сообразуя ее с материальной действительностью, с реальностью вне своего художественного сознания. Вот это сообразование с реальностью становится законом для него, когда он творит новую реальность в своем творческом (продуктивном, а не репродуктивном) воображении. Такое сообразование, то есть, приведение реальности в соответствии с образом, с представлением реальности, им активно (эмоционально) переживается.
Если художник, переживая опыт конструирования, вернее, конституирования идеальной (новой) реальности, идеального (внутреннего) мира имеет своей целью подражание телесной (материальной) реальности, то он подстраивает, приспособляет свой мир художественного гения (создателя, демиурга) к реальному миру, миру вне его сознания, который изображает (описывает). Его цель осуществима только при условии оживления картины идеального мира. Текст художника слова должен стать живым. Но таким он станет лишь тогда, когда автор увидит его в самой действительности, разгадает ее тайну. Отгадкой секрета реальности, тайны природы и станет его произведение, в котором оживет природа уже вне себя. Жизнь есть тайна природы. Отгадка тайны естества – жизни – художественная (эстетическая) интуиция как бессознательное воображения. Автор есть агент жизни вне жизни. Он оживляет природу уже в своем произведении, как Пигмалион оживил свою Галатею. Произведение для такого художника становится его идеалом, только если в нем есть жизнь, и эта жизнь его душа. Значит, произведение становится идеальным, только при условии, что в нем обитает живая душа художника. Выходит, что бессмертным делает художника его произведение. Если в нем есть душа автора, но оно не скучно, ибо скучно только мертвое. Правда, и живое может быть скучным, если это живое суетно. Оно скоро надоедает. Но, вряд ли, может надоесть то, в чем бьется жизнь, и не просто жизнь, а жизнь души. Не скучно то, что развивается, растет в душе. Но в чьей душе? Уже не автора, из которого оно появилось на свет, вышло в свет как его произведение, но читателя. Оно начинает расти в душе читателя, давать в ней свои эстетически идеальные (чувственно сверхчувственные, разумные) всходы, плоды творческого чтения. Теперь это произведение становится верной, правдоподобной и полной, наполненной жизнью читателей. В нем уже не автор, а читатели узнают самих себя. Поэтому его и читают, оно оживает в их сознании и будит их воображение написать нечто подобное себе. Так оно живет помимо автора, а автор в нем и после смерти живет, если читатель не оставляет авторское сочинение пылиться на полке и находит в ритме сердца (души) текста отзвук своего сердца (души).
Таково миметическое или классическое произведение, которое подражает природе и является наивным в том смысле, что в нем оживает природа как идеал.
Но есть и иной вид произведения и его производства, творчества, творческого метода и стиля. Это произведение уже не классическое, а романтическое. Создавая такое произведение, художник не просто подражает природе, он ее переделывает, трансформирует, превращает в нечто такое, что становится лучше самой природы, вернее, ему следует стать лучше природы. Но станет ли – это большой вопрос. Романтическое произведение и его автор – романтик - создает идеальный мир, который должен превзойти саму действительность, претендует быть не подражателем природы, а ее соперником. Он приспосабливает природу в своем произведении, заставляет ее служить своего творческому гению. В этом качестве художник уподобляется философу, ибо открывает царство идей в своей душе. Только в этом творческом занятии его ждет соблазн и грех идеализации, отрыв от действительности в демонический мир грез и призраков, в царство иллюзии. В результате может получиться идиллическое произведение с абстрактным идейным содержанием, плоским сюжетом, ходульными характерами, марионетками или манекенами вместо героев, выдуманными конфликтами и сентиментальным концом “happy end”. И все почему? Потому что в таком произведении есть идея. Это хорошо. Но идея абстрактна и оторвана от жизни. И в произведении нет жизни, нет души, нет живого человека. Именно голая идеализация без индивидуализации опасна для романтического сочинения.
Как же возвыситься над действительностью, не потеряв сей живую связь? Это можно сделать, только попав в иную, более возвышенную, более совершенную (уже не миметическую или идиллическую, а собственно идеальную ) действительность. Попытка увенчается успехом, если художник слова станет гением, то есть, создаст не свой мир, - он и так уже есть внутри него, - но мир идеальный. Причем этот идеальный мир будет не миром подражания природе, но миром самого воображения. Здесь работать будет уже не чувственная интуиция, но фантазия. Пределом действия в таком мире воображения и должна стать идея. Она будет интуицией интеллекта как границей сферы воображения.
Как фантазия может стать реальность? Только если реальность будет фантастическая, необычная. В самой реальности, ее природе есть тайна. Только романтическое искусство интересует не тайной жизни. а тайной тайн – вечной жизнью. Вечно живой в романтическом произведении может быть не душа автора (поэта), такой она является в классическом сочинении, скрываясь за внешним планом событий, дел и характеров героев, чтобы, не дай бог, не показаться в качестве кукловода их как кукол, но сама идея произведения. В ней автор находит себя, чтобы найти в себе произведение. Своим сочинением автор списывает картину не с мира, а с самого себя. Создавая романтическое произведение, автор пишет автопортрет. Но если в нем будет живым только он сам, его отношение к действительности, а не сама действительность, то из его фантазии выйдет только дурное, плохое романтическое произведение в виде идиллии или сентименталии.
