Радуницу, День навий, всякий из воинов возжёг живой огонь и прошептал имена всех умерших предков, какие помнил: кто на семь, кто на восемь и даже до десятка двух поколений. На высоком месте поставили снедь для душ умерших, разбросали зерно птицам, через которых обратились к богам Ирия и предкам, прося помощи в опасном пути… В селениях в такой день оставляли навиям протопленную баню, полотенца, мыло. Здесь же, когда самим приходилось мыться в реках, у речки же и повесили на ночь полотенца для предков. В подвечер вся Дружина уселась за общую братчину, а едва Солнце-Хорс скрылся за Поясом Рода, устроили сколько можно было шум и трезвон, громко выкрикивая особенные заклинания: отпугивали тёмных духов, получавших в эту ночь вместе с душами умерших большую силу, вплоть до телесного явления перед живыми.
Были и другие, маленькие празднования разных богов, но самое большое летом – День Купалы и Костромы – рассчитывали встречать уже в Землях без Леса. Смущало только, что ночи здесь всё так же чередовались с днями, хотя и были втрое короче. На Севере с пятого светеня – потому этот месяц и назывался светенем – ночь исчезала на две Луны и наступал Долгий день. Так на Равнине. А на Блаженных островах, по рассказам стариков, по три-пять месяцев не сходило Солнце с Небес, загоняя все тёмные силы в норы и густые пущи. Это было время Света, созревания плодов и злаков, малого труда, время хороводное и напевное. В нескончаемом праздновании
137
жили островные люди многие дни и месяцы, и всё чаще пел о том Гремислав, всё больше, озираясь вокруг, мечтали о возвращении тех времён ратники, ожидая от Юга изобилия, тепла и беззаботности.
Седьмого светеня с утра прояснело. Вчерашний дождь, заставивший вечером натягивать навесы для стряпанья и сна, быстро умчался на Северо-восток, будто его туда позвали за какой-то надобностью. Дружинники приободрились. И хотя копыта лошадей на склонах ползли по размякшей Земле, ветки деревьев и кустов, не щадя, обливали прохладной водой, всё же Солнце поднималось полным хозяином и обещало добрый день. Спустя две поры дозорные – Вороны – поднялись на вершину длинного, пологого перевалаоткуда на три десятка вёрст открывалось доступное взору пространство: зелень, изгибы рек, редколесное предгорье и щетинистый хребет Пояса Рода. Приметив заминку, Яромир поторопил коня и вскоре остановился рядом с дозором. И в самом деле, любоваться было чем: бескрайние дебри, голубевшие у небостыка, завораживали взор. Земля словно открылась людям во всей своей красоте и силе, требуя почтения и любви.
- Сколько места-то…- пробормотал Тореслав. – Верно, никогда так не будет, что люди станут жить бок о бок. И каких там племён только нет: на Юге, на Востоке и на Западе, куда идут наши братья Лисы, Медведи, Волки…
- Кто живёт на Юге, скоро узнаем! – возразила Граеслава и, угадав положение отрогов и рощ, съехала чуть ниже, приставила ко рту руки и громко, протяжно прокричала: «Ярило ведёт!» Звук её голоса, будто живое существо, метнулся в горы, пробежал по склонам, где-то, ударившись о скалы, заглох, приглушённо и мягко скользнул по верхушкам деревьев и пропал в листве, притаился, ожидая, что следом набегут другие отголоски и можно будет дружной ватагой пугать птиц и зверей. И точно: некоторые из Воронов тоже пожелали прокричать что-нибудь значительное, а Яромир не возражал, улыбаясь на забавы юных.
- Погляди туда, - ткнул он пальцем, указывая Светиславу, бывшему с Воронами, на чистый склон, выглаженный камнепадами.
