Тигион, или Территория мысли

температуру тела, прежде чем он услышит ещё что-либо необычное из жизни своей собеседницы.
— Экстерном, —  подтвердила его ожидания Виктория. У неё был вид опытного студента, который знает, как отвечать на каверзные вопросы профессора. Да, да, эти вопросы она проходила.
— Экстерном, — эхом  отозвался Герман Викторович.
Он кое-что знал о гениальных учениках, об академиках в неполные тридцать  лет. Это когда физика, математика, химия или нечто гуманитарное. Или смешение всех наук. Например, первым известным ребёнком, обладавшим выдающимися вычислительными способностями, был Зера Колберн, родившийся двести лет назад в американском штате Вермонт. В шестилетнем возрасте он умножал в уме 12 225 на 1 223. Но в то же время, в зрелом возрасте Колберн стал профессором латинской, греческой, французской, испанской и английской классической литературы в одном из университетов США. Ещё раньше этого гения в России появился Михайло Ломоносов, который был специалистом во всех науках. Известны и другие случаи проявления гениальности в раннем возрасте уже в Советском Союзе, но, чтобы кто-то стал хирургом, перескочив через теорию и практику в вузах? Да, медсёстры в годы войны с фашистами вставали вместо врачей и делали самые необыкновенные операции. Но то было в особой обстановке. А эта… пришла, увидела, победила! — Vini, vidi, vici! — вслух воскликнул Горбунов и подумал, что вряд такую изящную латынь его собеседница могла слышать в медицинском вузе.
— Vini, vidi, dormi, — тут же опровергла это предположение Виктория и, искрясь лукаво-прощающей улыбкой, перевела: пришла, увидела, уснула. Но это уже Синклер Льюс, «Эроусмит»... а тема у меня была о регенерации конечностей человека. Она была засчитана кандидатской и стала основой предстоящей докторской.
— Понимаю, понимаю — докторской! Фантастика! — воскликнул Горбунов.
Он встал, решив положить конец этой увлекательной беседе. И не в последнюю очередь потому, что был растерян и обескуражен.
— Одним словом, мне звонили и я обещал содействие. Да уж чего там содействовать, — всё-таки прорвалось у него саркастическое, — коллега, я отрезаю, а вы наращиваете своей гидропоникой! Но я обещал…
Герман Викторович сделал обеими руками жест, будто он отталкивается от невидимой стены, разделявшей его от мира, в котором его бывший учитель подсылает ему цыганку для гадания на оторванных конечностях, и посмотрел в окно, словно увидел компромиссное решение далеко от своего кабинета.
— Вам освободят помещение на третьем этаже, где травмики. Что ещё у вас?
— Сейчас подвезут раствор. Его надо поднять в новое помещение. Желательно, чтобы к 16.00 всё было готово, и я начала работу. И ещё кое-что для обработки помещения.
Девушка вынула из своей сумочки сложенный вчетверо лист и протянула его из своего мира за прозрачной стеной.
Горбунов взял и, начав читать, вздрогнул, нахмурил брови.
— Я  понимаю, это то, — отложил он листок на самый край своего огромного стола, — чем кормил доктор Франкенштейн своих подопытных. Ваше меню — сплошной кальций!
Он прошёлся по кабинету двумя кругами. Виктория Сергеевна, только из уважения к Неродимову, не как к генералу и старшему по должности, иду вам навстречу. Но две недели. На большее меня не хватит.
И он вызвал Нину Павловну. Та, словно стояла за дверью, тут же впорхнула в кабинет. Именно впорхнула, сияя в великой радости:
— Герман Викторович, у меня все нормально!
— Я рад за вас, Нина Павловна, а в чём, собственно, нормальность?
— Ну как в чём? У меня ожог исчез!
— Смазали?
— Что вы, я вышла из кабинета, а он исчез!
