Паша умел расслышать и записать свои мелодии под впечатлением прочитанных книг. Да, это так, пожалуй. «Чтение книг – хорошая вещь, но опасная, как динамит».
Всякое бывало. Но все же иногда книги открывали ему явления жизни, учили их понимать. Впечатление от чьей-то сложной судьбы, от чьего-то героического поступка, от чьей-то яркой личности – оставалось в Паше надолго и никогда не проходило до тех пор, пока он это свое впечатление, а точнее сказать, устойчивое состояние, не выражал вдруг какой-нибудь мелодией. Словами мыслить Паша не любил, он мыслил созвучиями; и потому все эти листки с нотами, за которыми и по сей день охотятся Ваши агенты, есть попросту Пашины заметки на полях прочитанных книг.
Но это не все. Мне, как своему искреннему, Паша открыл как-то раз еще один, и более глубокий источник.
И я расскажу его Вам. Я как-то чувствую в Вас собеседника умного, доброжелательного, интеллигентного… я даже как-то тянусь к Вам – это психологически понятно, ведь мне так одиноко! Я месяцами не бываю дома; мне не с кем поговорить; у меня нет надежного сменщика – я сутками один в кочегарке! И если придет вдруг из дома письмо, то это перечень житейских напастей, а не ободрение меня в беспросветных трудах! Нужды, болезни, ненормальные расходы на детские лечения… простая сельская жизнь - для нас неподъемная роскошь! Неужели бы я продавал разговоры о Паше за деньги, если бы мог каким-то иным способом их раздобыть! Но теперь, когда я выбегаю наверх и ищу подработку, меня фиксируют камеры – и я получаю лишь штрафы! А между тем жена занимает опять у соседей, и это, может, не было бы страшно, если жена была бы простушкой – но занимать женщине чуткой, достойной - в сто крат тяжелей… и мне от того, понятно, не легче… Я согласился на Ваш договор через силу – жене свой позор, мне свой; пусть так, но мы вместе…
Я извиняюсь, Редактор… я прошу Вас понять, как трудно мне с Вашим контрактом – он связал меня низостью интересов в высоком деле.
***
Мне, своему искреннему, Паша поведал о главном источнике своих вдохновений. Не под вином – просто так, среди дня. Казалось бы – ну о чем среди дня откровенничать двум кочегарам? Мы живем в то время, когда дух времени подскажет чадам своим догадки на этот счет самые пикантные, особенно если они уперлись в «Камеди Клаб». И ваша контора, Редактор, так же корпеет над тем, чтобы иных догадок и не возникло. Когда я бегал по ее коридорам, собирая необходимый пакет документов, - я так надеялся в тот же день отослать перевод! - то мне, на шестидесятой подписи, стало казаться, что каждую новую подсказку, куда побежать, с самым человечным участием говорят мне самые настоящие демоны. Я не понимаю Вас, редактор. Как Вы - безусловно, ценитель Пашиной музыки, потративший силы на внесение в бюджет статьи расходов по Пашиной биографии – можете в таком месте работать?
Впрочем, все мы не там работаем, начиная с меня. Нет, говорить в этом письме о прекрасном я уже не смогу… будем считать, что я просто передал Вам просьбы.
Во-первых, избавьте меня от ненужных походов в ваше логово. Организуйте «с доставкой».
Во-вторых. В учете подлежащих оплате слов я полностью полагаюсь на Вас.
Избавьте меня, пожалуйста, от чтения этой кипы бумаг; мне мое образование не всегда позволяет понять, что означает, например... сейчас найду... вот: «фраза, содержащая элемент повторения смысла, подлежит лишь условной оплате, если необходимость предыдущей фразы принять развернутый вид не имеет безусловный характер; и штрафу, если ее смысловой элемент мог иметь характер разовый…».
Я - кочегар; у меня душа за то болит, что если из дома нет долго письма, то это лишь значит: отчаялись что-то дождаться от меня и молчат обиженно. Ну зачем же Вы свалили на меня оплату услуг экспертной комиссии? Ведь себестоимость только бумаги, на которой напечатаны ее выводы, в два раза превысила мой гонорар! Я сегодня устал делать подписи в графе «с настоящим согласен», когда я ни с чем не был согласен, и количество моих подписей равно количеству оплаченных слов… Вы человек с образованием; найдите, пожалуйста, способ… в общем, я хочу так: я сижу, пишу, ни о чем не забочусь, а офисный Ваш носит мне деньги. Все просто. По-русски.
Рукопись четвертая
Это было в самый обычный будний день... Хотя, быть может, этот день был и не совсем обычный; он вполне мог бы быть днем рождения какого-нибудь в будущем великого поэта; но весь мир этого события не заметил вообще. А мы с Пашей заметили - мягкой приподнятостью настроения.
Итак, два самых обычных кочегара пили чай на балконе у Паши. Чай тоже обычный, не подумайте чего-нибудь. Купил я его в ЛСД, конечно, но так уж у нас называется ларек спиртосодержащих денатуратов – ближайшая от кочегарки торговая точка. Все было как всегда. А вот разговор у нас с Пашей вышел особенный. Такие разговоры бывают между людьми редко. Паша удостоил меня быть его искренним – и мне это за честь. И если бы не описание обстановки жизни - то и остались бы детали эти личные между нами.
Могут ли на такой лирической ноте беседовать два кочегара? Могут; и этому, кроме дня рождения поэта, есть и еще одно объяснение…
Все дело в том, что днем с Пашиного балкона открывается вид… чуть ли ни на всю Русь – прямо необыкновенный! Зашедшие случайно, по какому-нибудь неважному вопросу горожане уходили всегда с сожалением – зрелища этого впечатляющего городские монотонные виды не давали никому никогда.
