Безумие есть аномалия самого ума, а не только расстройство души. Но это не значит, что ум на определенной фазе/стадии своего развития обязательно проходит через горнило безумия. На самом деле, это от недостатка ума он сам в лице человека совершает простую, элементарную ошибку применения простого, узнаваемого средства для решения сложной непознаваемой проблемы. Об этом писал еще Кант в своей критике научного разума и это подразумевал при формулировании категорического императива в «Критике практического разума». Речь идет об амфиболии рефлексивных понятий к предметам уже не наличным, ограниченным опытом обычных, нормальных чувств, но трансцендентным этим чувствам, сверхчувственным, как то Богу, миру и душе. То же самое он имел в виду, когда предупреждал формулой категорического императива недопустимость применения, использования человека как средства удовлетворения преступного, запредельного, аномального влечения к успеху любого рода: материального, биологического, то есть, расового и прочих вариантов, видов того же порядка.
В чем был смысл его пребывания в лагере смерти Аушвиц II? В том, чтобы на своем опыте понять, что значит быть скотиной, приспособиться к скотскому состоянию, а потом стать безразличным к своей человеческой судьбе ради чисто животного выживания. Но для этого необходимо будет поступиться своей человечностью, ведь нацисты не только сами как палачи, но и своих жертв лишали всякой человечности. Немцы доказали всем, как можно превратиться в фальшивых людей, то есть, только по видимости, в отношении своих семей делать вид, что они люди, а по сути быть уже сверхчеловеком (ubermensch), что то же самое, что быть животным, превосходящим в животности самих животных. Превращая массы людей в недочеловека (untermensch) нацисты, по существу, были их зеркальным отражением на своем, уже господском месте. Они были недостаточно людьми, но достаточно для того, чтобы быть зверями, бестиями, строго по безумному Ницше.
Сергей Владимирович все уже понял. К тому же он понял еще и то, что эта Ида – это не его Ида, не муза его творчества. Она бабушка его Иды, а он никакой не любимый этой самой бабушки. Следовательно, за неимением лучшего объяснения можно было заключить, что трансцендентная медитация применительно к жизненной истории конкретной личности может давать сбой, выдавать ошибку. Сергей Владимирович не нашел еще свою Эвридику, и здесь ничто больше не задерживало его. С ним случилась история встречи с подменой Изольды ее бабушкой, которую, вероятно, ему никогда больше не найти, ибо их в любой момент могли убить, а ждать разрешения на свидание в лагере смерти до смерти было просто глупо. Впрочем, такой встречи не стоит искать во избежание неприличной истории сожительства с бабушкой своей любимой.
Сергей Владимирович понял еще и то, что в том скотском состоянии сознания, к которому он приближался, он уподоблялся сумасшедшему, для которого просто немыслимы обычные человеческие мысли, представления и переживания. Почему же? Просто потому, что они всегда подаются ему, его расстроенной душе больным рассудком со сбитым (уже не здравым) смыслом в искаженном виде, деформированном бесчеловечным обращением. Гуманная ремиссия как обратное возвращение в человеческое состояние была проблематична. Конечно, не все заключенные теряли человеческий облик или не могли потом, уже после освобождения Красной Армией, безболезненно вернуться обратно в состояние полного, целого человеческого бытия, но Сергей Владимирович не имел ни малейшего желания добровольно подвергать себя такому сверхчеловеческому испытанию.
Необходимо было немедленно приступить к трансцендентной медитации, иначе некому было бы ей дальше заниматься. Единственно только он не решил еще задачу, от которой зависело все его будущее, - задачу прояснения того, в какой мере и степени возможно полное использование тела носителя при травме его сознания. Насколько оно само еще участвует в функционировании своего тела и терпит присутствие чужой разумной души. Сергей Владимирович не мог физически ощущать себя паразитом, ибо таковым мог чувствовать его своей растительной, вернее, животной душой только тот человек, с которым он был в биологическом и душевном симбиозе до момента пробуждения его сознания от травмы. И тут неожиданно ему в голову пришла такая мысль: что, если носитель его как сознания является его дедушкой, как Ида 1943 года является бабушкой его музы? И, правда, его деда звали, как и его, Сергеем. Почему он так легко почувствовал себя в чужом теле, как «в своей тарелке»? Он бы точно знал, кто его носитель, если бы у него было зеркало. Но откуда зеркало в бараке лагеря смерти?
И все же, если он сидит в теле его деда, когда тот находится «в отключке», то значит его путешествие в иное время является миссией спасения деда, а, следовательно, и его самого. Ведь без деда его не было бы на свете. К тому же деда без его вселения отправили бы в газовую камеру, как потерявшего сознание при этапировании в лагерь смерти.
