толпу недозрелых народов Африки и Азии, которые при первой же возможности, обобрав и облапошив тебя сколько возможно и почуяв твою экономическую слабину, тут же соскочат с подножки, как уже было. Любое лидерство ничего не стоит без экономической мощи. Это даже Трамп знает.
- Грубо, - отозвался оппонент, - грубо для гуманитария и верующего. Грубо и неприятно.
- Извини, - повинился верующий без веры. И снова замолчали на распутьи.
- Тогда берём со всеми измыслительными потрохами нашего всемирно чтимого дедулю Льва с его всеобъемлющей расплывчатой любовью ко вся и всему, ни с какого бока не ухватишь без конкретики. Берёшь? – свернул на другую тропку искатель мирового спасения. – Похоже, дед, утвердившийся в роли продвинутого русского мыслителя и нравоучителя, каковым он себя считал без зазрения совести, осыпая общество нравоучительными сентенциями, считал, что обязан указать путь к обновлению и спасению. Вот и подкинул нам, растерявшись от непосильной задачи, эту самую ускользающую спасительную любовь, а в качестве конкретики добавил, снисходительно и едко улыбаясь в роскошную бороду кудесника – так и хочется выдрать волосок и загадать одно из несбыточных желаний – непротивление злу ответным насилием, совершенно невозможное в конкретной жизни. Не от души он это выдумал, а от разума, от графского разума. И был во всём графом, хотя и считался народным и подделывался под народную жизнь: и когда раздавал милостыню без счёту, за чем к нему и приходили несчётно, и когда брал для безбедного дворянского существования, не ограничивая себя ни в чём притворно, и когда говорил наставительно, веря, что всегда прав, и когда слушал, снисходя к говорившему и вычерпывая из него нужные ему для писательства характерные чёрточки, но не снисходя до услышанного. Всегда и во всём он оставался графом Толстым. Пусть простят меня истые толстовцы, но все его поучения больше смахивают не на освобождение, а на рабство души во имя любви. Разве можно достигнуть святости путём убийства души? Или я что-то не туда загнул? Ты как мыслишь?
Социолог-мыслитель, однако, недолго думая, присоединился к мыслителю-индивидуалисту.
- Так же. Любить – пожалуйста, ничего не стоит, особенно если абстрактно, но подставлять вторую щеку что-то не хочется. Я хоть и слаб физически, но сдачи обязательно дам и мальчиком для битья не буду, тем более любить врагов своих, особенно тех, что подло выпихнули меня с любимой работы.
- Ладно, - принял к сведению объяснения союзника Василий, - замнём для ясности. – И снова замолчали, уже сопротивляясь сну. – Уж больно ты привередлив, Тимоша. Может, идея светлого коммунизма через развитой социализм устроит?
Тимофей Александрович саркастически хохотнул.
- Утопического, ты хотел сказать? Слава богу и Ельцину, утоп, пустив пузыри по окраинам, которые до сих пор лопаются вслед.
Василий возразил:
- Утоп, да не совсем. Разве не из идеи развитого социализма, типа шведского, вылупился нынешний либерально-демократический глобализм, замешанный на толерантности с плюрализмом? Устраивает?
- Ничуть! – сразу же откликнулся привереда. – Вылупился да сразу же и залу… - хотел произнести к месту матерное словцо, но интеллигентская закваска удержала, и вместо матерщины нашёл другое, соответствующее по смыслу, - сразу же и загнулся. Мы это уже проходили в Союзе и уже загнулись. То же будет и с глобальным Евросоюзом, вознамерившемся уравнять всех в возможностях, но не в правах, в истории, традициях и языке, даже в клеймах, объединить несовместимое в союз более свободный по форме и менее скрепленный по сути. Не бывать этому. – Василий снова промолчал. – Они там вздумали по апломбной дурости выравнять всех под одну гребёнку, чтобы все стали то ли евриками, то ли чёрт-те кем, но только не славянами, не арабами, не немцами, французами, азиатами, евреями… чтобы все любили друг друга по Толстому и надеялись на равные права на бессмертие по Достоевскому и были бы одинаково безличны, серы, без памяти о прошлом, чтобы чтили общие правила и забыли о старых родовых, национальных. Глупо! – Василий упорно молчал. – Это, по сути дела – анархия умов и душ, застой без конкурентной честной борьбы, несущий смерть главному двигателю жизни – душе, лишая опоры. То уже было и есть у евреев – раздрай и разбег. Это не для нас. – И опять Василий промолчал, ожидая продолжения панегирика антиглобализму. – Это не глобализация, а гроболизация. Она подспудно размывает культурные и традиционные границы, пытаясь уравнять всех в новейшем перелицованном социализме, подобном шведскому. Нет бесспорной беспретенциозной истории, сплошной застой с иждивенцами. Всем предлагается жить по старой еврейской традиции: живи сам, как можешь, и давай жить другим, не мешая нам. Они, эти хитрожопые глобалюки не хотят ни знать, ни принимать во внимание, что нации и народы появились и есть не зря…
- Правильно, - подал, наконец, голос Василий, - так надо природе для развития, и не следует вмешиваться в её божественные дела. Давай, ботай дальше.
- …не хотят понять, что любой союз силён составляющими, которые сильны в первую и во все последующие очереди самостийной культурой, незабываемой историей и незыблемыми народными традициями. Каждая нация в союзе должна быть не только сильна самостоятельно, экономически и политически, но и сохранять свой суверенитет с правом решающего вето, а не как у евриков: все как один и по ранжиру. И чем меньше нация, меньше народ, тем больше хочется суверенитета, больше хочется прыгнуть выше головы, и желания этого никаким выламыванием голосов не отнять. А эти еврики несчастные, обездушенные, хотят всех обезличить, превратить в живых роботов, чтобы было легче управлять. – Тимофей Александрович в сердцах сильно хлопнул о перегородку. – Не хочу быть ни глобалистским евриком, ни бездушным Иваном, не помнящим родства, не желаю, хоть тресни, быть просто россиянином, а хочу быть русичем, и чтобы племя моё было русским и никаким другим.