И она, возбуждённо размахивая, словно дирижёр «Carmen Overture Toreаdor» Жоржа Бизе,  приблизила свою руку на осмотр начальнику. Пухлая кисть была такой же, как и прежде, до инцидента с горячим кофе. Кожа выглядела даже более нежнее, чем до травмы. Но не только восторг наполнял Нину Павловну. В её поведении проскальзывал суеверный страх перед посетительницей Горбунова. Она помнила о каком-то мысленном приказе, отданным этой молоденькой гостьей, но не помнила, о чем конкретно был этот приказ. И это было очень странно, если не сказать, что в этом посещении таились тайна и ужас.
И ещё — Нина Павловна впервые видела своего патрона растерявшимся.


                                                                2

Через три дня на первом этаже, рядом с лабораторией анализов хирургического отделения, в дверь бывшего склада медицинских приборов столяр госпиталя врезал новый замок и повесил табличку «Процедурный кабинет». В это время бригада военных строителей, прибывшая из КЭЧ, заканчивала настилку линолеума. Потолок был побелен извёсткой, на стенах появились свежие обои в виде каких-то блеклых осенних листьев. Окна не было, и Виктория попросила, чтобы установили люминесцентные лампы.
Сестра-хозяйка госпиталя, старшина сверхсрочной службы Арина Антиповна, полная женщина, придирчиво наблюдала за необыкновенно быстрым исполнением приказов девчонки, прибывшей из Москвы. Арина Антиповна, которую за глаза называли «генералом Протиповной», поражалась, как снабженец из КЭЧ просто выстилался перед молодой врачихой. Ясно, эта смазливая девчонка могла вскружить голову любому кобелю. Сестру-хозяйку так и подмывало подойти к этой девчонке и дать почувствовать, кто главный. Но что-то удерживало её от этого. Двадцать лет работы в госпитале научили разбираться в обстановке. Но, когда столяр закончил возню с замком и поднял глаза, чтобы вручить Виктории ключи от кабинета, Протиповна оказалась тут как тут.
— Степаныч, ключи мне.
— Но врач сказала,  — попытался возразить столяр, — чтобы все экземпляры были только у неё.
— Ты что, оглох? — вскипела Протиповна и протянула руку, намереваясь выхватить связку ключей у столяра.
— Не стоит отягощать себя лишними ключами, Анна Архиповна, — неожиданно раздался за её спиной голос Виктории, — это особый процедурный кабинет, с особым оборудованием, которого нет нигде в мире. И об этом теперь мы будем знать в этом городе только трое: я, начальник госпиталя и вы. Вас это устраивает?
Протиповна уставилась на говорившую. Её губы повторяли слово в слово сказанное девчонкой. Но этот признак покорности никак не вязался с её внешним видом. Её глаза почти вылезли из орбит от сознания, что кто-то посмел нарушить её приказ.
— Меня устраивает? — наконец хрипло прорвался её голос, словно он был эхом, изрядно поплутавшим в окрестностях. — Это кабинет госпиталя, и два ключа должны быть у меня. И кто ты такая, чтобы говорить о каком-то оборудовании?
Протиповна на самом деле долго думала над тем, кто она такая, эта девчонка? И вот сейчас она вслух всё выяснит. Что та ответит? Что вообще может ответить эта…
Протиповна углядела боковым зрением несколько зрителей этой сцены. Лаборантка Валя, солдат срочной службы Корчагин, который нёс из прачечной комплекты постельного белья, больной, спускающийся по широкой лестнице. Даже не вглядываясь в их лица, можно было увидеть любопытство, смешанное со страхом за… нового врача. Никто не завидовал новенькой.
Но здесь произошло совершенно неожиданное. Виктория, пожав плечами, взяла один ключ для себя и предложила остальные отдать сестре-хозяйке.
Протиповна опешила от столь быстрой победы, и её полное лицо изобразило улыбку.
— Давно бы так, милочка. А ты что застыл, Степаныч, дайка я проверю твою работу. Если заклинит, всё переделаешь.
Она быстро вставила один из двух доставшихся ей ключей в замочную скважину и попыталась закрыть замок. Но этого не произошло: ключ не шевельнулся, будто был вставлен в щель в мраморном блоке.
