они придумают так, что откажешься сам. Воспитанные выродки! Приеду, обязательно нажрусь до…»
- Оревуар! – бодро бросила через плечо и зашагала на выход, молодая и стройная, ни разу не рожавшая и ни разу не задумавшаяся всерьёз о смысле жизни. Зачем? Есть кому ломать мозги и без неё. Срывая обиду и злость на ни в чём не повинном железном лимузинчике, дёргала его нещадно на рытвинах, пока не выехала на шоссе. А здесь – гони, водила, ровнота и прямота как в её жизни, а не в здешней садовой замухрыженности. Сразу же пристроилась в хвост междугороднему автобусу, спрятавшись от встречных гаишников, не пытаясь обогнать скоростную махину. Чтобы ещё больше обезопасить себя от приставаний гаишников, извлекла из сумочки пузырёк со спреем, нейтрализующим запах сивухи, зажала в правой ладони, а пальцами другой с неудобными длинными ногтями пыталась содрать защитный колпачок, да как-то так получилось, рука соскользнула на руль, крутанув его на скорости влево, шустрый автомобильчик, как егозливый пацан, вырвался из-под опеки защитного тендера, выехал на встречную полосу, а там – фура с четырьмя включёнными на полную яркость фарами, и сходу врезались друг в друга. Смерть была мгновенной и, надо надеяться, безболезненной. Природа по-своему избавилась от ненужного представителя вымирающей фауны.
-3-
Ивановы, наконец-то, с облегчёнными вздохами о прожитом взбалмошном дне улеглись каждый в своей келье. Иван Иванович – на старом диване, на котором провёл не один год, а Мария Алексеевна – на деревянной кровати, скрипучей и вредной, приобретённой первой из мебели. Чуть помолчав, Мария Алексеевна сообщила:
- Пытала эту, как они с Виктором, что связывало и объединяло, какие-такие общие интересы, которых, как мне представлялось, у них и не было. – И замолчала, во всяком случае, ей очень не хотелось, чтобы у любимчика были какие-то общие интересы с другой, да ещё и непутёвой женщиной.
- Ну? – подвинул безбожно засыпающий Иван Иванович жену к какому-нибудь выводу, который у неё всегда был неожиданным, книжным, но опосля которого можно будет спокойно заснуть.
Мария Алексеевна недовольно поскрипела кроватью.
- Не было у них ничего общего, - не открыла на этот раз ничего нового. – Похоже, он жил для неё, а она – только для себя, и обоих это устраивало. И что он нашёл в ней, в этой перезрелой Барби? – воскликнула в сердцах.
Иван Иванович сладко и протяжно зевнул. Прошлое его никогда не тревожило, он – не женщина, это они любят перелопачивать старые тряпки, роясь в ушедшем дерьме.
- Не бери на ум, - посоветовал по-бухгалтерски мудро. – С мужиками такое бывает: временное затмение, бес в ребро – и будь здоров, ты на крючке. – Ответом ему был ещё более интенсивный скрип кровати.
- И тебя бес в ребро хватил, когда мы встретились? – спросила жёлчно, напрашиваясь на свару, чтобы разрядиться от дурного настроения.
- Не жалуюсь, - ответил миролюбиво, но нарождавшийся сон ушёл.
«Толстошкурый Иван!» Она не любила ни его имени, ни его приземлённой профессии, которой он занимался увлечённо. В нём чувствовалось для неё что-то плебейски низменное, пахнувшее скотским навозом, как в рассказах классиков, и она даже стеснялась при знакомстве называть мужа по имени и упоминать должность, нисколько не смущаясь тем, что её шестёрочная банковская деятельность ничуть не лучше, а Мария – имя вовсе не русское, не христианское, и тоже в благородных обществах не относилось к престижным. Но то – ты, а то – он! Не на себя же злиться.
