собираюсь делать ее понятной другим. Пускай сами думают. Истина Востока в том, что она не восточная, что сущность Востока не в Востоке. Понимать это надо не в том смысле, что с Востока все начинается и что в начале все пусто в активе, но полно в пассиве, в потенции, а в конце густо в активе, но пусто в пассиве, импотентно. Востока нет и никогда не будет. Он будет на Западе. Для такого умозаключения ума не надо, достаточно рассудка. Речь идет о другом. На Востоке есть природа, Бог, народ. Но есть ли там человек? Есть ли там в природе, в Боге, в народе человек. Если есть, то в каком качестве, - в абстрактном или в конкретном виде? Является ли человек там главной категорией? Чувствует ли себя человек там человеком? Или чувствует себя только слугой природы, Бога, народа?
Другой вопрос можно поставить перед Западом. Готов ли человек отказаться быть повелителем природы, соперником Бога и господином над подобными себе?
Кто может ответить на такого рода вопросы? Единицы на Востоке. Это махатмы, то есть, мудрецы. На Западе многие подошли к ответу, но ни один еще не ответил правильно.
Так в чем же тайна? В том, что никакой тайны нет. Это сказка. Сказки рассказывают, когда сказать нечего. Таким образом и был выдуман, сочинен сам человек. Никакого Востока с махатмами, мудрецами нет и никогда не было. Но может быть? Где? Ну, конечно, в воображении, в сказке. И хорошо, что нет, хорошо для восточных людей. Потому что если бы был, то их бы не было. Восточные люди утаивают то, чего нет. В этом и заключается вся загадка Востока. Это загадка о том, что есть как возможность, но нет как реальность. Но когда возможность становится реальностью, то выходит не умное, а одна болтливая глупость, - Запад собственной персоной, - то есть, совсем не то, что представлялось. Истина не на Востоке, но она и не на Западе. Она везде и одновременно нигде. Если искать истину Востока на Западе, то там ничего не найдешь, кроме того, что там ему не место. Но и на самом Востоке его не найти. Речь идет не об явлении Востока, а о его сути. Суть ускользает. Она не может найти себя ни в себе, ни в другом, потому что еще не знает себя. То, что она узнала о себе на Западе, есть превратное (идеологическое) представление, а не истинное понимание. Восток невнятен. Тем больше он становится понятным, чем меньше пытается понять. Символом этого парадокса является молчание Будды. Буддой на Западе стал Шопенгауэр, а потом Витгенштейн.
Есть ли перспектива исторического развития у человека? Есть, до сих пор. К сожалению, круг тех людей, у которых есть перспектива на будущее развитие слишком узок. Более широк круг тех людей, которые могут выжить за счет других. Но у большинства нет никаких перспектив. Почему? Потому что они отождествляют себя не с собой, а в себе со всем тем, чего нет вне себя, но с особенностями всеобщего, отдельными экземплярами которых они являются, - с расой, с народом, религией, бытом, физиологией, анатомией и прочим. То есть, они не могут, просто не способны на трансцендирование, будучи сплошь имманентизированными существами.
Философская премудрость. Кто такие философы? Это мудрецы. Но есть не только мудрецы, вернее, были мудрецы. Сейчас их нет. Однако остались ученые, в частности, ученые философы. Эти, так называемые «философы», уже не мудрецы, но ученые философы. Они смогли научиться философии. Они разбираются в ней как ученые и поэтому могут ей учить. Научиться философии, конечно, у них нельзя. Скажу по секрету, что научиться философии можно только у самих мудрецов. Каким образом, если их уже нет. Одним единственным способом, при условии, что ты сам не мудрец и у себя не научился философии, - внимательно читать сочинения мудрецов. Для того, чтобы не вычитать из них философию, - это напрасное занятие, - но найти те вопросы, на которые мудрецы ответили своими текстами. И потом самостоятельно попытаться ответить на них. Если попытка увенчается успехом, то и у вас получится похожий текст. Таким образом вы станете мудрецом. В последние времена многие пытались, но ни у кого не получилось. Последним философом, у которого это получилось, был Людвиг Витгенштейн. Но он написал не то, как стать философом, а как им не стать. То есть, утаил от нас философию.
Если ученые философы разбираются в философии с точки зрения определенного философа, то они на всю философию и ее предмет смотрят с колокольни только этого мудреца. Поэтому они догматики. Они эпигоны, ученики мудреца, его копии, но сами не мудрецы, не оригиналы в мысли. У них нет своей философии. Своя философия – это такая философия, которую философ нашел в себе и сделал ее для себя. Другие философы ему нужны только для того, чтобы оттолкнуться от них как от дна философии и стать умнее, лучше или, хотя бы, таким же мудрым, как и они, не хуже их. Мудрец находит всеобщее в себе как нечто особенное. Вот если он нашел, то у него уже есть свое место в философии. Но это место есть только у мудрецов. У прочих есть место не в философии, а около или вокруг философии.
Вопросом является то, делают ли свою философию мудрецы философией для других, например, для ученых философов? Специально, нет. «Как же так, - спросит знаток-читатель, - а школа Платона, Академия или какая другая школа настоящего философа. Неужели мудрец не учил в своей школе философии»? Конечно, нет. Он учил своих учеников не мудрости, а всему остальному, что ей не является. Поэтому ученики и сочинили тайное учение Платона (тестимонию), которому якобы он учил их.
