вдумчиво и честно поговорить с собой. Так, быть или не быть? Вопрос, однако, не гамлетовский – ясно, что быть! Вопрос о деталях: когда, где и кто? Признано, что всякая эволюция по мере накопления социальных шлаков непременно завершится революцией. Одно не может не породить другого, перенасыщение требует взрывного освобождения от дурной аномальной энергии как в природе, так и в человечьей части её. И значит – быть? Смертельные схватки были всегда и всегда будут вопреки требованиям гипертрофированного разума, нарождаясь инстинктивно и неумолимо. А предельное накопление желаний быть единственными и первыми требует предельного накопления мускулов, что и наблюдается постоянно в гонке вооружений, а последнее требует использования их раньше всех. Достаточно малой искры и недалёкого ума властителей. Поэтому-то нынешние политологи-аналитики, безнадёжно восклицая «Не ай бог!», больше спорят не о том, быть или не быть, а о том, как оттянуть, притормозить неизбежное. Где? Ясно, что там, где уже горит, в тех горящих точках, откуда инстинктивно бегут мигранты. И ещё яснее, что инициаторами будут не самые сильные и самые сдержанные своей и чужой силами, а слабые, зацикленные на незаслуженной, по их мнению, слабости, не понимающие всерьёз, что с огнём играть в сегодняшнем пожароопасном мире не только преступно, но и себе накладно. И начнут, вернее всего, с какого-нибудь пустяка, с кровной, религиозной или территориальной обиды, а уж потом, подстёгиваемое глобализмом, разгорится так, что не потушить и сильным. И ясно, что ни победителей, ни побеждённых среди зазнавшихся людей не будет, и ясно, что проиграют все, как не раз было после планетарных катастроф, но уже без людишек, а с какими-то новыми нарастающими мутантами. Так где уж ему, Василию Ивановичу, зелёно-бурому муравью природы, задумываться о будущем и как-то противостоять всесжигающему палу глобализма! На том успокоился, наконец, и дрых без проблем.
Пока снова не столкнулся с супер-топом, вызвавшим Василия через шестёрку с красными когтями и тощим задком и пристально оглядывавшим неуступчивого вахтовика с ног до головы, словно выискивая какие-нибудь изменения к худшему у сопротивленца, наказанного постыдным делом. Ничего такого не найдя, топ сходу, без преамбул, предложил возглавить плохо продвигавшееся строительство вспомогательных корпусов, от чего Василий тоже сходу, не раздумывая, отказался. Да и не мог не отказаться: шишкарь встретил, сидя в болтающемся лётном кресле с высокой спинкой, подпирающей холёный затылок, и не соизволил подняться, подать, здороваясь, руку выдвиженцу, не посчитав, очевидно, облагодетельствованного раба хотя бы чуть-чуть ровней. Так, на расстоянии и разговаривали отрывисто и зло: он, сидя на кожаном троне, а подданный, стоя у торца стола толковищ, перекидываясь короткими фразами, глядя, не отрываясь, в глаза друг другу и не видя ничего, кроме сощуренных в ненависти глаз, выжидая, кто не выдержит напряга первым. Первым сдался топ.
- Я предлагаю тебе клёвую и постоянную работу, - выдавил из себя, не шевелясь, видимо, знакомый с анкетой Иванова.
Василий чуть заметно усмехнулся, разглядев затеянную игру самолюбивого бюромена.
- Именно поэтому я и отказываюсь.
Наниматель рывком оторвал спину от кресла, склонился, набычившись, над столом, уложив обе руки прямо на бумаги.
- Поясни, что тебя не устраивает?
Только теперь Василий разглядел, что глаза у начальника какие-то невыразительные, бледно-серые, даже мутно-водянистые, безжизненные, малые по размерам и округлые, свойственные замкнутым, самодовольным и упрямым натурам с несбалансированными внутренне-утробными процессами.
- Несвобода и снизу, и сверху.
Непривычный к сопротивлениям подчинённых шеф нервно постучал согнутыми пальцами по столешнице.