- Нет, ни о чём не сожалею, - повторил сермяжный Иван искренне. – Пусть жизнь прошла не так ярко, как у других, но и стыдиться нечего. Жена… - примолк, подбирая нейтральное определение, - дай бог каждому, - и не уточнил: в награду или в наказание, - дети – выросли и встали на ноги, - не упомянув отдельно о Викторе, - работал, вроде бы, нормально, не хуже других, квартира есть, дача, пенсия… лучше бы и погуще, но что есть, то есть. Не на что жаловаться! – и потопал на кухню промочить горло крепким травяным чаем.
Проводив слухом шлёпающие старческие шаги, Мария Алексеевна подумала, злобясь без причины: - «Всем доволен! Мужлан! Как так можно жить? А мечты? Они должны оборонять и подгонять желания». Когда-то, в советской ещё древности, она была заядлой восторженной комсомолкой, любила напевать советские песни, смотреть советские фильмы со счастливым концом, без всяких драк и убийств, с настоящими незапятнанными человеческими чувствами, и эта любовь и привязанность к старому светлому, ясному, понятному так и осталась в ней на всю жизнь. А ненависть и неприятие к лживому настоящему сначала ужесточились, а потом постепенно утихомирились, уступив место равнодушию. Она попросту отгородилась от них, оставшись в книжках. Пусть эти живут, как живут, а она будет жить так, как ей хочется, как в старой литературе. Раз есть такая, значит, были и люди такие, иначе, откуда бы их взяли именитые писатели?
- Скажи, - произнесла глухо и с напряжением, - у тебя была когда-нибудь настоящая любовь?
И, как бомба:
- Была.
У неё даже в глазах потемнело.
- Почему же я не знала?
И равнодушный ответ:
- А зачем? Я о тебе тоже многого не знал и не знаю. У каждого должна быть хоть маленькая тайна, которая бы согревала душу и сердце в тягостные дни.
Такого расплывчатого ответа ей было мало.
- А у вас с ней что-то было?
- Нет.
- Врёшь!
- Зачем? Сейчас – зачем?
Он не врал, иначе бы она почувствовала, но очень хотелось, чтобы соврал, чтобы можно было вцепиться и выпустить хоть толику яда. Но он не врал, а потому она злилась всё больше и больше. Уж, наверное, сегодня такой день для неё.
- Хватит, я пошёл спать.
А она упорно гнала сон, всё думая и думая, бередя душу бессмысленными воспоминаниями и безвременными потерями. Вот ведь как у них с Иваном: во всём разные, во всём – противоположности, а ужились и живут не сказать, чтобы уж в стыке, но терпимо, и даже родили четверых. Значит, какая-то, пусть и малая, связующая ниточка есть, что не позволила разбежаться. Правда, был ещё дед, которого все боялись, и она – тоже, который не дал бы нарушить семью. Ивана, конечно, спасала хлопотная работа, а её – увлечённость старой романтической литературой. Конечно, много времени отнимали и подрастающие дети, но не слишком. Подросшая Василиса скоро переняла от матери семейные заботы, с пренебрежением и участием взглядывая на мамашу, опять прокараулившую сбежавший бульон. Когда же дети выросли и обросли собственными гнёздами, Мария Алексеевна с облегчением совсем забросила готовку, которую терпеть не могла и ничего толком не умела, удовлетворяясь макаронами и овсянкой, предоставляя всем остальным, включая мужа, снабжаться самим, что они и делали, нажимая в основном на магазинные пельмени и картошку с мясом или тушёнкой. А она по уши погрузилась в старые фильмы и старую литературу, где много любят, но мало едят. Правда, изрядно пьют и курят, но это можно оставить за кадром. В последнее время ей особенно стали нравиться те, где сильные духом женщины выводят заблудшее стадо к светлому будущему, правда, не лёжа на диване. Она всё ещё немного верила в коммунизм.