Но если такова его роль в прошлом, то, вероятно, и в будущем у него то же есть дело. Значит, не просто так, он путешествует во времени. Есть высшая разумная сила духа, явлением которой он является. Так предопределено ли его вмешательство в ход событий истории прошлого и, возможно, будущего? Если да, то что такое свобода? Свободен ли он в своем решении практиковать трансцендентную медитацию? А не санкционирована ли свыше его свобода как необходимость его существования не только как живого существа, но и как духа? Не дух ли он, раз способен воплощаться в чужое тело, пусть даже этим телом является тело его деда?
Значит, пребывая в состоянии трансцендентной медитации, он может быть в прошлом. Но если в прошлом может быть, то почему не в будущем тоже? В качестве кого может быть? Разумной души, духа? Вероятно. Однако в вечности у него есть своя история, отличная от истории, например, его как Сергея Владимировича? Наверное, нет. Он может проживать чужую жизнь, сюжет чужой жизни, но по своему, по своей воле и желанию. Естественно, возникает вопрос о том. Насколько он волен в своих желаниях, если они предопределены высшей разумной силой Духа как Бога? Логично предположить, что он волен настолько, насколько предопределен к этому.
Контакт
Сергей Владимирович разлепил глаза, и у него замерло сердце, а потом внезапно часто застучало, - он ожидал увидеть убогое помещение лагерного барака, в котором было пронзительно холодно, но нашел себя в продолговатой капсуле, содержимое которой вытекало в сток для слива жидкости в ее основании. Прозрачная крышка капсулы была поднята, приглашая его выйти наружу. Осмотрев помещение, в котором он находился, Соловей насчитал помимо своей капсулы еще двадцать девять. В двадцати семи из них лежали, вернее, плавали тела людей в плотной жидкой субстанции. Вероятно, они были в бессознательном состоянии в режиме гибернации. Он оделся в полетный комбинезон серебристого цвета с красным отливом, который лежал в выдвижном ящике в корпусе капсулы гибернации.
Судя по всему, он находился на космическом корабле и летел в неизвестном направлении в будущем. Он подумал, раз три камеры хранения команды корабля были пусты, то, по меньшей мере, два существа несли дежурство на корабле, пока все остальные находились в анабиозе. Вероятно, тот человек, в чьем теле он теперь находился, был его далеким потомком и пребывал в бессознательном состоянии, как и другие члены экипажа корабля, либо находился в этом состоянии вследствие неизвестной ему причины, например, душевной травмы. Во всяком случае, по своему ощущению физически «его» тело было здоровым. Увидев зеркало или нечто с зеркальной поверхностью, занимавшее часть овальной стены хранилища, Сергей Владимирович с опаской подошел к нему. В зеркало смотрело существо, него похожее на него, но выглядевшее чуть старше. «Интересно, - отметил Соловей, - если в прошлом я был моложе, то в будущем старше. Впрочем, может быть, это ничего не значит».
Он еще подумал о том, что как-то по-книжному, как в обычном научно-фантастическом произведении, начинается его космическая одиссея с анабиотической камеры. Кстати, это стало общим местом и для компьютерных ролевых игр про дальний космос. Но, несмотря на налет фантастичности, вполне оправданный для впечатлительных натур, оказавшихся в далеком будущем, Сергей Владимирович чувствовал себя не совсем в «своей тарелке». Он сознавал, еще не зная точно чем, что находится не в павильоне космической симуляции, но в самом настоящем космосе, вдали от дома, Земли как колыбели человечества.
И все же что-то было не так. Он чувствовал в себе присутствие не только своего носителя-потомка, о существовании которого косвенно судил по тому, как естественно себя вел на корабле, действуя по автоматически отработанному алгоритму, но и еще кого-то или что-то. И это второе присутствие неизвестно кого его беспокоило и тревожило. У него было впечатление наличия у него не одного тела и двух душ: во сне и наяву, а двух тел и трех душ. Третья душа, казалось, пряталась за спящей. Что это была душа или какая-то душевная, а может духовная или демоническая субстанция было неясно и непонятно.
Такие ощущения навели его на иного рода мысли. Он подумал о том, что смерть имеет смысл не только по отношению к прошлой жизни, но и по отношению к будущей или так называемой «загробной» или «вечной жизни». Что такое загробная жизнь по отношению к настоящей или смертной жизни в аспекте времени? Она отличается отсутствием смены состояний, если загробная жизнь понимается как вечная жизнь. Смертная жизнь отличается сменой состояний, которая делает нашу жизнь непостоянной, неуверенной, страдательной. Это мы компенсируем в такой жизни нашей верой в вечную жизнь как в жизнь блаженную, предельно счастливую. Между тем, что это за жизнь? Там нет смены состояний души, а, значит, нет развития, ведь она есть вечное настоящее, совершенное. Но что такое жизнь без развития и движения? Чем она, эта совершенно неподвижная жизнь, тогда отличается от смерти?
На выходе из отсека восстановления Сергей Владимирович задумался еще над одной проблемой, имевшей отношение уже не к вечной, континуальной жизни, а к жизни дисконтинуальной, с перерывами постепенности