Поэтому для того, чтобы оживить само произведение, плод его фантазии, необходимо списать его с идеального мира ангелов. В противном случае получится художественное воплощение демонического мира призраков. Там, где работает фантазия в масштабе интуиции интеллекта, уместен не чувственный образ и не рассудочное понятие, но чувствительный символ. Именно символ может спасти автора, оказавшегося в романтическом тупике идеализации, благодаря сентиментальному отношению к действительности. Настоящее романтическое произведение символично. Романтический автор не подражает природе как классик, но и не отвлекается от нее, находя свою нишу в сентиментальной идиллии, нет, он трансцендирует реальность, выходя за скобки подражания или идеализации того, чему подражает, чтобы найти себя в реальности самого превращения. Такая реальность может носить только символический характер. Романтического художника волнует не сама реальность, которой подражает классик, и не он сам как дурной романтик, его отношение к себе через отношение к другому, миру, а идея произведения как творческого акта. Романтическая идея является не словом чувств, но и не понятием разума, а символом фантазии. Он пользуется не наивным (идеологическим) представлением (перцептом) и не сентиментальным переживанием (аффектом), но символическим выражением для изображения самого акта трансцендирования наличной реальности ради (с целью) описания идеальных отношений. Итогом романтического превращения идеи в реальность и реальности в идею должен стать сам художественный текст как генератор идеальных состояний читательского интереса. Текст может генерировать такие состояния только при условии наличия в нем таких символов, которые в свернутом виде содержат в себе преображение автора в гения художественной реальности. Развернутым планом такого превращения является романтическое произведение в целом вместе с его сюжетом, фабулой, характерами героев и драматургическим конфликтом, с его снятием противоречия между содержанием в идее и формой произведения в символе.
Таким образом, романтическое произведение станет символическим, если идея найдет в нем свое символическое выражение, а символ узнает себя в идее произведения. Тогда читатель сможет читать символы, находя в них смысл окрестных слов, которыми описывается сюжет повествования. Так же, как автор превращается в произведение, извлекая из идеи (духа) букву (символ), так читатель становится автором, извлекая из символа идею произведения, его идейный смысл и понимая, как написано сочинение (текст). Если он это поймет, то овладеет стилем автора. Но стиль – это не сам автор, а только траектория текстуального движения его мысли. Вот куда она может завести, знает только автор. Читатель-толкователь, не владея идеей произведения не в состоянии стать автором.
Значит, для того, чтобы стать автором сочинения, нужно, как минимум, иметь стиль, свой, что лучше, или чужой, что хуже, и, как максимум, иметь в виду идею произведения, лицезреть ее появление в образе музы своего гения. Если ты настроен на идею, то она наведет (индуцирует) тебя на мысль, как раскрутить себя на сочинение, каким образом использовать в качестве материала свою душу для того, чтобы сконструировать, создать творение.
Популяризация философии. Казалось бы, учебная, дидактическая философия предназначена для популяризации философии. Такая философия существует для того, чтобы приобщить народ к мысли. Учебная философия – это философия для народа. Но, вряд ли, это философия самого народа. Под народом, публикой здесь понимаются студенты, которым она и преподается. Ан, нет. Так было в прошлом обществе знания. В настоящем обществе информации философия нужна не для развития ума у студентов, что было задачей старого университета давать гармоничное, то есть, всестороннее, универсальное образование, а для беспрепятственного информирования потребителя цифрой.
Но, к сожалению, философию нельзя перевести в цифру. За такое предприятие уже брались в начале Нового, научного времени такие гении XVII века, как Рене Декарт и Вилли Лейбниц. Они были одновременно гениальными философами и гениальными математиками, но у них не получилось оцифровать мысль, перевести ее с языка понятия на язык числа. Есть число и есть идея (смысл) числа. Числом занимается математика, идеей числа, его смыслом занят философов. Математик считает. Счет он называет мышлением. Философ думает, размышляет. Размышление, медитацию он называет мышлением. Когда он размышляет, медитирует, созерцает идею, а не считает ее, - считают не идею, а число.
Философия представляет собой ноль информации. Конечно, можно информировать студента о философии. Но в таком информировании нет и не может быть самой философии. Если философию преподают в университете, то, как минимум, она должна присутствовать в своем собственном виде мышления как размышления, медитации, а не счета. Философию нельзя оцифровать. Иначе, в оцифрованном виде, будет уже не философия, а нечто иное, имеющее с философией общее только в наименовании. Оцифровать без вреда для философии можно только книжные варианты текстов или записи бесед философов, если они еще есть. В чем у меня есть большое