От криков две-три стайки птиц повзлетали со своих мест и перенеслись подальше; испуганный олень, невидимый до тех пор, выскочил откуда-то из-за деревьев и понёсся по вершине невысокого отрога да так ладно и важно, закинув голову с рогами, что дозорные перестали кричать и смотрели ему вслед. А на склоне, который разглядывали Яр с племянником, от всякого крика скатывались к большому валуну камни, и их накопилось столько, что тот приподнялся уже и сам, готовый ринуться и увлечь камнепад прямо на луг внизу и далее, в кусты дерябника.
- Может, обрушим? – предложил Светислав. – Не то покатится лошадям под ноги…
- Пройдём краем Леса. Горы сами знают, когда им сбрасывать лишнее.
Светь по-своему понял слова дяди: новое имя Ярило, данное ему в повестях
138
о походе, какие складывал Гремислав, делало старшего Дружины мудрее и весомее и в его собственных глазах. Даже с племянникем и Мечем он разговаривался теперь глубокомысленно, избегая простых слов. К тому же после одоления асилков огнём Коляды ничего недоброго не происходило уже четвёртую Луну, только частые, надоедливые дожди.
Вороны и Сокол ушли вперёд, а Яромир стоял на высоком месте и озирал окрестности, пока не поднялись к нему остальные, и вместе со всеми он начал осторожно спускаться по размякшему от воды дёрну. Большинство спрыгнуло с коней, придерживая их за гривы и упираясь в Землю остриями копий, чтобы не упасть самим.
Спуск растянулся на полпоры, и Дружина сгрудилась внизу на крохотной лужайке, ожидая замыкающих. Всё было спокойно, только угрюмо нависала здесь голая скала, да восточный ветерок как-то пугливо выбрался из Леса и тихо играл волосами ратников: шлемы и колонтари все давно убрали в котомки, которые почти опростались уже от снеди. Яр, стоя у самого края спуска, подавал советы и помогал последним, потому что множество ног и копыт сделало низину склона скользкой и опасной. Потому, когда впереди, от невидимой с этого места части луга, послышался громкий и злобный рык, заставивший дрогнуть и людей, и лошадей, он к началу нападения не успел. Мигом догадавшись, Яр вскинулся на Живня и ударил в бока, на ходу вынимая привязанное на двух узлах копьё. Зверь, резво выбежавший из-за скалы, заставил оторопеть самых отважных. По виду ящерица, но с головой, которая поднималась над Землёй на целую сажень из-за длинной чешуйчатой шеи, с телом в полторы сажени и мощным хвостом, изгибавшимся вправо-влево, с большой раззявленной пастью ярко-красного цвета чудище казалось опаснее десятка асилков. Ящер бросился на крайних дружинников, перепугал лошадей, и, повалив одного из всадников, начал рвать его вместе с конём. Два десятка стрел вмиг ударили по зверю, но отскочили, точно от камня, только возбудив в нём ещё большую исступленность.Он бросился на подскочившего Яра, и тот ударился оземь от резко поднявшегося на дыбы коня. Живень шарахнулся туда, откуда явился ящер, и тот рванулся было вдогонку. Новые стрелы и копья заставили его воротиться, но это короткое время дружинники использовали для обороны и утихомиривания лошадей: животину оттеснили обратно к склону, сами же укрылись за валунами или редкими деревьями. Но зверь был неуязвим для их оружия, и потому никто не знал, что делать дальше. В тот миг, когда Яр встал на ноги и изготовился с копьём наперевес к схватке, а ящер, грозя рычанием, оглушающим из-за узости места, медленно подступал и готовил новое нападение, Лебедь Вертислав выскочил на луг на своей каурой кобыле и, прикрывая ей глаза накидкой, чтобы не видела чудища, бросился прямо к ящеру. Изловчившись, он спрыгнул ему на шею. Дружина охнула, а Рыжень, доказывая расчёт, а не прежнюю свою безрассудную удаль, одной рукой уцепился за складки на шее чудища, а другой выхватил нож и принялся тыкать тело врага, ища
139
уязвимого места. Ящер ожесточённо мотал шеей, тщетно пытаясь достать Вертя, рычал, подавался вправо-влево, лупил себя хвостом, но Рыжень оставался невредимым на его лопатках, то пригибался, то подпрыгивал и упорно разил ножом. Удары однако не пробивали толстую шкуру ящера.
