Уровни познаваемой реальности. Та реальность, в которой живут люди, определяет их отношение к миру, к другим людям и к самим себе. Эта реальность живет у них в сознании. Она живет их сознанием, как и они живут не только в ней, но и ей самой. Это реальность их сознания. Именно в ней человек встречается с реальностью вне сознания, в том числе и с миром вещей, и с миром людей, имеющих тоже сознание, что и ты, и с миром идей, идеальных существ (ангелов, духов).
В зависимости от того, какое сознание, и реальность является не в одном и том же виде. Реальность становится реальнее от того, насколько сознание сознает то, что оно только сознание, знает свои границы. Тот, кто живет бессознательной жизнью большинства, разумеется, этих сознательных границ не знает. Границы его сознания теряются в неопределенной, слепой зоне существования. Единственно, что его спасает от гибели и способствует его не только выживанию за счет себя, своего целесообразного труда, но и за счет других людей и существ, у которых он сидит на шее, так это инстинктивное подражание. Оно является тем более эффективным, чем менее сознательным. На самом деле многие существа только случайно бывают сознательными.
Те же существа, которые часто бывают сознательными, они в некоторой степени могут быть названы людьми. К сожалению, они не ведают, что находится за границами их сознания и сознания им подобных людей.
Для того, чтобы знать границы своего сознания следует находиться в другом состоянии сознания, чем собственно сознание, - в состоянии самосознания. Такого уровня в развитии сознания реальности достигают единицы из людей. Но и в этом случае они не выходят из сознания. Однако уже находятся на его границе, разумеется, не с бессознательным, а сверхсознательным, то есть, с разумом как естеством духа. У человека разум является не признаком его существования, но условием существования такого человека, который преодолел самого себя, то есть, различил свое и Я. Свое – это его причастность как сознательного человека самосознанию. А вот Я – это уже Я духа. Я человека есть отражение Я духа. Само по себе человеческое Я иллюзорно.
Философский принцип и научный факт. Что является определяющим в соотношении указанных слагаемых познания – философский принцип или научный факт. Если мы имеем дело в познании с философской наукой (диалектикой как логикой и теорией познания), а не метафизикой, то философия и ее принцип (основоположение) не задает интерпретацию фактов как нормативное требование, а является выводом из фактуальных данных предметных наук, например, астрофизики или космологии.
Национальные нюансы раз-ума. Можно сказать, не повредив против истины, что умом отличается человеческий род, а не его национальный или народный вид или отдельно взятый индивид, ибо разум есть не просто целое, но всецелое или всеобщее. Поэтому следует иметь в виду то, что если род как всеобщее является разумным, то вид как особенное – представителен из-за своей многочисленности, а индивид как единичное – чувствителен в силу понимания своей незначительности и потому ранимости. Несмотря на разнообразность народной жизни, народ собирателен и вместе с тем отличен от других народов своеобразием таковой. Особенность любого народа бросается в глаза сразу в момент знакомства с ним. Но это броское своеобразие поверхностно как явление. Такое явление только представляет то, что скрывается внутри как его сущность, дух. Дух народа доступен уже уму, который живет представлением, идеологией. Представление находит выражение в слове родного, народного языка, и уже как слово переживается чувствительной душой индивида. Доходя до предела, до определения, до точности представленности, представление обращается в понятие, которое нуждается в особенном слове, - в термине, в точности передающем значение представления, что оно означает (что представляет) и что обозначает (что представляется).
Разумеется, до разума ум народа не доходит, ибо им определяется не народ, а все человечество как всеобщий человек. Человеческий дух живет идеей, раскрывающей свой сокровенный смысл только для разума.
Однако вернемся к народам и сравним их в измерении ума, насколько они состоятельны в этом умном виде. Начнем с Европы, в которой национальная жизнь достигла апогея еще в начале XX века. Вот итальянцы, с которых началось Возрождение Европы как колыбели мировой цивилизации еще в древности после «Темных веков» средневекового варварства. Они как дети непосредственны в своих представлениях. Недаром именно у них в цене живопись. Их представления ярки и живописны, порой контрастны. Представления итальянцев чрезвычайно эмоциональны, что выражается внешним образом в излишней жестикуляции и выразительной мимике на оживленном лице.
Другое дело французы. Их чувственная стихия сдерживается чувством меры, иронически представленном в остроумном слове. Жестикуляция французов принимает благовоспитанный вид галантного (куртуазного) обхождения с собеседником. Правда, такое обращение имеет свой предел – бахвальство француза, скрывающего за вежливыми словами свое высокомерие, представление о том, что лучше всех. Это высокомерие носит рассудочный, холодный характер, который контрастно разжигает пламя страстей в душе. Француз чувствителен в отношении своей драгоценной особы. Он эгоцентричен и поэтому особенно раним. Свою душевную ранимость он защищает повышенной вежливостью (поклонами и реверансами), церемонностью обращения (жеманностью пижона) держа своего визави на расстоянии.
