Живём, как можем
Глава 5
Василий
-1-
«Унитаз» недолго занимался индивидуальным предпринимательством по изготовлению нелицензированных элитных унитазов для VIP-задниц местных низкопробных олигархов. Очень скоро ему обрыдли свары о размерах тендеров капризных олигархинь и вписываемости их задов в его шедевры. Однажды, не выдержав громкой склоки с одной из них по поводу расположения эллипса седалища не вдоль, а поперёк, в соответствии со строением внушительного зада дамы, Василий, склонный к решительным действиям, разрушил допотопную дачную мастерскую, вывез мусор и занялся успокоительной резьбой и вытёсыванием по дереву. И снова помешали. Явился не запылился худой и юркий клерк из местного захудалого Роспотребсоюза или –надзора, чёрт их, крохоборов, разберёт, и потребовал прикрыть лавочку, а заодно и заплатить штраф за незаконную нелицензионную деятельность. Мастер попытался сослаться на указание президента развивать и поддерживать самозанятость, предоставляя льготы, а не препоны, но самоупёртый человечек внушительно изрёк, что здесь ему президент не указ, и каждый должен платить хотя бы за своё существование. И сколько ни доказывал Василий, что работает для себя, исключительно для собственного удовольствия и без всякой корысти, ханыга, оглядев скептически и презрительно толпящиеся по всей дачной территории произведения деревянного искусства, покачал внушительно маленькой головой на тонкой шее и исчез, оставив квитанцию для оплаты штрафа. Василий Иванович подумал-подумал и решил, что недокормленный бюрократический червь прав, и что каждому надо оплачивать за испорченный воздух и землю, свернул деревянное производство и исчез из города, да так, что никто не знал куда: ни вездесущие соседи, ни родители, мало интересующиеся семейным выростком, которому как-никак, а перевалило за сорок.
И нашёлся беглец, по словам одной глазастой бабы - от женщин не спрячешься, ничего не скроешь, ну, никак! - во дворе обветшалого, но всё ещё массивного каменно-кирпичного, обросшего многовековым мхом, монастыря, выстроенного ещё при царе горохе в лесной глухомани на севере области, куда местные верующие стекались со всей округи на главные церковные праздники, чтобы облегчить душу от грехов тяжких. А поскольку большинство их составляли женщины, то и ясно, кто из нас греховоднее. Василий, одетый в изрядно потрёпанную серую старую рясу с чужого плеча с большим воротом и короткими для его рук рукавами, внушительной метлой усердно скрёб обширный земляной двор, выполняя удел самого захудалого послушника святой церкви. Как он попал сюда, только богу известно. Во всяком случае, без протекции самого губернатора или окружного архиепископа – немыслимо. Скорее всего, оба влиятельные областные топ-лица были знакомы с произведениями его унитазного искусства и пошли навстречу грешнику, потакающему людским естественным прихотям. Как бы то ни было, а Василий оказался здесь, в тщательно оберегаемом от чуждых элементов закрытом церковном учреждении, хотя и на последних ролях. Но кто знает, куда повернёт судьба-злодейка. Не он первый, не он последний, кто докарабкивается до вершин, поучая святости без потери души. У него для этого есть всё: фигура и стать русского богатыря, заросшая славянским светлым курчавым волосом рожа с крупным носом и светло-голубыми детскими настороженными глазами, скрытный, себе на уме, своевольный характер дикаря, отсутствие явных пороков, кроме одного – невыдержанности, которая, однако, не проявляется явно и грубо, в лоб, а бывает направлена в сторону, чтобы не задеть кого ненароком, а ещё – неприятие плотного людского окружения, и самые низы для старта. Отстранённость, сдержанность своей невыдержанности, скрытность, - всё это как нельзя лучше соответствовало качествам обтесавшегося в жизненных невзгодах лидера. С годами у таких проходит злоба на людей, а остаётся лишь презрение к ним, к их недостаткам, покрывающим душу коростой. Нет любимчиков, нет верных товарищей, нет доверенных помощников, он – один, что ещё нужно для праведного независимого властвования? Но, ни обретение какой бы то ни было власти, ни противоположное желание просто уйти от людей, отстраниться от тягостного, корыстного во всём общения с ними, нет, не это, и не монахи с их добровольной схимой затянули Василия в богом забытый монастыришко. Не это, а впитавшиеся ядом романтические представления о том, что каменные мрачные, торжественные в монументальности и мощи уединённые монастырские застенки и вся застойная аура монашеского жития, насыщенная духовным совершенствованием многих подвижников, думами о вечном, позволяющая беспрепятственно уйти в себя, духовно самосовершенствоваться, отгородившись от людских пороков стенами, воздержаниями и думами о праведном бытии, позволят ему, наконец, найти душевный покой в консенсусе с разлагающимся миром. Ведь это монастыри рождали воителей земли Русской, начиная с Радонежского и многих потом, почему бы не быть в их ряду и Василиям Ивановичам?
Не быть! Уже на третий день послушника потребовал к себе настоятель, поросший скудным чёрным волосом, как чахлая трава на бедном взгорье. Поводя тонким горбатым носом и презрительно разглядывая русого увальня тёмно-коричневыми равнодушными глазами, спросил жёстко, чуть шевеля змеистыми тонкими губами:
- Ты почему, отроче, пропускаешь общемонастырские молитвы? – и, не ожидая покаяния и оправдания, поспешил употребить власть, данную ему всевышним и всевидящим: - Налагаю на тебя епитимью: сделаешь унитазы для всей обители, в том числе и для общественного туалета, - представляющего из себя воинский сортир с дощатым полом и многими дырками, в которые страждущие монахи, как ни целились, попасть содержимым не могли. Так что и здесь, в стенах, пропитанных духовными идеалами, достала Василия вонючая элементарная бытовуха, с которой, как ему казалось, он покончил раз и навсегда. – Говорят, - гундосил настоятель, - и святым крестом себя не осеняешь? Это правда?
