в тот звездный вечер он отвечал примерно так. Сколько лет прошло, а все помню! Мы были совсем молодыми людьми…
- Прилетая к нам радостно, соскучившись за десятки долгих лет, комета находит каждый раз – новое поколение нас. А ведь когда-то ее появление производило пусть невежественный, пусть нездоровый, но все же фурор.
С веками все более информированные люди глядят на нее все менее восторженно. Не желая быть навязчивой, вместе с нашим интересом уменьшается и комета… но она сгорает, стремясь к своему Солнцу; мы же гнием, опускаясь к своей земле.
Ни в какой прогресс цивилизации, надо полагать, Паша не верил. Это поймет каждый, встретив с портрета безрадостный взгляд…
Тогда я Паше не то чтобы возразил – скорее нашел ободрительный в этом явлении момент.
Да, каждый раз, подлетая к Солнцу, комета теряет массу. Замерзшие газы и пыль сносит солнечный ветер – образуется хвост… до чего неуместное слово!
Появляется шлейф... развевается полами, в общем, белое платье.
Теряемая кометой масса вычисляется сравнительно легко и точно. Между тем Дарвининюк студентам своим врет, что солнечной системе – а следственно, и всей нашей вселенной – около четырех миллиардов лет. (Сейчас принято говорить – четырнадцать).
Цифра дурацкая, взята просто так, из-за слабого на то время обще-научного багажа. Современная молекулярная биология, вкупе с информатикой, просят для эволюции – в которую давно не верят – цифру такую, что, если ее написать не в степени – она одна займет всю мою первую рукопись. Но, боюсь, ничего не заплатят…
- Ты о чем?
- Прошу прощения, отвлекся… так вот. Ты, Паш, представь… Если вселенной миллиарды лет, а комета с каждым прилетом худеет…То несколько сотен миллионов прилетов назад – какую же она массу имела… Какие размеры! Ты представь!
- Нет, представлять нельзя! Ни в коем случае!
- Почему?
- А ну как узнают, что мы себе позволили их толстухами представлять, между планет с трудом протискивающихся… Глубоко огорчиться могут! Улетят сразу! А не вернутся? И как мы будем жить?
- Точно. Серьезный момент. Мне тоже налей немного… так вот. Космос – механизм сверхточный. Любое отклонение в массе, в скорости, в импульсе от изначально заданного вызовет сбой всей тонко отрегулированной системы. Порасшибается все. Оно, конечно, может, и интересно посмотреть бы было, но будет это не космос уже, а хаос. Никакая жизнь не будет возможна.
- Да никакой жизни и нету. Сбились с изначально заданного курса.
- Стоп, мы уходим от темы. Итак. По законам небесной механики… да и по личным ее соображениям... комета никогда не могла быть толстой – а следственно, она никак не может быть старой! Ну кто на нее на старую смотреть-то будет?
- Логично.
- Итак. Своей на настоящий момент малой массой… своими, вернее сказать, изящными формами… жениться мне, что ли, наконец?! Всем своим пленительным видом комета поет на все звездное о том, что она молода! Да! Она даже юна! Все честные астрофизики – да и не только они! То есть все те ученые, которые в небо смотрят не сквозь облака, а с твоего балкона – все, все в один голос говорят о молодости вселенной! Раз уж безусловно молода наиболее доступная для изучения, ближайшая к нам ее часть – солнечная система. Креационисты дают Вселенной не более десяти тысяч лет. Возраст ее, да и появление ее – удачно вписываются в библейское повествование. Да только им и объяснимы!
А значит, тупая и даже антинаучная, так нам всем опротивевшая, но все еще кочующая из учебника в учебник, из передачи в передачу теория эволюции – не имеет права быть! Мир создан Богом, и он прекрасен! Ура!
Паше тост понравился, но портрет переписывать он не стал, поскольку тот завалился за шкаф, и лезть за ним было неохота.
Заканчивая о внешности, расскажу, как Паша одевался.
На мой взгляд – даже несколько стильно. Хотя и были одежды его не из магазина, как у всех у нормальных людей, - а из сундука, стоящего рядом с диваном; и сколько лет одеждам тем было, не знает никто. Опишу снизу вверх.
В виду постоянно стоящей в городе последней осени обут был Паша в высокие сапоги – офицерские, наверное. В них он был везде – и в кочегарке, и в лесу, и на балконе. Паша был романтиком, и в сапогах своих где только не бродил… достоверно известно, что именно на этих сапогах разглядел когда-то поэт свою звездную пыль – и от того снимать Паша их ни за что не хотел.
- Если возьмется кто-нибудь – сказал мне раз Паша – если возьмется кто-нибудь выдергивать мою душу из тела – то он, бедолага, измучается, из ног ее выдергивая, если ноги будут на тот момент в сапогах. Такая вот тута ко всему земному привязанность…
За сапогами шли штаны, штаны самого добротного сукна; несколько в форме галифе, и лелеемые гораздо меньше сапог. (Снизу вверх все привязанности у Паши, видимо, уменьшались). Препоясывались штаны широким кожаным ремнем – и я замечал, что Паша все норовил на ремень этот что-то навесить. То фляжку, то ножик, то ключ. Когда же Паша гневался, то он хватался правой рукой за ремень с левого боку – жест этот, думается мне, достался ему от предков, носивших на поясе меч.
Немного скрывая все эти открывалки, за ремнем шел свитер – вязки столь грубой, что походил на кольчугу. Далее – плащ, чем-то похожий на шинель. (Валялся он где попало). На голове у Паши бывала лишь повязка, сдерживающая волос на манер людей работных. Привязанность же к земному у души у Пашиной в области головы – была уже совсем никакая.