- Присоединяюсь, - опять подал голос Василий. – Ладно, похороним, - завершил горячую дискуссию в один голос. – У нас в последнее время всё громче власти пытаются заманить патриотизмом. Как тебе такая замануха?
- Нормально, - бодро одобрил социолог. – По опросам более половины нас или чуть поболее поддерживают, чуток поменее – шатаются, не отвергая, но с дополнениями и поправками, и совсем малая часть хотят влиться в безликую массу евриков. Всё по схеме, ничего нового, ничего суперзаманушного, чтобы ёкалось – ё-к-л-м-н! И чтобы тянуло на большую и яркую цель. Я, к примеру, и без призывов люблю свой город, свою страну и не люблю государство тубов, им управляющих тупо, цедя нашу кровь вместе с нефтью и газом, - он тяжело вздохнул. – Пока с патриотизмом у нас не очень: как уезжали за бугор, так и уматывают, и всё молодые и образованные. Им бы работать здесь, а не дают так, как хочется, без удушающих объятий бюроманов-патриотов. Уезжают, не веря в идею справедливого российского государства, - опять вздохнул, пошевелившись. – Как бы вместо сплочения не развалиться нашему российскому союзу республик.
- Развалитесь, - гнусно вякнул Семён, пустив струю дыма в сторону Тимофея Александровича. – А наша батькивщина назло всем обидчикам скоро станет сильной и самостийной европейской державой.
- Ну, разве только назло, - подкузьмил державные надежды русич Василий, - а значит, ненадолго. Пока американцам не станете костью поперёк горла с постоянным вымаливанием «дай, дай!».
- Причём здесь американы? – попробовал оправдаться брат Роман. – Мы кредиты берём не у них, а у Валютного Фонда и отдаём с гаком.
- Ну да, - согласился неуёмный кацап, - а Фонд-то чей? Всем известно, что американский, и работает под их доглядом и по их законам, так что не рыпайтесь, ребятки, никому вы не нужны сильными и самостоятельными, а нужны такими, какие есть, слабые и раздолбанные, пока не расплатитесь. На ваш век точно хватит с гаком. Всё продали, заложили, скоро землю и ту продадите, на чём самостийность-то строить будете? – Ребятки не отвечали. – Да и не в вас суть. Если глядеть по-вселенски, то куда взгляд ни кинь, везде клин. Так и кажется, что человек пришёл в природу не созидать, а разрушать, не осознавая масштабов беды, и, значит, так нужно природному божеству, таково человечье определение в природе. Всё в мире делится на добро и зло, и мы – часть зла, и никакие идеи и цели не помогут нам изменить наше предопределение, если мы не научимся, не захотим подчиниться законам природы, не станем помогать ей в сохранении, а не разрушать в угоду собственным меркантильным благам. Если не так, то не помогут нашему сохранению никакие веры и надежды. Нам самим надо осознать своё законное место в природе и подстраиваться под её незыблемые законы, как уже, впрочем, начали нехотя делать в Европе при жёстком сопротивлении глобалистов-гробалистов. – Василий попытался с ожесточением взбить подушку, чтобы разгорячённой голове было повыше и поудобнее, но её тощая природа была схожа с нашей жизнью, и пришлось подложить сложенную куртку. – Уж сколько вер, сколько сект напридумано, чего только посредники не обещают, включая бессмертие, а всё без толку, всё мы не меняемся, потому что надеемся на выгоду – не зря в молитвах только и слышится «Дай!» - а не на согласие с природой, а нет такового, не будет его и между людьми. И природа, ощущая тщетность примирения с выпущенным злым джинном, отвечает на зло злом, хоть так пытаясь охладить пыл дьяволят. Отсюда и мощные землетрясения, тайфуны с цунами, наводнения и потопы, вулканические извержения с последующим оледенением, озоновые дыры, засухи с наступлением бесплодных пустынь, всё новые и новые эпидемии и пандемии, которые слабые людишки пытаются победить прививками, замедляющими, конечно, вирусные атаки, но и ослабляющими человеческий иммунитет. Казалось бы, победили чуму, холеру, оспу, всякие лихорадки, а они возникают очагами вновь и вновь и всегда с подлым участием безмозглых людишек. Сколько уж лет не в состоянии справиться с гриппами, а теперь к ним добавился неведомый доселе коронавирус и, похоже, надолго, если не навсегда, как грипп. А человечишко, как ни пыжится, слаб, бедняга, ему ли, недолговечному, совладать с вечным, что есть природа? – Слабые и вверху и внизу притихли, молча внимая сказочным Васильевым ужастикам, которые никак не вязались с достаточной сегодняшней жизнью, перенасыщенной цивилизационными игрушками и благами. – Ладно, хоть солнышко притихло, - продолжал пугать сказочник, - а пройдёт этак годика три-четыре, и того не будет, появятся на светиле роями чёрные бородавки хлынут на Землю потоки убийственных космических ветров, и хана всему электронному и цифровому благу, никакая роботизация не спасёт. А не то, так хозяин Вселенной, громадина Юпитер толкнёт невзначай в нашу сторону пару своих камушков величиной с наш миллионник, и пой отходную всему живому. Тому, кто останется, жалкий и слабый, придётся начинать всё сначала или прятаться по-марсиански под землю. Зыбко и ненадёжно наше существование, а мы ещё пытаемся, в самовлюблённости и гордячестве, изменить мир, доходяги и наглецы. Так что лучшей идеей существования и красной целью
