня выбирало не Вещенье племён, а только родичи.
Дядины ответы успокоили Светя, особенно последние, сказанные с печалью, слова. Он устыдился своих упрёков: ведь Яр действительно в этот день едва ли не в одиночку одолел их врагов. Его ум и опытность стали главным оружием в недавнем бою.
…Три дня продвигались на Юг без какого-либо беспокойства от обитателей Леса. Асилки словно растворились в зелёной бескрайности, которая теперь перестала казаться опасной и радовала взгляд белыми островками цветущих дерев и кустарников. Светь скрытно углублялся во владения Велеса на целую версту, но и там не встречал каких-либо следов присутствия косматых.
Дружина вторила птицам-напевницам древними повестями о несчастной и счастливой любви богов, их разлуках, соблазнениях и сватовствах. Юноши и девушки обменивались весенними венками, а может – незаметно для посторонних глаз – и метками Лады. Да и сама богиня любви со своей чудесной дочерью Лелей, казалось, незримо следовала за семью десятками радующихся жизни, пылких, отважных светлокудрых посланцев северного народа. И чуткий к душевному миру Гремислав то тешил всех трелями рожка или гуделки, то своим напевом снова и снова убеждал Лес в том, что Белые боги идут на Юг в поисках новой Родины впереди Дружины, что Матерь Сва оберегает ратников своими крылами от лиха, Перун, невидимо становясь рядом с Ярием, обращает вспять ватаги асилков, Стрибог, повелитель ветров, обращает им на головы камнепады, и лучедаритель Хорс слепит и выжигает их блещущие злобой глаза…
Юные воины легко переходили бурные, но неширокие горные речки, втрое-вчетверо в ряд миновали то приветливые бело-зелёные берёзовые, то пахучие кленовые, то кудрявые яблоневые пущи, после них поднимались на взгорки,
122
любовались необозримостью и раздольем пространств, буйством жизни и, выкрикивая приветствия ставшему мирным Лесу, внимали их полётам туда, на Восток – к дальним зарослям осокорей, лип, сосен, приречным ивнякам и ещё дальше, к самому краю Земли, к великому Морю…
Как-то ночью дозорные из Сов приметили в лунном свете нескольких гмуров на вершине невысокого кряжа, но горный народ никак не обеспокоил людей, соблюдая зарок Вербора.
Однако десяток седьмого цветеня, на деннице, Лебеди встревожили всех вестью об исчезновении Рыженя Вертислава. Десятник Лежеслав рассказал, что во вторую пору ночи Верть, сменяемый из дозора, убеждал его, что узрел в Лесу огонь костра, который вскоре угас и более не возгорался. В каждый свой дозор Рыжень то принимал за асилков шевелящиеся ветром-Ночником кусты, то ранний утренний туман в низинах с мерцающими светляками – за духов ночи, губителей спящих дружинников. Его живой и буйный норов во всякую пору дня и ночи беспокоил Лебедей какой-то новой выдумкой, и потому Леж только отмахнулся от своего шалого ратника: огонь может зажечь только человек. Или бог. Как видно, зря он упомянул богов. Верть, явно, пробрался меж дозорных и один по ночному Лесу направился взглянуть на греющихся у костра богов. Слишком часто об этом пел Гремислав, и в мысли, что рядом с ними следуют сами Светлые боги, также переселяясь на Юг, подальше от Холода, в этой мысли утвердился не только рыжий Лебедь.
Яромир был в глубоких раздумьях. «Иной раз неладица в уме или в сердце приносит больше несчастий, чем злотворство врагов»,- досадливо говорил он на совете десятников. Лебеди рвались на розыски своего нерадивца и просили только полдня. Но они плохо знали жизнь в Лесу, и потому Яр согласился с доводами своего племянника, который обещал в одиночку незамеченным для асилков и их помощников пройти по следам Рыженя и догнать Дружину. Лежеслав был недоволен.
- Верть – нашего племени, и мы в ответе за собрата.
- Вы более не Лебеди,- покачал головой Яр.- А я не Сокол. Теперь мы все собратья. Ведаю, на юге нам, Птицам, вновь надо будет жить совместно, как на Белом острове, ибо там разделение станет опасным. Светь разбирает следы, не слезая с коня, и он нагонит Вертя, если тот хотя бы на одну пору где-то задержался. Он не говорил о том, что добро бы воротиться обратно, на Равнину?
- Куда! – засмеялся Леж. – Всё наоборот: стремился вперёд и обижался, что днём дозорными идут только Соколы. Думаю, он подражал тебе, Светь. Видели бы вы, как он лелеял свою перевязь буяра! Заместо трёх перьев вставил семь, от разных птиц. Настоящие буяры были для него едва ли не боги. Вечерами у костра всегда вёл разговоры об их схватках с косматыми, о Лесном походе. При этом выдумывал не меньше Гремислава.