- Не чувствую себя в чём-то несвободным, связанным, - нахмурясь, сдвинул к переносице жёсткие короткие щетинистые брови бескомпромиссной дьявольской натуры.
- Очевидно, сказывается привычка к наморднику и ошейнику, - грубо объяснил работяга, не считаясь с разницей ступенек.
Лицо начальника от такой вызывающей грубости передёрнуло, резко обозначились глубокие морщины, идущие от глаз к уголкам тонких бескровных губ.
- Ты, вот что… не очень-то… - забормотал зло и невнятно, не зная, как пожёстче осадить бесстрашного грубияна и силача, - не люблю, когда отказывают…
- А я не люблю, когда безапелляционно приказывают, - тут же, не сообразуясь с обстоятельствами, вставил новую шпильку образованный топмен.
Квадратное лицо большого беспомощного начальника побагровело, пошло красными пятнами, квадратный выпуклый подбородок подтянулся к шее, вжавшись и резко обозначив короткую продольную ямочку нерешительного характера.
- Ты как бельмо у меня – исчезни или смирись, будь как все.
Василий освобождённо рассмеялся.
- Как прикажете, - съязвил напоследок, словно насмехаясь.
Разговор получился кратким и обрывистым, словно на дуэли, словно между неуступчивыми равными врагами, и закончился ещё более непримиримым противостоянием, в котором ни тот, ни другой уступать не хотели. Топ снова откинулся на спинку кресла.
- Ладно, пока вкалывай, - разрешил, не поднимая глаз на недобитка, - может, ещё передумаешь.
- Вряд ли, - выстрелил напоследок Василий, повернулся и ушёл, не ожидая разрешения.
-4-
Не найдя понимания и тесных точек соприкосновения в смешанном вахтовом сборище, он нашёл их среди собак, что небольшой стайкой объявились во временном стойбище, промышляя по мусорным ящикам и выпрашивая отходы у армян на кухне. Среди пришлых особо выделялся один, самый большой и лохматый, безобразного беспородного пегого окраса с рассыпанными по шерсти серыми крапушками и бурыми пежинами по грязно-белому туловищу ближе к хвосту, с буро-чёрными лапами, Бимовским чёрным ухом и крупными человечьими внимательными карими глазами, пристально и настороженно разглядывающими каждого двуногого прежде, чем довериться показушной или всамделишной доброте. Настоящая дворняга, охранитель жилища, чем-то отдалённо напоминавшая кавказскую овчарку. На шее пса среди густой шерсти виднелся брезентовый ошейник, определяя статус хозяйской принадлежности, сорвавшейся с цепи или, ещё хуже, выгнанной за плохое служение. Свалявшаяся огромными колтунами шерсть свидетельствовала о равнодушии хозяев к собачьей судьбе, что и послужило наиболее вероятной причиной бегства умной животины, лишённой самого главного – любви и ласки. Почему Василию приглянулся именно этот захламлённый пёс, одному богу известно. Может потому, что большой и запущенный до предела? А ещё потому, что он, очевидно, ощущая свою непрезентабельность, держался в стороне от стаи, всегда опаздывая к выброшенным недоедкам. Почему-то именно этому, держащемуся особняком и от людей, захотелось Василию уделить хотя бы толику людского внимания, доказать, что и среди двуногих могут быть друзья, готовые накормить, обиходить и, может быть, по обоюдному согласию приласкать. Начал с того, что выпросил на кухне большую плоскую жестянку из-под селёдки, обкорнал заусеницы, вычистил, вымыл и приспособил под индивидуальную кормушку. А корму хватало, успевай только перехватывать со столов, пока не выбросили в мусор, да и на кухне перепадали остатки и, главное, кости. Но когда выставил угощение, был крайне разочарован – большой не подходил первым, хотя и истощён, уступал первенство заполошной сучке, меньшей его в два раза, и только после того, как она насытится до отвала, осторожно