Дело в том, что мудрости научить нельзя. Можно самому стать мудрым, сопротивляясь обучению, споря с мудрецом. Сам спор не сделает человека мудрее. Но он позволит понять, что в познании следует идти своим путем. Помощником, проводником на этом пути может быть только твое великодушие, если оно у тебя есть, - если у тебя есть разумная (великая) душа. Когда Аристотель писал о том, что у человека есть разумная душа, то он забыл оговориться или утаил, что этим человеком был сам Аристотель.
Поэтому философию мудрецов делают философией для всех не мудрецы, а ученые философы. Они переводят оригинальную философию на общезначимый язык культурной публики (интеллигенции), оставляя в остатке саму мудрость. В результате остается одна информация к размышлению, но как перевести ее в философское знание не дают, потому что сами не умеют так думать, то есть, узнавать в незнаемом знаемое. Да еще остается поучение, как надо вести себя, управлять собой. Если делаешь внушение, то покажи пример такого служения истине. К сожалению, ученый философ не может показать мудрость на своем примере, а может только посоветовать. Но как известно нет ничего легче, глупее, чем раздавать советы. И это люди называют мудростью!
Помимо ученого догматика есть еще философский ученый. Этот ученый понимает, что он не философ, а только ученик, понимает, что он «только учится», как выразился паж из сказки «Золушка», экранизированной в сталинское время. Философский ученый понимает, что научить философии просто невозможно, - у него хватает ума для того, для чего не хватает у ученого философа, - для науки как исследования мысли мудреца. В лучшем случае, он может понять мысль мудреца как понятие, но до идеи ему далеко, - для этого следует быть мудрецом, самому стать реальной идеей, философом не только на словах, но на уме и в жизни. Прежде из таких философских ученых могли выйти мудрецы. Но теперь философские ученые стали научными философами и прислуживают прочим ученым в качестве вспомогательных ученых. Поэтому они находятся вне круга философии, но в круге науки, точнее, на ее границе, на периферии в качестве маргинала науки.
Еще плачевнее оказалось положение человека, занимающегося философией, в двадцать первом веке, ибо это век не знания, а информации. Дело в том, что из философской информации, то есть, из философского текста (монолога) или философского спора (диалога) можно извлечь информацию, если в ней уже есть знание. В философии то, что ты читаешь (видишь) или слышишь, уже есть знание, но ты воспринимаешь, развоплощаешь его как информацию. Само по себе оно не развоплощается, потому что есть мысль в форме знания. Для ее развоплощения требуется уже наличие соответствующей способности думать так же, как и автор. Это для того, чтобы его понять. Однако этого мало для того, чтобы быть самому мыслителем, но достаточно для эпигона, имитатора, подражателя, ученика, ученого философа. Это не удовлетворяет философского ученого и он хватается по порядку за всех философов, чтобы столкнуть их мыслями («лбами») в надежде, чтобы от борьбы идей мыслителей у него самого в лобных долях сверкнула мысль как ответ на этот спор. Если она сверкнула и он успел поймать, уловить ее словом, то она отольется в понятие.
И все же сама мысль так и останется неподвижной, если не окажется в подвижной среде ума среди множества подобных мыслей. Она мыслт погоды не делает. К тому же для философского мышления, чтобы оно было не мимолетным, а постоянным, необходимо выводить мысль из ума, находя его во всем, в том числе, и в самом себе. К сожалению, философский ученый не может этого сделать, ибо застревает на полпути. В чем причина такой неудачи? Как ни странно, на удивление, такой причиной является то, что приводит его к философии, - его любовь к столь капризной даме. Любовь к мышлению, к разуму на определенном этапе его становления философом начинает мешать самой философии проявиться в нем. Он чрезмерно увлекается познанием, забывая о самом себе, о своем (относительном) Я как мере для него безмерного (абсолютного) Я, положенной ему. Он растворяется в философии, тонет в ней и не способен удержаться в ней на плаву. Философия важна для человека, если в ней есть место для него.
Но не менее опасно для человека в философии свести ее к самому себе, к своему Я, выдать ее за самого себя. В таком случае в философии не останется ничего (всеобщего), кроме своего, эгоцентричного. Такова судьба философистов, философских безумцев, сумасшедших от философии, которые не растворились в философии, в ее предмете, но ее и его растворили в самих себе.
Автор и литературное произведение. Автор пишет произведение, преследуя неявную цель состояться в качестве человека, развив свою человеческую способность писать так, чтобы написанное было особенным (человеческим) выражением всеобщего как полного (совершенного) и гармонического (пропорционального) произведения его самого как составной части абсолютного целого. Но для того чтобы стать такой частью, которой положено быть в идеале, необходимо это целое найти в себе. Особенным средством, с помощью которого можно достичь гармонии с самим собой, то есть, с целым в себе, - с Я, но не своим, являющимся только отражением во мне, а тем Я, чьим Я являюсь, но не есть. Это Я во мне, в материале моего опыта, и есть мера, которая положена мне, - мера исполнения моего призвания как человека, мера осуществления, сущность сущего в качестве человека.
Художник слова создает художественную, эстетическую (чувственную и чувствительную, душевную или тонко материальную) реальность,