В целом, или точнее сказать, издалека, учитывая несколько рассеянный вид, Паша чем-то походил на офицера Первой Мировой Войны – но уже с сорванными знаками отличия, и уже ведомого на расстрел поддавшейся пропаганде Милюкова солдатней. На все окружающее Паша смотрел без интереса, но с сожалением.
Да. На жизнь Паша имел взгляд европейца, покидающего голодающую Африку навсегда.
Свет у нас в кочегарке тусклый – экономия. Да еще и из-за электронасоса спад напряжения мою лампочку-«двадцатьпятку» едва не гасит. Читать невозможно, писать тяжело. Начинаю понимать, что труд, на который я подрядился чуть легкомысленно, обернется для меня физическим подвигом.
Обещанные шекели, Редактор, конечно же, окрыляют слегка; но вот настораживает тот пункт в контракте, где говорится, что выплачиваться гонорар мне будет – строго по мере усвоения материала читательской массой….
Вот всегда так!
То, что может привлечь и закабалить, пишут шрифтом крупным и по-русски; а вот все то, что может зародить подозрения, печатают так мелко, и языком настолько юридическим, что не то чтобы вникнуть, но и прочитать-то при нашем освещении невозможно. И подписываешь все – лишь бы отделаться поскорее от агента Вашего офисного, который стоит над душой, озирается на изношенное паровое оборудование, (которое по слухам, нами же пущенным, иногда лопается) – и всем своим видом торопит, хотя и говорит, что подписание контракта есть дело ответственное, необратимое, фатальное.
Помню, с контрактами этими когда-то намучился Паша. Ему обещали платить за ноту по шекелю, за какую-то целую; а какие-то восьмые, тридцать вторые и шестнадцатые оплачивались по столь сложным схемам, что со стороны контракты Пашины были похожи на курсовые физ. фака – из-за обилия формул и таблиц. И что нам было обиднее всего – большая часть денег шла на оплату услуг по составлению того же контракта, что и оговаривалось особым пунктом, самым главным, избежать который было никак нельзя.
Паша им говорил: - «давайте по-русски – (он был русским) – я вам по наигрышу в неделю, больше вы все равно освоить не успеваете, а вы мне такую-то сумму, в рублях».
Но они не хотели по-русски, а хотели по-своему.
Да и те еще неприятности у Паши бывали, что слышал он созвучья сладкие свои – то в рекламе, то фоном к речитативу с негрским ритмом… хватало травм для утонченной его натуры.
Но все вдруг закончилось с заключением пожизненного контракта с каким-то Инкогнито – с отказом, правда, от авторских прав, но и с упрощенной схемой получения денег зато. Тогда мы сразу получше зажили. Почему я говорю - мы? Я – просто сменщик Пашин по кочегарке, не более того. Просто Паша заметил, что я приезжий и по квартирам мыкаюсь. Заметил, да и пригласил к себе - как бы гостем.
Лучшего подарка судьбы мне ждать было трудно! Квартплаты нет, до работы близко – ведь жил-то Паша в том же самом доме, и даже в том же самом подъезде, на цокольном этаже которого и находился вход в кочегарку! И пусть нам сейчас позавидуют все, у входа в подземку машины бросающие, и шествие на работу далекую, да на трех видах транспорта, да с искушеньями злыми, бесовскими, каждый день со стоном творящие!
Из благодарности я старался делать все то, что Паша не успевал или забывал делать. Мешал подвыпившим гостям выпадать с балкона, к примеру. Покупал еду. Запоминал, какую кто взял книгу. А то он всегда забывал… хвать – ан нет книги… А тот ее тоже где-то забудет… о чем речь-то?
Ах да, контракты! Так вот, Господин Редактор, высылаю Вам первую мою рукопись. Не шекелей только ради говорилось о небе вместо камина – все, все мною написанное, влияя на его внутренний мир, отражалось и в чертах лица его - думаю, всякому музыканту теперь легко представить всю Пашину внешность. А потому - написанное достойно и внимания исследователя наследия Пашиного, и пословной, как и договаривались, оплате. Высылаю письмо и с нетерпением жду приглашения в минкультуровскую вашу кассу.
Рукопись третья.
Благодарю Вас, Господин Редактор, за Ваше личное содействие в получении мною денег. Сам я житель сельский, разрешения на Бытие у меня нет, и без Вашего звонка мне никогда не удалось бы собрать необходимый для начала рассмотрения заявки по поводу постановки на очередь в кабинет предварительного собеседования по вопросам оценки шансов теоретически возможной попытки получения виртуальной части гонорара… пакет документов.
А теперь у меня есть счастливая возможность совсем без кредита купить себе лампочку автономную, настольную, на батарейках, да бумаги к ней белой – и дело, за которое я взялся не шибко подумав, мне представляется не столь уж тяжелым… спасибо Вам, Господин Редактор!
Конечно же, я рассчитывал на несколько иную сумму, и даже отправить домой перевод собирался – но, видимо, у вас сейчас какие-нибудь трудности.
Вы дали мне наставление быть корректнее и в следующем письме четко и подробно описать всю обстановку Пашиной жизни. Охотно приступаю.
За бедностью по миру Паша не путешествовал, и вся его обстановка есть балкон, лес, квартира, кочегарка. Люди, с которыми нелюдимый этот человек общался - есть друзья, подруги, кочегары, обыватели. Не думаю, что рассказав обо всем об этом, я опишу всю обстановку Пашиной жизни. Пашина жизнь есть вдохновение, и лишь на этой жизни обстановку я намерен употребить свое перо!
Говорят, что