Протиповна побагровела и крутанула пальцами. Ключ надломился, и в руках у сестры-хозяйки осталось ушко с небольшим фрагментом самого ключа.
— Ты что здесь ковырялся полдня, — набросилась Протиповна на столяра, — это твоя работа?
— Да он, да он как по маслу… Все же было нормально, правда? — умоляюще посмотрел Степаныч, седой человек с мелкими опилками на вспотевшем лице, на Викторию.
— Вы явно поторопились, Анна Архиповна, — ответила Виктория и улыбнулась.
Она подошла к замку и посмотрела на скважину. Оставшаяся часть сломанного ключа на глазах легко выпала. Виктория вставила свой ключ, и он также легко провернулся, заставляя замок издать два характерных щелчка. Протиповна обомлела. Когда Виктория, уже открыв замок, отошла, сестра-хозяйка вставила второй ключ. История повторилась. Вновь в её крупных пальцах остался обломок. Замок решил не слушаться сестру-хозяйку.
Посрамлённая уже неподчинением железки она тихо поплелась в свой кабинет обдумывать случившееся. «Ну, ты у меня ещё попляшешь!» — подумала Протиповна, и тут же в её голове прозвучал звонкий голос: «Ни за что!» Она оглянулась. Ей показалось, что этот голосок прозвучал на все четыре этажа отделения. Но редкие люди в коридоре были заняты своими делами.
«Устала я, — подумала Протиповна, — надо съездить на курорт».
Тем временем Виктория, оставив кабинет открытым, предоставив нянечке убрать в нём следы ремонта, поехала в гостиницу. Через два часа она вернулась с небольшим грузом, представлявшим собой нечто похожее на футляр для виолончели. Дежуривший на контрольно-пропускном пункте госпиталя от вахты солдат получил от сержанта приказ помочь врачу.
— Ну что вы, я сама, — попыталась отказаться от помощи Виктория, но произошло то, к чему она привыкла: люди сами оказывали ей особые знаки внимания. Сержант, подмигнув, чуть ли не пропел, что он и сам не прочь помочь, но он заполняет журнал. А белобрысый солдат, ухватившись за ручку футляра, приготовился к усилию: габариты футляра «говорили» про нелёгкий груз. Но каково было удивление бойца, когда футляр оказался легче пушинки, который как будто стремился сам на предназначенное ему в госпитале место.
Виктория, посмеиваясь, шла следом. Она думала о том, что могла бы с прибором регенерации проникнуть в свой кабинет другим путём. Ни одна душа в этом мире не заметила бы того, как она оказалась на месте. Но ведь она не одна и, по всей видимости, под наблюдением. Зачем преждевременно вызывать вопросы, а затем прибегать к гипнозу, заставлять людей забывать о них? Она здесь не в гостях. Это совместный мир, и она должна быть такой, как все.
В кабинете было уже чисто, стоял длинный процедурный стол под зелёной клеёнкой. В воздухе чувствовался запах хлорки. Сейчас он исчезнет отсюда навсегда.
Виктория открыла футляр. За дверь она не беспокоилась. Вставленный ключ сам провернулся. Новые лампы светили ярко, но один из стабилизаторов, явно старый, дребезжал огромным насекомым, попавшим в замкнутое пространство. Виктория отдала мысленный приказ выключателю. Тот щёлкнул. Искусственный свет погас, и неожиданно в кабинете занялась утренняя заря. Потолок окрасился нежным цветом раннего утра. Ещё ярче. Виктория подумала о Гусихе, деревне на берегу Иргиза в тридцати километрах от Пугачёвска. Тёплая июльская вода была изумительной. Ежевика усыпала берега, чернея среди кустов ивняка. Виктория с матерью приезжала сюда к дальней родне почти каждый год. В поле с раннего урчали трактора…
Девушка опустилась в кресло и задумалась. Последние несколько лет были напряжёнными. Узнав ещё в Самаре историю своего рождения,