Так что дружная семейка в общем сборе смотрелась, по сути дела, лишь раз в год, в день Ивановых, да и то стало это только с настояния Ивана Ивановича. А сегодня хозяйке что-то неймётся, что-то тревожит, как в очереди к нехорошему врачу, и никак не удаётся задавить эту тягость. Другой день, возможно, даже наверняка, был бы не таким мрачным, не так густо окрашен тёмными пятнами, в нём бы преобладали светлые, и настроение было бы совсем другим. Не так уж они плохо жили и живут, прав, как всегда, Иван. Ещё лучше было бы, если бы здесь появились внуки. Хотя… не фетиш ли? Вряд ли захотелось бы иметь их рядом постоянно. Пусть бы жили у себя, а к ней приезжали изредка, под настроение. И без них голова кругом и всё против вращения солнца. Иван Иванович, поднатужившись со скудным пенсионным бюджетом, купил ей для облегчения стиральный автомат, и она, обрадовавшись большой игрушке, сверкающей разноцветными огоньками разных программ, гоняла его целыми днями, простирывая по нескольку раз в неделю своё барахло и с удовлетворением вслушиваясь в успокаивающий рокот машины. А в последнее время чуть было не сцепились по-крупному из-за дачи. Она не раз жаловалась на боли в спине и руках и отказывалась заниматься земляными работами, настаивая на продаже хламиды, но неожиданно нарвалась на железное возражение мужа: «Пока жив отец, даче быть!». А ей предложил на досуге пошариться у деда и у себя в поисках каких-либо документов. «А то придут ушлые ребята», - припугнул, - «и сковырнут незаконную постройку. Огородом и садом буду заниматься сам!» Мысль эта пришла ему неожиданно и разрасталась, заполняя душу, и он, чтобы не выдать, даже не стал настаивать сразу, решив постепенно и без эмоций совсем перебраться на дачу, как когда-то Василий, завести, наконец-то, собаку, кошку, против которых жена категорически возражала в доме, не любя животных, и зажить самостоятельно без оглядки.
Вообще у них постепенно сложились сами собой взаимоотношения, похожие на деловые с некоторыми, правда, нюансами. Так, если ей приходила какая-нибудь блажь сделать что-то, то обязательно требовалось согласие мужа, даже если он был против, чтобы потом при неудаче ей можно было сослаться на собственную невиновность. Она вообще никогда и ни в чём не чувствовала себя виновной. Это было противно её литературной душе. Даже дети чувствовали такую чёрствость и никогда не подходили к ней со своими бедами и переживаниями, предпочитая обсудить их с отцом. Но если он, вдруг решившись, пытался предложить по дому что-то своё, то сразу натыкался на кучу возражений, которые, однако, кончались тем, что она в какой-то мере соглашалась, но молча, в тайном ожидании провала его затеи. А Иван Иванович большего и не ждал, он по житейскому опыту знал, что любая женщина хвалит только то, что не любит, и любит то, что не хвалит. К тому же, все жёны склонны перечить мужьям, используя для этого любой повод, чтобы насолить муженьку и поступить поперёк, и малейшие его неудачи и извинения для них равносильны полной победе. Иван Иванович не был на неё в обиде за равнодушие к его усердию, понимая, что всё это у них старческие возрастные игры, которые, однако, начали надоедать, и потому ему хотелось уединиться на даче и заняться чем-то полезным без оглядки. Он даже и не помнил, когда она по-женски плакала в последний раз. Было как-то, но это от физической боли, несчастья других, по её мнению, не стоили её слёз. Марию Алексеевну переживания мужа, если они были, в чём она сомневалась искренне, вовсе не трогали – она была довольна собой, даже если кругом неправа. И в этом случае он понимал её: человеку надо на кого-то злиться, чтобы избавляться от накапливающегося стресса. Такой уж сегодня день… один, второй, неделя, месяцы, а то и вся жизнь и свойственны в одинаковой степени и мужикам, и бабам. Правда, многие предлагают радоваться, но это уж в области идиотизма. Его же тревожил ухудшающийся слух, а в связи с этим её невнятное бормотание склеивающимися чуть слышными словами под нос так, что он ничего не понимал, но не жаловался, полагая, что ничего, кроме кучи нареканий о