приближался и вылизывал остатки, да и те нередко уступал молодняку. Пришлось отгонять незваных нахлебников, но тогда и этот, оглядываясь, уходил, не притронувшись. И так продолжалось несколько дней, но голод – не тётка, и пёс, поняв, наконец, что от него требуется, соизволил подойти к корму, умопомрачительно пахнущему тушёнкой, вывернутой сверху, и жадно заглотил всё, вылизал, облизал пасть и внимательно оглядел человека, соображая, наверное, что этот заслуживает доверия. На том и стакнулись, постепенно подвигаясь друг к другу, передвигая кормушку поближе к балку и не подпуская остальных страждущих, подвывающих от обиды. Василий и такому сближению был несказанно рад, стараясь, пока пёс ел, объяснить ему, что они должны подружиться хотя бы потому, что оба отвергнуты своими стаями. К концу вахты только и удалось, что сблизиться почти вплотную во время кормёжки, но и это было утешением, как надеялся Василий, для обоих. Вахтовики подсмеивались, подтрунивая, что сортирщик нашёл, наконец, третьего себе в бригаду, но подходить близко к третьему не решались, да и он не жаловал попрошенцев на дружбу, однако агрессии не проявлял, достаточно было нелицеприятного вида его, никак не внушающего доверия и желания познакомиться ближе.
По завершении вахты увольняться не стал, как хотел, а остался здесь на месячный отпуск, решив временно обосноваться в ближайшей деревушке, слившейся с природой. Возвращаться в пенаты, где его нещадно пинали, тоже не хотелось. Собрал нехитрые пожитки в рюк, сунул в ручку двери черенок лопаты, показывая, что в балке никого нет, и вышел на проезжую полевую дорогу за лагерем. Прождал с полчаса и влез в кабину бортового КамАЗа, везущего куда-то полкузова разных пиломатериалов, которых так не хватало на стройке.
- Куда? – спросил у шофёра.
- А тебе куда? – ответил тот вопросом на вопрос.
- Туда, куда и тебе, - сказал пассажир неопределённо.
Водитель коротко усмехнулся.
- А я тебя знаю, - признал соседа. – Ты – Василий Иванович, что не дрейфишь перед начальством и его шавками, - и, чуть помолчав: - А я не из тех: везу, вот, материалы для участкового Сосновки, затеявшего строительство новой хаты на дармовщину, стакнувшись с нашими. Он – охотник, браконьер, самый главный здесь, и они – тоже, охотники, - засмеялся деланно, - за всем, что плохо лежит и ещё хуже учтено.
Василий сузил глаза, вглядываясь в дорогу.
- Так не вези, - посоветовал простецки, - не уродуй душу.
Водила сокрушённо и безнадёжно покачал головой.
- Кормиться надо, - оправдывался в пассивности. – Где ещё заработаешь, когда и работы-то нет. Вышвырнут, и соси голую лапу. А как же семья? Дочка растёт, жена молодая… Против власти у нас не попрёшь. Ты-то вот тоже не преуспел.
- И будешь рассказывать им, - уязвил пришпиленный Василий Иванович, - как ты ударным трудом воздвигал деревопортящий гигант в глухой тайге.
- И буду! – зло согласился ударник. – Тебе-то что? – На том дорожные разговоры и закончились, да и деревня скоро появилась, оказалась всего-то в двух десятках километров от будущей отравиловки. «Здесь я, конечно, тоже надолго не задержусь», - подумал Василий с неприятным осадком в душе от меркантильной терпимости шоферюги.
Выпрыгнув из кабины и бросив везуну на прощанье «Бывай!», поправил рюкзачишко за спиной и маховито пошагал неторопко по заросшему сорняками всех мастей деревенскому першпекту, выглядывая какое-нибудь жилище. С обеих сторон главной улицы, разделяющей деревушку на две части, стояли уже изрядно подревневшие бревенчатые дома с резными, крашеными голубым, наличниками и голубыми же ставнями с белой накладной резьбой. С непривычки после шумной стройки было очень тихо и