- Выходит, нашему собрату очень хотелось приключений и великих свершений,- поднялся, завершая разговор, Яр. – Храни его родовая птица.
123
Светь выехал не медля. Новоявленный буяр прополз, чтобы не быть замеченным своими соплеменниками, добрые полверсты, процарапал мечом бороздку, а в двух местах порвал одежду. И далее его следы – примятая трава – виднелись заметно.
Отъехав немного от становища, Светислав оказался в открытом березняке, где не надо было опасаться неожиданного нападения и потому решил, почему-то вспомнив Радиславу, обратиться к духам пущи, верно, добрым и весёлым, как и сами деревья здесь – нежные, белолицые, словно девушки-хороводницы в летний праздник. Он тихо заговорил с ними, но разные мысли мешали сосредоточению, а Рыжень так петлял среди берёз, будто за ним следом шёл волк, и Светя это сильно забавляло. «Тут и без духов легко понять, что мой друг далече не ушёл, а может, где-то здесь, рядом, до сих пор кружит, теми же духами водимый». Он приметил границу пущи и прямиком направился туда, уверенный, что легко отыщет на краю её следы и сбережёт время.
Нежные листики берёз касались лица юноши, и если в лесочке водились духи, то в эту пору они, лёгкие и забавистые, висели на молодых ветках, прогибая их к низу, перебегали по траве, шевеля её, порхали с дерева на дерево, взбирались к вершинам и, порадовавшись там яркому Солнышку, спускались вниз, кружили вокруг всадника, как бы говоря ему: «Что же ты? Полетай с нами немножко! Поиграй в горелки! И тебе водить, потому как ты новенький! А, вот оно что, тебе загрустилось о девице, к которой стремится твоё сердце? Но она далеко отсюда? Так мы передадим нашим братьям и сестрицам, они понесут весточку от тебя через весь Лес в далёкие и тёплые южные Земли. Мы расскажем чудесной Раде всё, что в душе у тебя, всё, что ты и сам себе не можешь высказать…»
Солнце поднялось до полудня, когда юноша наткнулся на остатки костра. Это так поразило его, что он, даже ничего ещё не помыслив, сорвал лук и вложил в него стрелу. Однако Здоровко принялся покойно пастись, птицы пели, никак не показывая на опасность, горы и Лес соседствовали так мирно, будто никогда и не было войны между их обитателями и будто не прошли здесь вчера оружные люди. «Кто?.. Кто мог здесь ночевать? – мучался, спрашивая себя, Светислав. – Не боги, точно, - он старательно осмотрелся вокруг. – Ибо костёр жёг один человек, не более… И собака! Большая и несуетливая. Прямо как мой Холень. Конь незнакомца бывал в Лесу и ранее: держался у огня, к кустам, где пасьба получше, не приближался. Человек – отважен: варил кашу, делился с псом, дремал довольно спокойно… И – разумен: большая лужайка, ручей… А что же наш Лебедь?.. Видно, он уже никого здесь не застал. Неизвестный на деннице направился к тропе, которую проторила Дружина, Верть же пнул остатки костра, потоптался на одном месте, но пошёл почему-то вниз, к Лесу. Неуверенно: шажки короткие… Вона!»
У края луга следы Вертислава смешивались с другими – асилков. И было
124
их пятеро-шестеро.
- Значит, схватили…- хрипло прошептал Светь и откашлялся. – Но они убивают сразу.
Он обежал, уже не пытаясь таиться, все ближние заросли, но от Вертя не осталось даже какой-то обронённой мелочи вроде клочка одежды или лебединого пера. «Тогда жив. И они не влекли, не тащили его по траве: сам шёл. Посреди. А косматые по сторонам и сзади».
Тут Светь замер: едва слышимый шум приближался к нему из глубины Леса. Какой-то маленький зверь спешил так, что замолкали птицы на его пути. Вот он мелькнул в двух десятках саженей. Волк, большой барсук?.. Светь ожидал, присев за дерево, чуть дыша. Прямо на него, вывалив язык и тяжело дыша, бежала собака. Ещё в двух шагах от неё юноша не верил своим глазам и, только коснувшись знакомой шерсти, удивлённо промолвил: «Холень?..»
Пёс засуетился у ног, лизнул в лицо, сбегал к коню, радостно сделав круг по лужайке, понюхал попутно знакомое кострище, воротился к хозяину и поскрёб его сапог лапой. Так он делал, когда просил следовать за собой.
«Как же так? – растерялся Светь. – Тот, кто с Холенем шёл по следам Дружины, утром отправился на Юг и должен настичь её, когда остановится на полуденный отдых. Но пёс выбежал с Востока, из глубины Леса, в который ушёл Вертислав с косматыми. Куда же зовёт меня Холень? И кто из