Яромир первым оправился от неожиданного ответного нападения человека на чудище и, крикнув несколько раз дружинникам и ткнув пальцем на накренившийся сверху валун, бросился выручать Вертислава.
Они сошлись на самой середине луга: человек и зверь. Оба сильные и исполненные ярости, оба готовые убить или погибнуть. Но один из них защищался и, сходясь, шептал привычное «Я не хочу убивать… но не уступлю…», другой же вовсе не имел мыслей и, подчинённый злобе и лютости, желал противнику смерти – и не потому, что был голоден и мог жить только чужой плотью.
Яр сосредоточился на голове ящера, стараясь копьём проткнуть его в глаз или нанести увечье в раскрытой красной пасти. Он выбрасывал копьё вперёд и отдёргивал оружие, когда зверь пытался поймать зубами древко. Вертю велено было спрыгнуть на Землю, и тот, смекнув, видно, замысел старшего, кувырками скатился по длинному хвосту, получив при этом несильный случайный удар пониже спины. Вся его схватка с чудищем гляделась бы весьма забавно, если бы не великая угроза, повисшая надо всею Дружиной.
Яромир отступал, всё так же понуждая ящера заниматься только копьём и даже ткнув его два раза меж клыков, отчего на траву вместе с пеной злобы капала звериная кровь. И вот они поровнялись с валуном, тем самым, что привлёк внимание дядя и племянника ещё на верху перевала. Большой камень закачался от шума боя и тяжёлой поступи чудища.
- Кричите! – воскликнул Яромир.
- Ого-го!! – раз и два, и три, стараясь попадать в лад, гаркнула Дружина.
Иные, приободрившись и отбросив первую боязнь, выбрались с копьями из укрытий, готовясь помочь своему старшему, когда велит. Но духи гор, видно, не были в дружбе с этим зверем и легко отдали свою силу людям. Валун качнулся, и Яр едва успел метнуться назад. Камнепад шириной в три сажени ринулся вниз и вмиг скрыл в пыли и ящера, и луг, и кусты, обрамлявшие его. Шум каменного обвала и рёв раздавленного чудища слились воедино и оглушили всех, лошади вновь заметались, и две-три из них от ужаса бросились было карабкаться туда, откуда только что спустились, скользя и сползая назад.
- С копьями ко мне! Разить в голову издали! – не столько криком, сколь знаками повелел Яр, и сам, едва скатился последний большой камень, с треском прокладывая себе путь в дерябнике, бросился к врагу, который, как оказалось, наполовину был придавлен валунами, но оставался жив, хотя и обездвижен. Яромир наметил было удар в пасть, но, пораздумав немного, склонился, взял копьё двумя руками, размахнулся и вогнал его на треть
140
древка в грудь ящера. Последний вой – ярости и боли – ударил по склону гибельной скалы и унёсся в Лес, заставляя дрожать от ужаса его обитателей. Ящер опал на колени и, храпя, повалился на бок. Ярово копьё сломалось. Но тот удар был последним, и схватка окончилась. Человек одолел стократ сильнейшего зверя.
В молчании подступили к своему старшему дружинники, удивляясь поверженному чудищу, и теперь ещё своим размером внушавшему трепет. Не прерывая поздравлениями размышлений старшего, во второй раз победившего обшего врага своими разумом и отвагой, стояли ратники, не веря ещё до конца, что опасность миновала.
А с другой стороны луга уже скакал, возвращённый шумом, дозорный десяток Воронов. Они приостановились было у своего растерзанного собрата, но тот ушёл в Ирий, не увидев гибели убийцы, и тогда, подъехав к куче камней, спрыгнули и стали перебираться к остальным. У Светя в руках горела заложенная в лук стрела. Он и сказал первые слова.
- Коней