- Так я не крещёный, - безгрешно покаялся грешный отрок.
Настоятель от такого признания не только побелел, но даже посинел.
- Какого же чёрта ты здесь? – возопил визгливым голосом. – Зачем поганишь святую обитель, в бога твою душу мать! – Поднялся, вытянувшись и задрав голову, пытаясь возвыситься над нехристем, но не дорос до того на целую голову. – Вон! – завизжал неистово. – Эй, кто там? – воззвал к помощникам, караулившим у двери и замочной скважины. Взбежал озадаченный лохматый служка с головой, словно метлой, насаженной на скелетообразное тело. – В шею! – взлаял посредник бога, указывая на дверь. – За ворота! И не впускать!
Так вот и не удалось не меченому пристроиться в стенах, рождающих духовных героев, приобрести ни за что, ни про что спокойствие уединения и воительной святости, а всего-то надо – быть обмакнутым в купели. Лёжа у себя в однушке на стареньком диване с удобными соразмерными вмятинами, лениво просматривал местный брехунок, выискивая по объявлениям, куда бы пристроить для прокорма бренное тело. Засыпающие глаза тупо уставились на броский красный прямоугольник с крупным чёрным призывом на стройку деревообрабатывающего комбината вахтовым методом в окрестностях Костромы. Приглашались строители всех специальностей. «Почему бы и нет?» - подумал вяло. – «Далеко и глухо». Не раздумывая, позвонил по указанному в призыве телефону. Женский спокойный голос, уставший, наверное, повторять одно и то же, сообщил, что первая группа из города отправляется послезавтра из Москвы, и кто хочет ещё успеть, должен завтра подсуетиться с оформлением необходимых документов, и последовало перечисление оных. Не откладывая спонтанно созревшее решение, в этот же день успел побывать в поликлинике и заполучить самый главный ярлык – справку о здоровье без всяких инфекционных и постыдных заболеваний, собрал походную спортсумку с добротным для северной тайги шмутьём, сложил в портмоне документы, включая паспорт и трудовую книжку, оставшиеся в наличии тугрики, на банковском счету – круглый нуль, а больше и собирать нечего. Хотел было наведаться к родителям, уведомить о новом зигзаге, но пораздумав, раздумал: отец бодро скажет: «Ты – сам большой!», а мать повздыхает-повздыхает, да и снова уткнётся в какого-нибудь Тургенева с Куприным. Да и что он для них: давно отрезанный ломоть с изрядно зачерствевшей поверхностью отреза. От такого ломтя родителям никакой прибыли: ни материальной, ни душевной, ни родовой. Что взять с бобыля, заплутавшего в собственной судьбе?
Завербованных нашёл в углу зала ожидания Ярославского вокзала по крупному плакату с надписью «Кострома». К поезду набралось уже 35, а он, 36-й, последний, как раз на плацкартный вагон. Были всякие, но, в основном, помладше Василия, из тех, кто не нашёл применения себе в родных поселениях средней России и надеялся добыть длинный деревянный на стороне, да и скрыться от зудящей семьи с открытыми ртами тоже не мешало. Сказывались, вероятно, и древние корни, гнавшие русичей с давних времён на лёгкие, по их мечтаниям, заработки в отход, отучая от устойчивого домовладения и кропотливых земельных дел. В вагоне, старом и плохо выветренном, 36-му, замедлившемуся с посадкой и проявившему джентльменские черты, никак не способствующие нахрапистому вахтовому существованию, досталась боковая полка у входа в сортир, к тому же верхняя, так что всю ночь он почти не спал, а маялся, не зная, куда девать затёкшие длинные ноги, которые то и дело толкали выходящие по нужде или для курева. Воняло ещё так! Незакрытая по разгильдяйству дверь всю ночь хлопала по напряжённым мозгам так, что наутро поднялся невыспавшимся и разбитым с одним желанием: закруглить зигзаг, перебраться на обратный поезд и вернуться на исходную позицию на домашнем диване. Из-за вредности решил дотерпеть хотя бы до начала вахты и, если уж она будет очень обрыдлой, смотать шмотьё и умотать восвояси, в дальние окрестности Москвы.
В Кострому прикатили потиху и потемну и сразу же разбежались в поисках какой-либо вечерней жратвы и бутылька к ней. Выбравшись из вагона, как всегда во всём последним, Василий, не торопясь, набрёл в зале ожидания с тусклым освещением на приткнувшийся в уголке буфетик, с отвращением осмотрел витринные бургеры и всякие хочешь-не-хочешь-доги, выпил стакан мутного тёплого кофе, заел размякшим шоколадным батончиком и стал готов к дальнейшему путешествию. Он и дома-то был не едок, и неизвестно с чего вымахал такой большой, не иначе как с усиленного впитывания земной и солнечной энергии. Говорят же, что один умный цыган, затосковавший в бездельи, задумался как-то на эту тему и решил приучить лошадь обходиться солнечной энергией. А у нас теперь столько подобных цыган развелось в науке, что обязательно придумают что-нибудь похожее, а Василий сгодился бы за мыша. Шестеро к автобусу не пришли вовремя: то ли оказались смелее и предприимчивее Василия, то ли задержались где-то в тёплом местечке по пьяни. Выждав час, сопровождающий халявщиков выматерился от души, упомянув ни в чём не повинных господа бога и его мать, загнал оставшееся стадо в автобус, и они двинулись в темь,