Французы живут в центре «старой Европы». Вот немцы. Они живут восточнее, ближе к Азии. И эта близость накладывает свой отпечаток на их ментальность. Немцы больше французов расположены не к индивидууму, а к социальной общности; у них есть тяготение к тотальности миросозерцания (“Weltanschauung”). Благодаря склонности к тотальности в представлении немцы пробуют себя в отвлеченной, абстрактной мысли. Но абстрактная мысль тогда становится привлекательной, когда развивается, то есть, связывается с другой мыслью или с той, что выводит из себя. так она становится конкретной.
Знакомство с разумом ученика при обучении в школе. В начальной школе ученик учится слушать учителя. Послушание ученика невозможно без его доверия учителю.
Условием возможности понимания мысли учителя уже в средней школе является вера ученика в смысл его высказывания.
И, наконец, в высшей школе студент учится самостоятельно судить о предмете знания, размышлять о его сущности, а не только высказываться по поводу его представления.
Вера и мышление, верование и мысль. Вера есть вера в саму веру, а мышление есть мышление о чем угодно, в том числе о том, что является ничем, - о ничто. Человек думает о вере как о том, что есть. когда нет знания и нет представления.
Философия как самостоятельная и вспомогательная наука. В каком смысле философия наука? Конечно, не в том, что ей можно научить. Научить можно учению. Но философию нельзя свести к ее учению. Чего меньше всего в философии, так это учения. Хорошо. Но, может быть, философии можно научиться?
Металогичность Бога в представлении Николая Лосского и вне его представления. Для того, чтобы вывести из-под удара разума в качестве сомнения самого Бога, Николай Онуфриевич делает его металогической инстанцией, находящейся вне сферы действия любой логики. Он, как и Готфрид Вильгельм Лейбниц, занялся теодицей, сбросив ответственность за зло в мире на духовных деятелей, первых созданий Бога, отличающихся свободой творения. Они вольны либо составить собой единство как царство Духа или духовное царство, либо, напротив, разделиться, образовав царство материи или материальное царство вещей, удаленных, отчужденных друг от друга в пространстве на время.
Что получается в результате? Металогика есть не просто отсутствие логики, но присутствие логики не только в логике, но и вне ее. Металогика парадоксальна с нашей точки зрения, являющейся лишь частью иной точки зрения, той части, которая через уподобление сама становится целой. Для нас как частей целого, которым является духовный деятель, он есть Я. Наше Я является образом, душой Я духа. Дух есть душевная связь, связь между душами. Он в нас как связь между нами. Поэтому мы в нем, а он в Боге. Мы не можем непосредственно выйти на Бога вне его. В этом смысле Бог для нас металогичен.
Вне деятеля для нас есть пустота. Библейское предупреждение о том, что «будете извержены во тьму внешнюю ((in tenebras exteriores), где плач и скрежет зубов» (Мф: 8,12), как раз указывает на такое существование вне деятеля, в пассивном состоянии непробудного сна уже не ангелов, но демонов. Тьма внешняя является образом нахождения вне деятеля, но не вне Бога. Нельзя быть вне Бога, но можно быть вне деятеля. Будучи вне деятеля, мы находимся внутри себя, мы замкнуты в себе. Это замыкание на себе выбрасывает нас из Я деятеля. Имя ему эгоизм. Будучи внутри себя, но вне деятельного Я, мы становимся страдательным не-Я, тем Я которое потеряло себя, находится не в себе, а в нас. Но мы то думаем, пребывая в таком эгоистическом состоянии, что мы вне себя.
Быть вне себя – это быть только в себе. Быть в себе – это быть в духе. Если ты в духе и думаешь, что ты в себе, - это иллюзия. Будучи только в себе, мы и становимся проводниками демонов в наш мир. Тогда мы есть звенья демонической связи. Мы связаны взаимной ненавистью друг к другу. Ангелы в духе, демоны вне духа, будучи в себе. Они больны духом. Это духовнобольные. Люди под их влиянием становятся душевнобольными, одержимыми ими как идеями. Это ложные идеи, которые приводят к лживым мыслям, к заблуждениям. Поэтому есть блуд не только телесный и душевный, но и духовный.
Бог как Абсолют вечно живет в своем царстве, окруженный царством Духа (духов). Вне этого царства блуждают несчастные духи (демоны), забывшие к нему дорогу.
Увлечение числом историка и математика. Что общего у истории и математики? Естественно, число, влечение к нему. Только как историк и математик относятся к числу? Это легко проверить на тестах. Тесты при обучении математике делают математика умнее в том смысле, что на них он показывает свое умение пользоваться числом, ибо математик занимается превращением чисел, отношениями между ними; он преобразует числа. То есть, число отвечает взаимностью увлечению им математиком. При обучении истории тесты делают историка глупее, в лучшем случае, они не учат его истории, но только отнимают время, которое он мог бы посвятить изучению исторического материала. Число поворачивается к историку «задом», отворачивается от него. Оно не симпатизирует ему. Почему? В чем заключается такой развод в результате? В разном, если не в противоположном, отношении к числу. Для математика число является одновременно целью и средством исследования. Оно есть предмет математики. Он занят числом как сущностью счета. Математик оперирует числом, находясь в мире чисел. Он точно знает, что