Ни городскими сплетнями, ни городской погодой мы с Пашей не интересовались принципиально - и от того видели с балкона небо высокое, синее; ни облачка; разве и будет на рассвете одно – и то для того лишь, чтоб на закате чуть - чуть подсветиться.
Со стороны балкона Пашин дом выглядел как двухэтажный особняк в стиле позднего, кажется, барокко; и балкон наш был расположен примерно на втором его этаже. Это приятное обстоятельство давало возможность всем Пашиным друзьям приходить к Паше не подъездом - через все разрисованные маньяками этажи – а по пожарной лестнице; отыскать которую, правда, не каждому было дано. Но помянутый нами поэт, придя в наш город, найдет ее, я уверен, легко и сразу!
Поскольку балкон был не так высоко, до него одной из ветвей добрался наш клен – и хорошо, что хватило ума у меня эту ветвь не спилить. Клен этот был Паше одним из гостей – и мы увещали лишь руку его не так разрастаться.
Итак, синее небо; клен такой же осенний, как и весь обозримый нам мир; за кленом аллея, которую так запустили, что она захотела стать лесом; за аллеей река с мостиком шатким.
Проходя по нему в сторону леса, Паша каждый раз думал о разнице судеб.
«Наши реки бедны водой»... На дне их - грязь, и ил, и мусор. Количество оседающего за год легко вычисляется и твердо говорит о том, что реке не миллиарды лет и не миллионы даже – она была бы засохшим болотом – а несколько тысяч, раз река пока еще есть. Река молода, она комете ровесница, она по-своему кометы красивее, они вместе говорят об одном - а какая разная кончина! Одна теряет себя, сгорая от близости к Солнцу, светясь на все небо – другая, как люди, мельчая от грязи…
Солнце мое, взгляни на меня!
За рекою был лес, за лесом – луга… и если я не остановлюсь, то дойду до холодных морей… их тоже можно увидеть с балкона, но я вот не видел – о них пусть расскажут другие.
Зоркий глаз смог бы разглядеть в пестрой листве нашего леса остатки каких-то монастырских строений, в которые Паша уходил поразмышлять да подраться с расхищавшими кирпич мужичками. Которые и сдали его потом…
В целом же вид с Пашиного балкона был такой, что люди, оставшиеся наедине с этим видом, начинали любить творчество Васнецова – даже если пока не видали его картин! Какие смелые тона! Какие… но я боюсь увлечься.
Этот-то вид, эта синева, эта живая даль и привели нас в настроение правильное… Музыка для меня – тайна; рождение музыки – тайна из тайн; и всегда мне было любопытно – как же так: пьем из одной бутылки, вроде бы, а он доходит до того, что набренчит что-нибудь всегда на радость людям – а я как был пустой, так и остался злой, хотя и больше выпить обычно исхитрялся...
Да еще и то обстоятельство нас разговорило, что пришел к нам кот. Кот этот приходил очень редко; наверное, по чьим-то дням рождения; и был он неизвестно чей. Может, и Дарвинюка, жившего всегда этажом ниже Паши, а может, и вовсе ничей, а просто свой личный - и приходил ни зачем. Не то спасаясь от собак, не то просто не найдя применения своим талантам, он пробирался к нам по ветке клена; ни в чем не нуждаясь, он не терся об ноги, а сразу ложился в листья прямо напротив. Осеннее солнце начинало светить преимущественно на него.
Кот даже не рассматривал нас; кот закрывал глаза и явно блаженствовал от сознания, что преподает нам уроки безмятежности мастерски. Я охотно поддавался; а вот Паша был плохой ученик.
Правда, репетитор наш бывал иногда встревожен мерой нашего преуспеяния в искусстве сервировки стола. Забравшись неприметно на подлокотник кресла, он внимательно всматривался – все ли расставлено как надо. Увидев, что все стоит по местам, он принюхивался – не протухло ли что. Убедившись, что не протухло, что свежее, он вдруг подцеплял когтем ближайший кусок – не засохло ли – и отправлялся с ним на пол.
Мы переглядывались с Пашей по поводу этой дикой выходки расширенными глазами.
Мне в тот солнечный день Паша рассказал почти всю обстановку своих вдохновений. Дословно повторить не могу, Паша по обыкновению говорил кратко, как житель древней Лаконики, и неохотно - по той причине, что вообще тяготился процессом озвучивания мыслей в словесных формулировках. Но суть я понял, и она такова.
Дело самое обычное. Паша, в школьные годы, уж очень видимо сильно влюбился в свою одноклассницу. Но поскольку речью тогда он владел еще меньше, чем сейчас, то объясниться долго не мог. Он только краснел и конфузился. Но он уже несколько лет учился в музыкальной школе игре на фортепиано – и к тому времени уже довольно смело импровизировал. Паша решился объясниться музыкой.
Но в самый последний момент, когда он собирался идти к ней под окно, чтоб донести до нее весь свой пламень - родители Паши, не смотря на яркую его истерику, твердо запретили ему брать с собою фортепиано! Да! Вот горе! И она ничего не узнала!
К тому же вскоре, не прижившись у нас в по разным причинам, девочка вернулась куда-то к себе домой. И Паша остался жить без нее…
В качестве протеста Паша навсегда сменил фортепиано на электрогитару – и хорошо еще, что в горьком гневе он не пообещал бросить музыку вообще! Ведь фортепиано до сих пор – лишь полка для книг, и смотрит на полку эту Паша тем взглядом, которым провожал уходящий с одноклассницей поезд.
- Правда, я свою глупую клятву иногда нарушаю во сне – рассказывал Паша – и если запомню, что играл под окном у нее – то живу этим по нескольку дней. А вообще – я просто не найду себе толкового дела
